- Ах, Боже мой, какие нежности!.. Кому же, как не любовнику, посылают записочки и назначают ночные свидания?
- Докажи, что это так! Докажи! - в свою очередь вспылила императрица.
- Доказать нетрудно. Где в настоящую минуту ваша племянница?
- У себя в комнате, наверное; где же ей быть?
- А с кем она там беседует?
- С Юлией Менгден, вероятно. С кем же ей больше проводить время?
- Менгден зовут Юлианой, а не Юлией! - поправил герцог. - Что у вас за страсть искажать имена?
- При дворе все зовут ее Юлией, и я не хочу отставать от других, тем более что она на днях примет православие.
- Ну, крестинами занялись от нечего делать! - махнул рукой Бирон. - Вот уж подлинно, как ваша русская пословица говорит: "Чем бы ни тешился ребенок, лишь бы громко не кричал!"
- Такой пословицы нет, - рассмеялась императрица, - есть поговорка: "Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало".
- Ну, не все ли равно, так или иначе выражается мужицкая глупость на вашем глупом русском языке? Я повторяю вам свой вопрос: с кем беседует в настоящую минуту ваша племянница?
- А я повторяю тебе, что не знаю… Ведь не станешь же ты уверять меня, что к ней в апартаменты прошел Линар?
- Еще бы он это позволил себе!.. Да я собственноручно ему ноги обломал бы. Нет-с, у вашей племянницы в данную минуту сидит ее горячая заступница и воспитательница, госпожа Адеркас.
- И в этом я не вижу ничего удивительного. Матильда всегда вместе с Анной. Они почти неразлучны, и хотя в последнее время ты, как мне известно, принимаешь все меры к тому, чтобы разъединить их…
- Я принимаю все меры к тому, чтобы спасти и вас, и честь вашего двора от публичного позора, которому ваша хваленая Матильда всеми силами потворствует и потакает! Она и сейчас отнесла принцессе Анне записку от ее возлюбленного.
- Ты опять, герцог? - почти строго заметила императрица.
- Да, опять и всегда, пока эта противная швейцарка будет проживать в пределах вашей империи.
- Я уже сказала тебе, что награжу и отпущу ее!
- А я нахожу, что ее следует не отпустить, а прямо прогнать, и уж, конечно, без всякой награды.
- Когда ты кого-нибудь невзлюбишь…
- То, стало быть, его любить не за что! - договорил сам герцог.
- Но она столько лет служила нам верой и правдой.
- Она и в настоящую минуту проявляет и эту "веру", и эту "правду". Она принесла и вручила вашей племяннице записку от Линара.
- Почему ты предполагаешь это?
- Я не предполагаю, я знаю!.. Какой я был бы правитель, если бы жил предположениями.
- Но… кто мог сказать тебе?
- Стены сказали мне, - останавливаясь пред императрицей, громко произнес Бирон. - Понимаете ли вы, стены! В правильно поставленном доме все стены говорят.
- Ты слишком подозрителен.
- Проверьте, если желаете! Я прямо и открыто заявляю всем, что Адеркас принесла принцессе записку от Линара относительно назначенного при дворе бала. Они всегда сговариваются, а теперь им это и подавно нужно, потому что эта старая лисица Адеркас отлично знает, что доживает последние дни при вашем дворе и с ее отъездом они лишатся самой усердной пособницы. Ваши придворные балы, при распущенности вашего двора, служат самым надежным пунктом соединения разрозненных сердец!
- Ты знаешь, что я первая - вовсе не охотница до этих балов.
- Время прошло! - с желчной усмешкой дерзко заметил Бирон. - В былые годы вы не то говорили…
- И ты, сколько мне помнится, тоже не прочь был от балов? - тихо и покорно улыбнулась императрица.
Она ввиду увеличивавшейся болезни, а с нею и нервного раздражения, положительно начинала бояться Бирона.
- Что толковать о прошлом!.. Нам настоящее интересно… Прожитого и пережитого не вернешь, сколько ни толкуй о нем!.. Назначенный бал должен отличаться блеском и оригинальностью. Он будет последним в настоящем сезоне. После него пора будет и на дачу собираться.
- Да, конечно!.. Но и без этого празднества можно было бы обойтись. Кому нужен этот бал?
- Он мне нужен!.. Я уже раз сказал вам, что он нужен лично мне, по моим соображением, направленным, конечно, на вашу пользу. О себе я всего меньше думаю… Кстати, это будет и прощальным фестивалем для вашей племянницы, которая вскоре после него расстанется со своим возлюбленным, если только не ухитрится убежать вслед за ним за границу.
Императрица перекрестилась.
- Что это ты, герцог, неподобные какие вещи говоришь? Статочное ли дело принцессе крови с проходимцем немецким связаться и в чужие земли за ним следом убежать?
Она говорила от души, забыв, что перед нею стоял такой же "немецкий проходимец", тем же путем добившийся чуть не царских почестей в приютившем его государстве.
- Что ж, хотите вы проверить справедливость моих слов? - спросил Бирон после минутного молчания.
- Это относительно Анны, что ли? Конечно, хочу! Прикажи послать ее ко мне.
Герцог подошел к двери, но в ту же минуту от последней быстро отскочил кто-то.
Когда Бирон вошел в комнату, смежную с той, в которой отдыхала императрица, он застал камер-юнгферу Юшкову углубленной в какое-то сложное вышиванье. Герцог пристально взглянул на нее и медленно проговорил:
- Подите наверх к принцессе и позовите ее высочество к императрице. Заметьте при этом, кто у принцессы, и постарайтесь уловить, хотя приблизительно, о чем идет разговор.
Юшкова двинулась к двери.
Однако Бирон, остановив ее, строго проговорил:
- Ко всему, когда-либо сказанному вам мною, прибавьте и зарубите себе на память еще следующее. Я очень люблю шпионство и доносы и щедро плачу за них, но не хочу быть их предметом! Вы поняли меня?
- Помилуйте, ваша светлость! - начала было перетрусившая насмерть камер-юнгфера.
- Нет! Если еще раз замечу что-нибудь подобное, то не помилую! - гордо бросил ей в ответ Бирон и, вернувшись в комнату императрицы, серьезно, почти строго заметил ей: - Научитесь же выдерживать людей в должном порядке… Ведь это ужас что такое! Я вышел в соседнюю комнату, чтобы передать ваш приказ, и поймал вашу камер-юнгферу, подслушивающую у двери наш разговор…
Желтое, налитое лицо императрицы покрылось внезапным румянцем.
- Юшкову? - переспросила она. Ты сам застал ее?
- Стало быть, сам, если говорю!
- Позови ее сюда сейчас, негодяйку! - крикнула императрица, силясь подняться с кресла и в изнеможении вновь опускаясь в него. Позови ее ко мне сейчас! Чтобы сегодня же ее духу не было у меня во дворце!
- Успокойтесь! Во-первых, ее нет, потому что я услал ее за вашей племянницей, во-вторых же, я достаточно твердо сказал ей все, что надо, а моих слов в вашем дворце слушаются и боятся!.. Все знают, что я шутить не люблю! Я поставил вам это на вид, чтобы доказать вам, кем вы окружены. А затем на Юшкову можно положиться, как на каменную гору. Она знает, что я на ветер своих слов не бросаю!
- Но что же она не идет?
- Кто? Юшкова или принцесса Анна?
- Ах, Боже мой! И та, и другая.
- Принцесса по обыкновению поломается, прежде чем исполнить вашу волю и ваш приказ, а Юшкова и там подслушивает, как подслушивала здесь, с тою только разницей, что на это подслушивание я сам уполномочил ее. Но вот и ваша принцесса-недотрога идет. Прикажете оставить вас? - насмешливо поклонился герцог.
- Ах, нет… зачем же? Какие от тебя могут быть тайны? Но где же Анна?
- Шествует не торопясь, как всегда… У нее на все свои церемонии; без этикета она ни на шаг!
Не успел Бирон окончить эти слова, как в дверях показалась принцесса Анна Леопольдовна, действительно, как бы в подтверждение слов Бирона, выступавшая своей спокойной, неторопливой походкой. Она подошла к тетке, нагнулась, чтобы поцеловать ее руку, а затем отошла в сторону, как будто даже не заметив присутствия герцога.
Последнего от этого невнимания бросило в краску.
- Вы звали меня, тетушка? - почтительно склоняя голову, спросила она императрицу.
- Да, я хотела поговорить с тобой о твоем костюме к готовящемуся балу.
- Мой костюм уже заказан. Я буду во главе розовой кадрили… У нас будут розовые костюмы с серебряными бантами.
- А твоим кавалером будет принц Ульрих?
- Да, он! - нехотя ответила принцесса.
- Всех кадрилей будет четыре?
- Да, четыре!.. Но остальных костюмов я не знаю, знаю только, что цесаревна Елизавета будет в голубом.
- И кавалером ее высочества будет мой сын, герцог Петр! - не без гордости заметил Бирон.
Принцесса не возразила ни слова. Она как будто даже не слыхала его слов.
- Цесаревна умеет быть очень мила и предупредительна! - как бы в чем-то оправдываясь, заметила императрица.
- Да, в ней нет напыщенной гордости, которая отличает многих при русском дворе! - подчеркнул Бирон.
- И которая особенно смешна и непростительна в тех случаях, когда ее проявляют люди, ни по рождению, ни по своему образованию не принадлежащие к родовитому русскому дворянству! - громко и отчетливо произнесла принцесса, бросая исподлобья взгляд в сторону взбешенного герцога.
Императрица слегка поморщилась. Помимо того, что она никогда не давала в обиду своего любимца, которого, впрочем, и обижать никогда никто не решался, за исключением неугомонной принцессы Анны, императрица не терпела никаких пререканий в своем присутствии и, чтобы положить предел всем резким выходкам племянницы, спросила ее:
- Что ты делала, когда тебя позвали ко мне?
- Ничего особенного! Разговаривала.
- С кем именно?
- С фрау Адеркас.
Бирон бросил торжествующий взор на императрицу.
Принцесса Анна перехватила этот взор на лету, и он окончательно вывел ее из себя.
Бирон видел досаду молодой девушки, и это еще больше подзадоривало его.
- Разговор, вероятно, шел о предстоящем бале? - спросил он с насмешливой улыбкой.
Принцессу такая наглая смелость окончательно вывела из себя.
- Нет, о вас! - ответила она, смело взглянув ему прямо в лицо.
Бирон почти вздрогнул от удивления.
- Что с тобой, Анна? - спросила императрица, в свою очередь, глубоко пораженная выходкой принцессы, но остановить ее было уже трудно.
Анна Лепольдовна, всегда сдержанная и молчаливая, редко выходила из себя, но когда с ней это случалось, она уже не могла совладать с собой.
- Ничего, тетушка, - ответила она, прямо взглянув в глаза императрице. - Я не знаю, почему мой ответ мог так удивить вас. Все кругом нас, да, я думаю, и чуть ли не вдоль по всему необъятному вашему царству, наверное, ежедневно и ежечасно ведут разговоры о герцоге Бироне.
- И… по вашему мнению, наверное, все бранят его, как и вы? - вмешался в разговор Бирон.
- О других я ничего сказать не берусь, но лично я на этот раз не бранила вас. Я просто откровенно разговаривала с человеком, от которого не привыкла скрывать свои впечатления.
- Ты еще слишком молода, чтобы позволять себе составлять определенное мнение о людях старше и умнее тебя, - строго заметила ей императрица. - Я требую - слышишь ли ты? - тре-бу-ю, чтобы имена близких мне людей произносились тобой с любовью и уважением. Ты слышала, что я сказала, и… поняла меня?..
- И слышала, и поняла, тетушка!.. и постараюсь, исполняя ваш приказ, как можно реже произносить те имена, которые я не считаю возможным окружить ни любовью, ни уважением!
- Оставьте принцессу, ваше величество! - смело вставил Бирон свое властное слово в этот чисто семейный разговор. - Вы видите, что она сегодня расстроена.
- Не более обыкновенного! - ответила молодая девушка, видимо, порешившая на этот раз не уступать смелому временщику. - Я не вижу никакой причины к особому расстройству.
- Бывают тайные предчувствия! - зло усмехнулся Бирон. - Это чувство невольное… с ним трудно совладать.
- Я мало и редко жду чего-нибудь хорошего, и потому меня никакое тяжелое предчувствие не испугает.
- Такое разочарование в такие молодые годы и при том блестящем положении, какое создала для вас забота вашей благодетельницы…
- О моих личных отношениях к ее величеству я попросила бы вас не заботиться! - холодно и почти повелительно заметила молодая принцесса.
Ее тон все более и более удивлял как императрицу, так и смелого фаворита. Оба они не привыкли к такому упорному противодействию и оба почти терялись, столкнувшись с таким непривычным для них явлением.
IV
У ПОДНОЖИЯ ТРОНА
Прошла минута полного, ничем не нарушаемого молчания. Герцог, задыхаясь от злости, как будто собирался с духом, чтобы отпарировать смелое нападение молодой принцессы. Императрица не верила своим ушам и почти со страхом спрашивала себя, как она сумеет совладать с той железной волей, какую внезапно проявила ее всегда смирная и кроткая племянница? Ничего подобного она не ожидала от нее и спрашивала себя: точно ли пред нею та тихая и покорная Анна, которой стоило только приказать, чтобы она тотчас же покорилась всему и пред всем и всеми склонила голову?
Но молчать долее было почти невозможно, и императрица, напуская на себя особую строгость, гневно произнесла:
- Я в первый раз слышу у себя, в своем кабинете такой тон, Анна!.. И я желаю и требую, чтобы это было и в последний раз!.. Ничего подобного я не потерплю!
- Я пред вами не виновата, тетушка! - смело поднимая на нее взор, ответила молодая принцесса. - Я ответила герцогу, и если тон моего ответа был не строго корректен, то виновата в этом не я! Я ответила в том тоне, в каком со мной говорили. Я ни за кем, и тем менее за герцогом Курляндским, не признаю права давать мне наставления и вмешиваться в мои личные дела! Вашему величеству я покорюсь всегда и во всем… но… только вам и никому более! Я ничего не прошу у вас и ни за чем не гонюсь. Я, как дочь свободной страны, дорожу только свободой… Я от всего могу отказаться, все готова подчинить вам и вашему дорогому для меня желанию, но своей свободы я вам не уступлю!.. Если вам угодно будет вернуть меня обратно туда, откуда извлекла меня ваша милостивая забота о моей участи, я подчинюсь вашей воле, но уйду я свободная, как свободная пришла в вашу, чужую для меня страну!.. Пред герцогом Курляндским трепещет вся Россия, но я перед ним трепетать не стану и, как я отвергла его настояние включить меня в число членов его семейства, так всегда отвергну все, что придет ко мне с его стороны!
Принцесса Анна могла бы говорить еще долго… Никто не решался прервать ее. Императрица слушала ее, вся охваченная удивлением, почти ужасом, герцог слушал ее пристально и внимательно и по временам переводил свой почти торжествующий взгляд с ее оживленного и раскрасневшегося лица на встревоженное и искаженное гневом лицо Анны Иоанновны. Он, казалось, так и хотел сказать ей: "Полюбуйтесь! Я вам давно пророчил это!"
Когда Анна Леопольдовна умолкла, с минуту в комнате царила мертвая тишина, точно будто умер кто-то в этих высоких, молчаливых стенах; точно чей-то мертвый покой сторожили эти глубокие амбразуры, эти бледные, прихотливые гобелены.
Наконец, принцесса Анна встала и молча направилась к двери.
Императрица первая очнулась от мертвого молчания, окружавшего ее.
- Ступай к себе!.. Я пришлю за тобой! - сказала она с расстановкой.
Ей как будто трудно было говорить; что-то словно сжимало ей горло и сковывало не только ее язык, но и ее мысли.
Принцесса вышла тихой и ровной походкой. В ней не заметно было ни тревоги, ни волнения. Она только была бледна так, как живой человек побледнеть не может.
Бирон проводил ее пристальным и враждебным взглядом; императрица же сидела молча, опустив голову на сильно вздымавшуюся грудь. Ее пожелтевшее, отекшее лицо как будто потеряло свое последнее сходство с лицом живого человека.
Принцессы Анны уже давно не было в комнате, а оставшиеся собеседники все еще молчали, как бы скованные силой пережитого впечатления, и только когда ее шаги совершенно затихли в коридоре, Бирон поднял голову и, первый нарушая молчание, резко и властно произнес:
- Какова? Не говорил я вам?
- Да… Но я поражена! - тихо произнесла императрица.
- А я нисколько! - повел плечами Бирон. - Я ничего иного и не ожидал от воспитанницы швейцарки Адеркас и от… невесты иностранного выходца Линара!
- От какой "невесты"?.. Что ты говоришь, герцог!
- Ну, если не от невесты, так от любовницы! Я, вас же щадя, произнес слово "невеста"… И поверьте мне, что если вы еще долго продержите в своем дворце всех этих выходцев и интриганов, то вы дождетесь и самовольной свадьбы вашей племянницы, как дождались ее грубого и дерзкого объяснения!
- О, я еще поговорю с ней; что же касается Адеркас и Линара, то никто не мешает тебе выслать их сегодня же из пределов моей империи!
- Не поздно ли будет? - насмешливо пожал он плечами. - "Спусти лето по малину", как говорят ваши русские мужики! Да и "выслать" представителя дружественной державы вовсе не так легко и удобно. Надо, чтобы сама командировавшая его держава лично отозвала его.
- Так скажи Остерману! Снесись с иностранными коллегиями.
- Не нужны мне ни Остерман и никакие коллегии! Меня надо было слушать, тогда и к коллегиям прибегать не пришлось бы.
- Но Адеркас можно выслать немедленно, если ты твердо убежден в ее виновности.
- А вы ведь не убеждены? Вы думаете, что глупенькая и ничтожная девочка сама, одна могла додуматься и до того тона, каким она сейчас говорила с вами, и до той самостоятельности, какой дышал этот тон? Всему этому научиться надо, и научиться не иначе как у выходцев и представителей такой страны, как Швейцария, где все равны и где идея о властей считается отсталой и глупой идеей.
- Так вышли же ее!.. Боже мой!.. Вышли сегодня же!
- Нет, это было бы глупо, а глупостей я лично и самостоятельно никогда не делаю!.. Это вам должно быть хорошо известно! - дерзко ответил временщик. - Пусть она пробудет еще несколько дней… Часами зла целых лет не исправишь, и не увеличишь!.. На это опять-таки нужны годы. Я вышлю наставницу и пособницу вашей племянницы в такую минуту, когда и она сама, и ее почтенная воспитанница менее всего будут ожидать этого, а до тех пор я приму меры к тому, чтобы неукоснительно знать не только каждый их шаг и каждое произнесенное ими слово, но и сами мысли, одушевляющие их.
- Спасибо тебе, Эрнест! - тихо проговорила императрица, в порыве вернувшейся нежности называя старого фаворита прежним уменьшительным именем. - Спасибо тебе!.. Ты один до последней минуты остаешься моим верным и деятельным помощником, ты один оберегаешь мой покой! А теперь ступай! Ты тоже устал от этой тяжелой сцены… Кто бы мог подумать? Боже мой!.. Кто бы мог подумать?!
- Каждый разумный человек мог и должен был и подумать, и ожидать такой сцены и такой развязки, - непочтительно заметил фаворит, разгневанный тем неожиданным оборотом, какой приняла беседа императрицы с непокорной племянницей.
Уходя, он почти машинально поднес к губам протянутую ему руку императрицы. В только что произошедшем он видел явное нарушение своего обычного авторитета, а с таким нарушением он мирился нелегко.
- Мимоходом пошли ко мне Юшкову! - крикнула вслед ему императрица. - Или лучше сам скажи ей, чтобы она послала ко мне принцессу Анну.