Через минуту камер-юнгфера осторожным, вкрадчивым шагом вошла в комнату государыни. Она остановилась у притолоки и подобострастно подалась вперед, ожидая приказаний.
- Ну, что? Выследили? - не глядя на нее, спросила императрица.
- Так точно, ваше величество! Верный человек по пятам шел.
- А не врет твой этот "верный человек"?
- Помилуйте! Смеем ли мы!.. Да мы пред вами, ваше величество, как свечи горим!
- Знаю я свет от этих свечей!.. За грош медный продать готовы!
Юшкова хотела что-то возразить, однако императрица знаком руки остановила ее.
- Не таранти! - резко произнесла она. - Так это точно, датчанка всем делом орудует?
- Она, ваше величество! Она всякий раз и провожает принцессу.
- Ладно, дай срок! - про себя проговорила Анна Иоанновна, - все довольны останутся! Где теперь принцесса Анна?
- У себя в покоях… отдыхать изволит… тоже притомилась небось после бессонной-то ночи!
Императрица строго взглянула на Юшкову и коротко заметила:
- Говори, да не заговаривайся! Мне твоих рассуждений не нужно.
- Я насчет того, что, на балу танцевавши, устала принцесса, - трусливо попробовала оправдаться камер-юнгфера.
- Ладно! Знаю я, насчет чего ты говоришь! Научилась я хорошо понимать всех вас! Ступай, и чтобы теперь мне ни о ком не докладывали… я отдохнуть хочу.
- Ножки погладить не прикажете ли, ваше величество? Или сказочку рассказать? - спросила Юшкова.
В числе ее прочих талантов имелся талант замечательной рассказчицы. Сказок у нее всегда был в репертуаре целый запас, и императрица в свободную минуту не прочь была их послушать.
Это пристрастие к сказкам было предметом частых споров между нею и фаворитом, всячески старавшимся вывести из придворного обихода все эти преданья старины. "Петр Алексеевич прорубил окно в Европу, - говорил Вирой, - да до конца прорубить не успел. После него опять доски на прежнее место сдвигаться стали, и прежней тьмою стало заволакивать!"
Теперь, услышав предложение Юшковой, императрица сделала нетерпеливое движение.
- Не до сказок мне! - ответила она. - И так уж я наяву словно сны вижу… кругом меня сказки растут. Ты вот гляди да запоминай; как схороните меня, так своим детям сказки эти и перескажи, чтобы они их в потомство передали!
- Ах, матушка наша родная, о чем вы говорить изволите! - всплеснула руками Юшкова. - Возможно ли о таких бедах поминать? Да разве ж кто-нибудь из нас, верных рабов ваших, сможет пережить вас?
Императрица махнула рукой.
- Небось все разом со мной в могилу не ляжете! - почти презрительно произнесла она. - Ну, ладно, ступай к себе да гляди в оба!.. И чтобы ничто не было скрыто от меня! Ты знаешь меня! Я и наградить умею, и за провинность не помилую. Ступай!
Юшкова, согнувшись в три погибели, вышла из комнаты. Через минуту она снова приотворила дверь. Императрица встретила ее гневным взглядом.
- Простите, ваше величество! - вкрадчиво и трусливо произнесла камер-юнгфера. - Я насчет допущения к вам не все приказания выслушала.
- Что еще? - сдвинула императрица свои густые, значительно подкрашенные брови.
- Ежели их светлость господин герцог пожалует, их прикажете к вам допустить, или нет?
Анна Иоанновна пристально, почти подозрительно взглянула на нее и вместо ответа произнесла:
- Глупеть ты стала, Аграфена! Я дураков около себя держать не люблю… Ступай!
Юшкова, недовольная финалом своего разговора с императрицей, дала себе слово выместить свою неудачу на первой из попавшихся ей жертв, и судьба поблагоприятствовала ей.
Пройдя на свою служилую половину, она прямо наткнулась на молоденькую камер-юнгферу принцессы Анны, миловидную Клару, робкую и безгранично преданную своей госпоже датчанку, вместе с принцессой Анной прибывшую в Россию. Семья Клары уже долгие годы проживала при мекленбургском дворе, и Клара была почти подругой детства маленькой принцессы Анны, которая росла среди совершенно простой обстановки и вовсе не готовилась к внезапно выпавшей на ее долю высокой судьбе.
Клара шла, понурив голову, и только тогда заметила шедшую ей навстречу Юшкову, когда почти натолкнулась на нее.
- Что больно задумалась, красавица? - язвительно проговорила старая камеристка. - О старых грехах, что ли, размышляешь, или новые шашни затеваешь?
- Я не знаю, про что вы говорите! - ответила молодая девушка, вся изменяясь в лице.
- Да я-то хорошо знаю! - зло подмигнула Юшкова. - Подожди, касатка! Доберемся и до тебя! Недолго тебе ждать осталось.
Этими злыми словами завершилась беседа Юшковой с молодой девушкой, которая, проводив ее взором, так и осталась на месте, словно прикованная. Она чуяла недоброе, но сознавала, что сама она не в силах ничем помочь себе. Она молча подняла взор к небу, как бы оттуда ожидая себе помощи и спасения.
Юшкова тем временем прошла в комнату, отведенную ей на "служилой половине", где ее встретила ее подруга и товарка, лифляндка Гамзен, приставленная к императрице самим Бироном и потому всеми особенно уважаемая.
Маргарита Гамзен была совершенно заурядная личность, неспособная ни на добро, ни на зло, и как-то пассивно относилась ко всему, что не касалось ее личных интересов. На совсем беспричинное зло она была так же неспособна, как и на преданное добро, и ее всегда удивляло то непомерное рвение, с каким Юшкова изыскивала случай поймать кого-нибудь на запретном деле и предательски изобличить пойманного.
- Что тебе из этого будет? - спокойно пожимала Гамзен плечами, стараясь уговорить свою товарку отступиться от намеченного доноса. - Оставь ты других - и другие тебя оставят!
Маргарита была настолько предана герцогу, насколько это могло служить ее личным интересам; она служила ему честно, но никогда не выслуживалась и на доносы была совершенно неспособна.
При ней произошло постепенное возвышение ее покровителя, при ней он достиг той степени могущества, которая делала его равным могущественнейшим государям, и она в своей скромности была твердо убеждена, что никакие услуги со стороны такой мелкой сошки, какою была она сама, не в силах ни помочь счастливому баловню судьбы, ни умалить его высокое значение.
Бирон понимал Маргариту, безгранично верил ей и знал, что только в одном она для него незаменима, и именно в точном наблюдении за тем, чтобы никакая новая фантазия и никакой новый властный каприз не заменил или даже не затемнил привязанности императрицы к нему.
В последние годы опасность такого державного увлечения с каждым днем стушевывалась, и наступившая сырость вместе с постоянно возраставшей болезнью делала новое увлечение императрицы все более и более невероятным и невозможным, но в первые годы своего могущества Бирон сильно побаивался за прочность привязанности Анны Иоанновны, и к этому именно времени относится помещение Маргариты Гамзен в штат императорской прислуги.
Юшкова застала Маргариту, по обыкновению, за шитьем. Гамзен никогда не сидела без работы, в противоположность самой Юшковой, которая никогда не брала в руки иголки, вследствие чего ее хотя и с царского плеча даренные туалеты всегда отличались особой неряшливостью, в то время как самое простое и дешевое коленкоровое платье на плечах Маргариты казалось и красивым, и нарядным, Юшкова ходила в дорогих шелковых робах, криво застегнутых и как-то неряшливо распущенных.
При входе Юшковой Маргарита подняла голову и вопросительно взглянула на вошедшую, причем коротко спросила:
- От императрицы?
Ее речь отличалась особым лаконизмом, и она была этим известна при дворе.
"У Маргариты молчание - золото!" - смеясь, замечал герцог, ценивший в своей протеже ее немногословие.
- Да, я была у ее величества! - ответила Юшкова, отличавшаяся наоборот особой словоохотливостью.
- Когда на дачу? - спросила Маргарита.
- Сейчас ничего не было говорено… Не до того нашей матушке-благодетельнице!.. Лихие вороги сильно огорчают ее!
- Это - не мое дело! - апатично возразила Маргарита. - Я про дачу.
- Да на прошлой неделе были слухи, что тотчас, как бал справят, так и собираться станут.
- Ну, вот, справили…
- Да… Да, говорю я, не до того теперь. Много у нас готовится дел разных и перемен…
Маргарита махнула рукой.
- Вы опять про это? - нехотя произнесла она и, как бы совершенно отвергая возможность продолжать разговор в этом духе, своим спокойным и несколько ленивым тоном спросила: - Прямо в Петергоф поедут или прежде в новую резиденцию?
- Нет, сначала в Сарынь эту глупую!.. И чего только матушке государыне понравилась эта противная деревушка?.. Намерена она, слышно, из нее царскую резиденцию сделать.
- Ее дело! - повела плечами Маргарита.
- Так-то оно так, да нам уж очень неспособно в этой Сарыни противной! Ни тебе места настоящего, ни тебе приюта приличного… Так, торчишь, словно птица на суку…
- Ну! Станут жить - и строиться будут! - успокоительно произнесла Маргарита.
- Это так-то так… И теперь уж, слышно, весь план нового дворца сделан, и из Неметчины архитектор для постройки выписан.
- Ну вот видите.
- Да ведь когда-то это еще все сделается, а нам пока придется, как цыганам кочевым, прости Господи, ютиться.
- Ничего, найдется место… Теперь лето! - отнимая иголку и наперстком проводя по только что оконченному шву, сказала Маргарита.
- Удивляюсь я на вас, Маргарита! Как это вы ко всему равнодушно относитесь? Ничто-то вас не волнует!
- А что пользы волноваться? Ведь меня все равно не спросят и не послушают. Чего ж я силы-то свои понапрасну тратить стану? - сказала Гамзен, а затем, помолчав, спросила: - Двор весь едет или по выбору?
- По обычаю небось… кого герцог сам назначит.
- Ну, женского-то штата он касаться не станет.
- И очень даже станет! Потому на многие услуги наша сестра нужнее и дороже любого мужчины. Слышно, красавца-то нашего отсюда вон попросят! - злорадно улыбнулась Юшкова.
- Какого такого красавца?
- Да графа Линара… Нешто вы не знаете его?
- Нет, я видела его… Что ж, он уезжает?
- Поневоле уедет, как попрут.
- Это - их дело! - вновь вдевая шелк в иголку, проговорила спокойная камеристка. - Охота вам все это знать и всем интересоваться!
- Не будешь интересоваться - и в люди не выйдешь! - покачала головой Юшкова.
- А куда нам с вами еще выходить? Живем, слава Богу, всем довольны. Куда нам еще лезть?
- Ну, это у вас такой характер, что вы всем довольны и за все благодарны. А я не такова! Мне мало на чужое счастье дивоваться. Мне свое подавай! И смерть я люблю, когда кто возвеличается, а его сразу обрежут! - оживленно заговорила Юшкова. - Вот Адеркасиха противная… Уж то ли не величалась предо всеми, то ли не гордилась? А теперь собирай свои манатки, да и айда к себе домой!
- Она тоже уезжает? - спокойно осведомилась Маргарита.
- Не уезжает, а ее тоже высылают! - поправила ее Юшкова.
- За что?
- За то, что не за свои дела берется.
- Вот видите!.. И я вам то же говорю.
Юшкова махнула рукой.
- С вами говорить все равно что воду в ступе толочь! И как только вас герцог выбрать мог ко двору?
- У нас там, на моей родине, все такие, - улыбнулась Маргарита своей спокойной улыбкой.
- Ну, вон Кларка не таковская! Эта во все свой нос дурацкий сует!
- Клара не от нас, она из Дании. Но и она хорошая, спокойная.
- Никто ее и не хулит, а только она слишком усердно своей принцессе служит!
- Она и должна служить ей! - почти удивилась Маргарита такому не понятному ей обвинению.
Мимо окна, перед которым сидели разговаривавшие женщины, прошли караульные солдаты.
- Что это за караул такой? - удивилась Маргарита Гамзен. - Кажись, в этом часу смены караульной не полагается?
- Стало быть, особая какая-нибудь! - многозначительно заметила Юшкова и торопливо скользнула в дверь.
Очевидно, несвоевременное появление караула для нее не было ни неожиданностью, ни тайной. В последние дни все чаще и чаще назначались экстренные обходы и конные объезды, служившие тем же целям ближайшего шпионства и соглядатайства, которым дышал весь русский двор в последние годы царствования Анны Иоанновны. Несомненно, ровные шаги, мерно отчеканиваемые грубыми солдатскими сапогами, и звук оружия грозили кому-нибудь одной из тех бед, которые все чаще и чаще повторялись в эти мрачные дни.
На лету Юшкова успела только рассмотреть на плечах экстренного обхода мундиры Преображенского полка.
Патруль, с офицером во главе, обогнул ближайшую ко дворцу аллею и исчез за купою деревьев у входных ворот.
"Непременно кого-нибудь да повезут!" - мелькнуло в уме Юшковой, привычной к дворцовым порядкам последнего времени, и, несмотря на полную уверенность в твердости своего личного положения, ее сердце все-таки дрогнуло. В эти страшные, смутные дни, дни глубокого террора и вечно льющейся крови, никто не мог быть спокоен ни за себя, ни за близких ему людей.
- Спаси Господи! - невольно осеняя себя крестным знамением, проговорила Юшкова, вновь заслышав вдали большого, уже разросшегося сада лязг оружия.
Не богомольная и вряд ли серьезно и сознательно во что-нибудь веровавшая Юшкова в минуты невольного страха призывала ту Высшую власть и ту Святую волю, о которых она забывала в своих постоянных заботах о мирских благах.
VIII
ПОЛИТИЧЕСКИЙ АРЕСТ
Предположения опытной камеристки вполне оправдались.
Не успел еще дворец уснуть и успокоиться в ночь, следовавшую непосредственно за пышным балом, как в той стороне, где помещались покои принцессы и приближенных к ней лиц, послышались осторожные шаги как будто многочисленной толпы, по особой команде ступавшей по устланному половиками коридору.
Принцесса крепко спала. Не спали только помещавшаяся в комнате, смежной с ее спальней, камеристка Клара да еще вечером ушедшая к себе Адеркас, комната которой была расположена близ апартаментов принцессы, но выходила в особый коридор, заканчивавшийся наружной дверью.
Обыкновенно эта дверь была заперта, но на этот раз, неизвестно по чьему распоряжению, она была оставлена открытой; Адеркас, сидевшая у себя перед столом, с развернутой книгой, не знала об этом; однако она не перевертывала страниц, очевидно, углубленная в какие-то ей одной понятные мысли.
С утра швейцарке было как-то не по себе. Не то чтобы она чувствовала себя нездоровой, но ей как будто чего-то недоставало. Ее томило какое-то непонятное предчувствие, и, прощаясь с принцессой, которую она горячо любила, Адеркас невольно прослезилась.
Испуганная этим принцесса Анна не хотела уходить из комнаты своей воспитательницы, не разузнав причины ее горя и расстройства, и только уверение Адеркас, что ее присутствие помешает ей лечь и успокоиться, заставило Анну Леопольдовну, нежно обняв свою воспитательницу, уйти от нее.
- Если бы вам понездоровилось ночью или что-нибудь случилось с вами, мой добрый друг, - молящим голосом произнесла принцесса, то, ради Бога, тотчас же пошлите разбудить меня. Вы только велите разбудить Клару и пусть ей ничего не говорят. Я заранее предупрежу ее, и она будет знать, что ей делать!.. Я тотчас же встану и приду к вам! Глубоко тронутая этой заботой воспитательница крепко обняла свою воспитанницу и, когда та ушла, проводила ее долгим, ласковым и любящим взглядом.
- Кто знает, какая судьба кому готовится в этой стране, полной самых горьких неожиданностей? - сама себе проговорила Адеркас, берясь за книгу и опускаясь на стоящий перед диваном стул.
Спать ей, несмотря на утомление, вовсе не хотелось, и она чувствовала, что не в силах будет заснуть. Ею все сильнее и сильнее овладевало томительное беспокойство, которому она не могла найти ни причины, ни исхода.
Около часа просидела так Адеркас, и стенные часы с кукушкой, как новинка, вывезенные ею из Швейцарии, уже пробили одиннадцать, когда в конце коридора, со стороны наружного входа, раздались шаги нескольких человек, ступавших в ногу, как ступают солдаты на учениях и парадах.
Адеркас подняла голову и стала прислушиваться.
Шаги подходили все ближе и ближе и остановились у ее двери.
"Вот оно"! - сказала она себе, понимая, что та беда, которую она инстинктивно предвидела с утра, действительно надвигается.
Прошла минута томительного молчания. В коридоре все было тихо, но в этой тишине было что-то жуткое, угрожающее.
Наконец в дверь раздался негромкий, но смелый стук.
- Кто там? - спросила Адеркас голосом, которому старалась придать как можно больше твердости.
- Отворите во имя закона! - было ей ответом.
Швейцарка встала с места вся бледная и спокойная и направилась к двери.
Замок щелкнул, и на пороге показалась фигура молодого офицера Преображенского полка в полной походной форме. Сзади него стояли еще два человека, уже в гражданском платье, видимо, принадлежавшие к судейскому миру. В руках одного из них была какая-то вчетверо сложенная бумага.
- Вы - швейцарская подданная Амалия Адеркас? - спросил офицер.
Адеркас, подняв голову, возразила:
- В Швейцарии нет "подданных"! Там есть только свободные граждане!
- Да, это - она! - откликнулся один из "приказных". - Я знаю ее в лицо!
- Я и не думаю скрывать свое имя! - гордо поднимая голову, произнесла швейцарка.
Ее свободная душа возмущалась тем деспотизмом, жертвой которого она стала. Она понимала, что в ее жизни сейчас должен свершиться перелом, но не могла и не хотела покорно преклониться перед грозной деспотической волей, угрожавшей ей.
- Что вам угодно от меня и почему вы в такой неурочный час потревожили меня своим посещением? - спросила она.
- Я явился к вам по приказанию начальства! - учтиво, но твердо произнес в ответ офицер, - по воле государыни императрицы, вы должны немедленно оставить дворец и следовать за мною!
- За вами?.. Куда? - вне себя от удивления и от страха переспросила Адеркас.
Она поняла в эту минуту возможность всего, вплоть до тюрьмы и до пыток в застенке…
- Вы своевременно узнаете это, а теперь я обязан только дать вам доказательство того, что я действую не по личному произволу… В этом убедят вас эти господа, - и офицер указал рукою на сопровождавших его лиц и, слегка отступив, дал им место.
Один из них - тот, который был постарше - подошел и громким ровным голосом, как читают акафист, прочитал решение Тайной канцелярии о немедленной высылке швейцарской подданной - в официальном документе так и стояло: "подданной" - за пределы России, с воспрещением когда-либо вновь возвратиться на русскую территорию…
Адеркас выслушала свой приговор спокойно и почти хладнокровно. Она хорошо понимала, что могло быть и несравненно хуже.
- Хорошо, я покоряюсь воле государыни императрицы и принимаю эту… награду за труды, понесенные мною на службе ее величества! - гордо заявила она. - Сколько времени мне дано будет на нужные сборы и приготовления?
- Четверть часа! - вынимая из кармана большую серебряную "луковицу", ответил за офицера старший из приказных, окончательно вошедший в роль распорядителя.
- Как? Только четверть часа? Но это невозможно!
- Сопротивление монаршей воле ни к чему хорошему не приведет вас! - хладнокровно заметил ей приказной. - Вы все равно будете силой взяты и посажены в повозку!..