- Но… Мне дадут, наконец, возможность проститься с моей воспитанницей? Столько лет, проведенных ею на моем попечении, дают мне право…
- В приказе, врученном нам из Тайной канцелярии, ни о чем подобном не упоминается. Напротив, там сказано, чтобы с минуты объявления вам приговора вы ни с кем не имели ни малейшего сообщения.
- Но… Я должна собраться.
- Вы захватите с собой только самое необходимое… Все остальное будет переслано полномочному резиденту Швейцарского Союза для передачи вам… Будьте совершенно спокойны! Все будет в полной сохранности!
- Но это насилие! Я обращусь к защите своего правительства!
- Вы свободны делать все, что вам угодно, но я обязан исполнить возложенное на меня поручение! - произнес офицер голосом, не терпевшим возражения. - Эти господа объяснили вам, по чьему решению состоялось распоряжение относительно вашей высылки из пределов России. На подлинной бумаге стоит личная подпись государыни императрицы, и не нам с вами, конечно, обсуждать большую или меньшую справедливость поразившего вас приговора. Жаловаться вы можете кому и когда вам будет угодно, но в настоящую минуту я прошу вас и требую, чтобы вы, не теряя напрасно времени, немедленно следовали за мной, не пытаясь не только с кем-либо прощаться, но и оповещать кого бы то ни было о вашем отъезде!.. Все те, кому нужно будет узнать подробности этого дела, будут своевременно извещены о нем. Прошу вас собираться!..
Тон речи офицера был так тверд, он говорил с таким апломбом и такой уверенностью, что никакое сопротивление не было возможно. Адеркас сразу же поняла это, но все же спросила:
- Однако могу я узнать по крайней мере, куда меня везут?
- Я уже сказал вам, что вы узнаете это своевременно, но я не нахожу ничего противозаконного в том, чтобы еще прямее и положительнее ответить на ваш вопрос. Вы будете отвезены на границу и там сданы лицу, которое будет выслано вам навстречу для передачи вас вашему правительству.
- Как? Прямо сейчас? За границу?
- Да, без малейшего промедления… Мне дан на этот счет строжайший приказ.
- Но я могу по крайней мере взять с собой свою горничную? Не могу же я совершать такое дальнее путешествие совершенно одна!.. Мне нужна также и мужская прислуга. Нужно заботиться о почтовых экипажах, о лошадях…
- Все распоряжения в этом смысле будут сделаны помимо вас; все уже заказано и приготовлено, но с собой взять вы никого не можете. Да это вам и не нужно: до пределов Петербургской губернии я буду сопровождать вас лично, при дежурстве двух капралов. Дальше вы проследуете уже без офицера, с тремя отряженными для этого капралами.
Из груди старой швейцарки при этих словах вырвался стон негодования.
- Как?! Я одна… с солдатами?.. Какое поругание! И за что все это? За что?
- Ни в какие объяснения входить с вами я не уполномочен и с вашим делом вовсе не знаком! - твердым голосом ответил офицер. - Я ручаюсь вам за то, что в пути вы не подвергнетесь никаким неприятностям со стороны вашего конвоя. На этот случай мною лично будет дано строгое приказание тем, кому я буду сдавать вас. А теперь пожалуйте… Четверть часа, данные вам господами членами Тайной канцелярии, истекли в ненужных переговорах, и я более ждать не могу… Пожалуйте! - и он повелительным жестом указал Адеркас на дверь.
Эта угроза подействовала сильнее всего остального, и ровно пять минут спустя Адеркас, бледная как полотно, но наружно спокойная, выходила вместе с конвоировавшими ее лицами из ворот Летнего дворца с небольшим дорожным мешком в руках и довольно объемистой деревянной шкатулкой, которую нес за ней один из сопровождавших ее капралов.
Проходя под окнами принцессы, Адеркас на минуту приостановилась и кашлянула, но была грубо оттащена от окна одним из капралов с предупреждением, что при малейшей попытке оповестить кого-либо о всем случившемся с ней она будет немедленно перевезена не на почтовую станцию, а в каземат крепости и там поступит в распоряжение членов Тайной канцелярии.
Угроза возымела свое действие, и швейцарка прошла под окнами своей любимицы, только Долгим взглядом простившись с ней.
Велико было на следующий день горе принцессы, которой сначала не хотели говорить правду об отъезде ее воспитательницы и которая только угрозой лично обратиться к императрице могла выудить у своей верной Клары истинный рассказ обо всем произошедшем.
Верная камеристка знала, что обращение к державной тетке вызовет против ее горячо любимой госпожи целую бурю упреков и гонений, и во избежание этого поведала ей всю горькую истину.
Горе принцессы было велико, но велико было и ее ожесточение против тетки и главным образом против герцога Бирона, который - она это хорошо понимала - был главным деятелем во всем этом инциденте.
Принцесса, несмотря на просьбы своей верной Клары, совершенно отказалась выйти из своей комнаты и на вызов императрицы ответила через присланную за ней Юшкову, что чувствует себя сильно нездоровой и никак не может одеться и прийти на призыв ее величества.
Посланный по настоянию герцога доктор императрицы, португалец Антон Санхец, подтвердил серьезное нездоровье принцессы, и только этим Анна Леопольдовна избавилась от нового преследования со стороны Бирона, старавшегося убедить императрицу, что молодая девушка симулирует болезнь с целью бравировать ее приказанием.
Между тем принцесса действительно лежала в жару. Все случившееся было так неожиданно для нее и грозило ей столькими осложнениями в будущем, что не мудрено было, что у нее от волнения и пролитых слез действительно разболелась голова и значительно повысилась температура.
Так прошло до вечера. Вдруг перепуганная и как смерть бледная Клара, вбежав в комнату своей госпожи и бросившись на колени перед ее постелью, сообщила ей, что за нею лично учрежден особый тщательный надзор и что ей угрожает участь несравненно более тяжкая, нежели та, которая поразила Адеркас. Это известие сильно взволновало принцессу.
- Откуда ты взяла это? - спросила она, подымая с пола свою любимицу и ласково утирая ее горячие слезы. - От кого ты слышала об этом?
- О, я и перед вами не смею назвать имя того, кто сообщил мне об этом! - вся дрожа от страха, проговорила Клара. - У стен в этом доме есть уши!
- Но… может быть, это неправда?
- Нет, ваше высочество, истинная правда! Тот, кто пришел предупредить меня, ни ошибиться, ни обмануть меня не мог… Я верю ему, как самой себе.
- Но что же такое случилось?
- Узнали о том… что происходило прошедшей ночью, ваше высочество!.. Я говорила вам, что за нами следили в саду.
- Ты ошибаешься! Если бы за нами действительно следили, то опасность, нам угрожавшая, уже давно разразилась бы!
- Они ждали, ваше высочество, хотели раньше избавиться от госпожи Адеркас. Моя скромная личность представляла для них меньший интерес. Спасите меня, ваше высочество! Спасите меня! - вновь бросилась Клара на колени перед взволнованной Анной Леопольдовной. - Вы знаете, что я не личные свои интересы отстаивала, не за себя лично хлопотала… Я, любя вас, приносила себя в жертву… Неужели вы дадите погубить меня?
- Успокойся, моя бедная Клара! - нагибаясь к ней и целуя ее в голову, произнесла принцесса Анна голосом, полным ласки и искреннего сочувствия. - Я не оставлю тебя… Я не могу, не смею оставить тебя. До тебя дойдут только пройдя через мой труп!.. А я живая в руки не дамся никому!.. Довольно уж выпито крови на Руси; пора герцогу Бирону и насытиться русской кровью!
Этот разговор был прерван приходом сенной девушки императрицы, Ариши, личности по своему положению довольно влиятельной, но еще ни разу не употребившей своего относительного влияния на погибель человека. В Арише "душа была", как говорили о ней во дворце, и говорили это не напрасно.
Войдя в комнату принцессы Анны по приказанию приславшей ее императрицы, девушка старалась не видеть и не замечать той сцены, которой она оказалась невольной свидетельницей, и, тихо шепнув Кларе: "Ступай вон!" - доложила принцессе, что тетушка просит ее к себе.
- Да ведь я же сказала, что не могу, что я больна! - нетерпеливо ответила Анна. - Герцог Курляндский даже доктора присылал освидетельствовать меня! Чего же от меня еще нужно?
- Ее величество прогневаться изволят! - в виде наставления пояснила Ариша. - Они и так гневны изволят быть сегодня…
Клара, в эту минуту выходившая из двери, бросила на Анну Леопольдовну умоляющий взгляд. Она, как утопающий, хваталась за соломинку и думала, что присутствие ее госпожи у державной тетки отведет от ее обреченной головы тот ужас, который надвигался на нее…
У принцессы вырвался энергичный жест.
- Хорошо! Я встану больная и приду к тетушке… Скажи ей это, Ариша! И прибавь, что ты сама видела меня в постели.
- Что им мои слова? - тихо повела плечами посланная. - Пошто они меня слушать станут?
- Пошли Клару одеть меня! - сказала принцесса, обращаясь к выходившей из комнаты Арише, но внезапно остановилась, услыхав громкий и пронзительный крик, раздавшийся со стороны сада: ей показалось, что это голос Клары. - Клару ко мне! - уже повелительно крикнула она, с испугом взглядывая на грустное лицо Ариши. - Ты слышала, что я тебе приказываю? - вновь крикнула она.
Та потупилась.
- Иди же!
- Иду… Иду, ваше высочество! - проговорила в ответ девушка, исчезая за дверью.
IX
В ПОРЫВЕ ОТЧАЯНИЯ
Принцесса Анна поняла все.
Вне себя от волнения, она наскоро накинула на себя, без посторонней помощи, простую домашнюю робу и почти бегом направилась в апартаменты императрицы.
Та лежала в своем обычном любимом кресле, с закрытыми глазами и с выражением сильного утомления на лице. При поспешном появлении племянницы она вздрогнула и, открыв глаза, спросила:
- Ты, Анна?
- Да, тетушка, это я! Но вы больны? Позвольте мне в таком случае лучше уйти… Я расстроила бы вас своей беседой в эту минуту… Я не могу говорить спокойно. Я слишком страдаю, слишком боюсь.
- Боишься? Чего же ты боишься?
- Всего, ваше величество: и ареста, и пытки, и насильственной смерти - всего, чего можно бояться в стране, где неутомимо льется кровь, где ее пьют ненасытно!
- Ты с ума сошла, дерзкая девчонка? - приподымаясь на своих подушках, крикнула императрица. - Ты забываешь, с кем ты говоришь?
- Нет, ваше величество, я помню и знаю, что говорю с властительницей полумира, с существом, стоящим выше всех нас… чье сердце доступно всему честному, всему хорошему и благому, но чья воля подчинена злому духу России.
- Я повторяю тебе, что ты с ума сошла! Я не узнаю тебя!.. Откуда взяла ты смелость так говорить со мной?
- Мое горе дало мне эту смелость, ваше величество, мое глубокое, безысходное горе! - ответила Анна Леопольдовна. - Я знаю, чем я обязана милостивому отношению вашего величества к моей горькой сиротской судьбе; я сознаю всю силу ваших благодеяний. Но я - человек, ваше величество, я - женщина, хотя еще и очень молодая, но сознающая и свое человеческое достоинство, и то положение, в какое вам угодно было поставить меня!.. Это положение налагает на меня свои обязанности, государыня! Я должна защищать свое самолюбие от оскорблений; я не смею и не должна переносить незаслуженные обиды.
- Тебя никто не думает обижать, но и от тебя тоже никто не намерен сносить никаких оскорблений.
- Да разве можно оскорбить герцога, ваше величество? Разве можно обидеть человека, только и живущего теми обидами, которые он наносит всем вокруг себя? За что он отнял у меня моего лучшего друга? За что он позорно изгнал женщину, преданную мне, вырастившую меня с любовью и никогда не покидавшую меня?..
- Ты говоришь о швейцарке Адеркас?
- Да, о ней, ваше величество!
- Ты напрасно винишь в этом Бирона, Адеркас выслана по моему личному повелению.
- Продиктованному вам герцогом?
- Я под чужую диктовку не живу и указов не подписываю! - сдвигая брови, сказала императрица. - Ты опять-таки забываешься и не взвешиваешь своих слов.
- Нет, ваше величество, все мои слова строго обдуманы. Я сознаю все то, что говорю.
- В таком случае тебе доктор нужен… Только человек, окончательно сошедший с ума, может позволить себе говорить со мной в том тоне, каким говоришь ты! Ты хочешь знать, за что выслана твоя воспитательница Адеркас? Да?
- Да, ваше величество! Мной при этом руководит не простое любопытство, а душевная потребность узнать дальнейшую судьбу человека, которому я многим обязана.
- Твой вопрос и дерзок, и смел. Ты сама лучше, нежели кто-нибудь, должна знать, за что выслана твоя "воспитательница": именно за то, что она тебя так дурно воспитала, подготовив из тебя то, что из тебя вышло, сама же первая потворствовала твоим отклонениям от законов строгого приличия и от уважения, каким ты обязана мне! Я не хочу и не могу говорить с тобой обо всем, что произошло здесь после этого несчастного бала; ты сама знаешь это лучше меня… И я удивляюсь, что, сознавая всю глубину своей вины, ты еще осмеливаешься винить других и требовать от меня отчета в моих действиях и распоряжениях. Повторяю тебе, ты слишком смела, Анна!
- Но если виновата я, то за что же другим страдать за мои ошибки?
- За гнусное и преступное потворство, вот за что! Знаю, что твоя бывшая "воспитательница" принимала на себя гнусную роль пособницы в твоих сношениях с этим проходимцем Линаром, у которого в душе так же мало любви, как и уважения… Рассуди сама, что должен подумать о тебе, принцессе крови, дерзкий интриган, который прислан сюда правительством, ошибочно доверившимся ему, и который насмеялся над этим доверием, задумав соблазнить и увлечь не кого иного, как будущую наследницу русского престола!.. Подумай сама об этом! Ведь не жениться же он на тебе надумал? Во-первых, он дерзкой мыслью не смеет заноситься так высоко, а во-вторых, он - человек женатый… и оба вы с ним хорошо знаете это. Во что же ты себя готовила? На что ты себя обрекала, если уже не обрекла?.. На роль любовницы чужеземного выходца, единственным достоинством которого являются его смазливая рожа да его непомерная дерзость?
Принцесса Анна слушала молча, опустив голову на грудь.
Императрица между тем продолжала:
- И раз твоя "воспитательница" брала на себя гнусную роль пособницы всей этой грязной и смелой интриги, ей нет прощения. Ее измена может сравниться только с жалом змеи, отогретой на честной груди!.. И чем она заплатила мне за все это? Я уже не говорю о том, что живя при моем дворе, она обогатилась и ежегодно, под предлогом помощи бедным родственникам, отсылала крупные деньги за границу. Денежным расчетам я большого значения не придаю, но неблагодарных ненавижу и презираю и пощады им никогда не даю! Я несравненно строже и суровее поступила бы с твоей "воспитательницей", если бы не герцог, который упорно уговаривал меня удовольствоваться высылкой за границу. Ты и здесь ошиблась, и была несправедлива к герцогу… Ему ты обязана и тем, что я с тобой так милостиво говорю в настоящую минуту; по личному своему побуждению я несравненно строже отнеслась бы к тебе!
- Простите меня великодушно, но ваш гнев, поразивший меня, был бы отраднее милости, которой я обязана герцогу Курляндскому! - твердо произнесла Анна Леопольдовна.
- Ты так сильно ненавидишь герцога?
- Так же сильно, как и он меня, ваше величество!
- Но повторяю тебе, что он далек от ненависти к тебе и, напротив, защищает против меня твои интересы.
- Я усердно просила бы его не принимать во мне никакого участия и не защищать моих интересов ни перед кем! Но, тетушка, раз уже вам угодно было заговорить милостиво со мной о той… неосторожности, которая так прогневала вас, то благоволите сказать мне: неужели я никогда больше не увижу моей милой, дорогой Матильды?..
- Адеркас? Нет, никогда, по крайней мере до тех пор, пока я жива. После меня твой муж может простить и вернуть ее, если захочет.
- Вы говорите о моем браке, как будто он уже совершился?..
- Я считаю его совершившимся и повторяю тебе, что твоя бывшая "воспитательница" может вернуться в Россию только после моей смерти, с разрешения твоего мужа.
- Если действительно моему браку с принцем Ульрихом суждено совершиться, то от него я так же мало желаю принимать одолжений, как и от герцога Бирона! - гордо поднимая голову, произнесла принцесса Анна.
Императрица вспыхнула и резко проговорила:
- Ступай к себе! Я советую тебе одуматься и остановиться хотя бы на том, что твои дикие фантазии влекут за собой гибель всех тех, кто потворствует им. Не жалеешь ты себя, моей короны не жалеешь, так пожалей хотя бы жизнь тех, кому приходится расплачиваться за твои безнравственные прихоти! Ты знаешь, что мое правительство не щадит тех, кого изобличают в оскорблении трона и самодержавной власти, и твои сообщники все известны.
При этих словах лицо принцессы покрылось смертельной бледностью. Она поняла, о ком говорила императрица.
Адеркас, как лицо привилегированное, могла быть только выслана; императрица напрасно относила к великодушию герцога избавление ее от большего наказания. Но Клара… Если ее участие в увлечении принцессы сделалось известным грозной Тайной канцелярии, то что будет с нею? Что ждет ее?
Принцесса вздрогнула и, сложив руки, обратилась к императрице:
- Тетушка, именем Бога умоляю вас - скажите мне: одна ли госпожа Адеркас поплатилась за мою… неосторожность?..
- Это тебе лучше знать, нежели мне. Если она одна помогала тебе в этом… преступном свидании, то, стало быть, и поплатилась она одна… Если же ты еще знаешь пособников, то и с ними можешь проститься заочно!..
Принцесса бросилась на колени перед креслом, в котором лежала императрица, и умоляющим голосом воскликнула:
- Тетушка! Во имя всего святого… во имя вашей молодости и тех минут счастья, какие она дала вам, пощадите…
- Кого пощадить? - холодно спросила императрица, пристально взглядывая на племянницу.
- Клара не виновата!
По лицу императрицы скользнула недобрая улыбка, и она промолвила:
- Ты сама назвала ее. Ты уже слышала и знаешь, что никто из лиц, виновных в гнусном пособничестве тому, что набросило тень позора на мою царственную семью, не будет пощажен!.. Изменить это не может никто!.. Перед этим приговором все бессильны!..
- Но ведь Клара ни в чем не виновата! Она так молода!.. Можно ли было требовать от нее строгого рассудка? Наконец, она просто повиновалась мне! Меня казните, если я заслужила казнь, но простите тех, кто виновен только благодаря своей преданности мне!
- Повторяю тебе, что слова прощения никто не услышит. Даже сам герцог, если бы он пожелал избавить кого-нибудь от моего гнева, был бы бессилен сделать это!
- Как? Стало быть, и моя бедная Клара тоже будет навсегда удалена от меня? И ее тоже ушлют на ее далекую родину?
Императрица поняла, что под вопросом, предложенным ей принцессой, кроется опасение за худшую судьбу ее любимой камеристки, и промолчала.