– Очень хочется узнать, о чем ты сейчас думаешь, – прошептал он ей на ухо, – но, если ты ответишь, мне придется подхватить тебя на руки и унести, а потом показать, что такое настоящий дикий горец, а у нас, к сожалению, еще много дел.
– А потом начнется пир.
– Вообще Йоун только что сказал, что обычно новый владелец и его супруга празднуют начало новой жизни в одиночку.
– Об этом я ничего не читала в вашем фамильном пособии!
– Обычай называется… соединением, – с улыбкой сообщил Иннес. Она прикусила губу, стараясь не рассмеяться.
– Ты сам его только что придумал!
– Чем я хуже предков? Пожалуй, придется завести несколько новых традиций. – Иннес улыбнулся своей греховной улыбкой, и ей вдруг стало жарко. – Что скажешь?
– В такой вечер, как сегодня, мне определенно не хочется нарушать традиции. Ты так постарался, даже нарядился в костюм горца… не хочется, чтобы твои усилия пропали даром.
Его глаза потемнели, и жар внутри ее распространялся по всему телу.
– Если бы не обряд прощения, я бы подхватил тебя на руки и унес прямо сейчас.
– Устройство прощения стоило мне таких усилий… Не надо все портить!
– Нет, что ты! Такое мне и в страшном сне не приснится. Эйнзли, я очень тебе благодарен. – Он поцеловал ее в щеку. – Но как только все закончится, миледи…
– Знаю. Соединение! Что бы это ни значило.
– А разве ты не представляешь себе новый обряд? Я вот отлично представляю и часто о нем думаю.
– Иннес! Давай сосредоточимся на одной церемонии, а потом начнем обсуждать другую.
Он рассмеялся:
– Отлично! Вижу, твоя мисс Блэр о чем-то шепчется с Йоуном. Они то и дело уединяются… Она с кем-нибудь помолвлена?
– Она замужем за своей работой, – ответила Эйнзли.
– Знаешь, когда ты привираешь, ты дергаешь уголком рта, как будто стараешься проглотить слова, которые тебе лучше не произносить.
– Я вовсе не привираю.
– Но и всей правды не говоришь. – Иннес улыбнулся. – Я подозреваю, что у твоей Фелисити много тайн. – Иннес обнял ее рукой за талию и привлек к себе. – Если честно, личная жизнь мисс Блэр меня нисколько не интересует, как и личная жизнь Йоуна. Куда больше меня интересует наша личная жизнь. Но сначала – прощение. Ты готова?
– А если я что-нибудь забуду? – Эйнзли внезапно испугалась.
– До сих пор тебе все замечательно удавалось. Главное, запоминай, что и кому я пообещаю – на тот случай, если потом я вдруг забуду. А я должен попрощаться и простить. – Иннес закатил глаза. – Не верится, что обряд проводил мой отец и относился ко всему всерьез!
Кресло хозяина, как почти вся мебель в Большом зале, было из резного дуба; подлокотники за долгие годы отполировались до тусклого блеска. Чехол на нем был из того же выцветшего зеленого бархата, что и подушка. Усадив Эйнзли в гораздо более простое кресло сбоку, Иннес сел сам. Он чувствовал себя отчасти по-дурацки, отчасти… неужели он гордился? Нет, но испытывал нечто близкое к гордости. Как будто духи предков вошли в его кровь. А может быть, он просто помнил, что все смотрят на него. Или все дело в кресле, похожем на трон, и самом зале, которым пользовались только по торжественным случаям.
Здесь всегда праздновали дни рождения отца. И устраивали ежегодные приемы для арендаторов и фермеров. Их с Малколмом совершеннолетие.
Нет. Сейчас нужно смотреть вперед, а не оглядываться назад!
Иннес встал, и гул в зале затих. Он взял меч, лежавший у его ног; лезвие тускло поблескивало в пламени камина. Рядом лежали ножны. Он осторожно вложил меч в ножны, словно подавая сигнал к миру, и передал меч Йоуну; тому в очередной раз пришлось играть роль ближайшего кровного родственника. Они успели хорошо изучить книгу, которую показала ему Эйнзли. "Обычаи и традиции семейства Драммонд из Строун-Бридж", как было напыщенно выведено на обложке выцветшими золотыми буквами. Мари оскорбилась, когда он засмеялся, увидев обложку. Эйнзли извинилась за него. Позже она поддразнивала его, называя книгу "Пособие Драммондов по самопомощи". Теперь он радовался, что Эйнзли так внимательно все прочитала.
– Друзья, – начал Иннес, – добро пожаловать. Прежде чем мы начнем церемонию, по традиции поднимем тост за ушедших от нас навсегда. – Он поднял бокал, кивнул Эйнзли, чтобы та сделала то же самое, и дождался, пока их примеру последуют остальные.
– Slainte! – сказал он. – Ваше здоровье! За старого лэрда, моего отца. Cha bhithidh a leithid ami riamh. Такого, как он, уже не будет. – Он выпил, с удивлением понимая, что слова не застряли у него в глотке, как он боялся. Может быть, все дело в том, что он сказал правду. Такого, как его отец, в самом деле уже не будет. Он об этом позаботится.
Иннес обвел взглядом гостей.
– Лэрд встретился со своим Создателем. С ним пусть упокоятся все обиды, все долги, все ссоры. Прощание и прощение. Новое начало. Обещаю вам, – произнес он, отклоняясь от сценария, – что не буду выметать грязь из-под одного порога и заметать под другой. Есть одно изменение. Первое, как я надеюсь, из многих. Обряд прощения довольно старый, но сегодня все будет проделано по-новому. Я никого не собираюсь обвинять. Не ограничусь полумерами. Никому не буду мстить. Это я вам обещаю. Итак, начнем!
Он тяжело сел. По спине у него струился пот.
Он никогда не произносил речей. К тому же он несколько изменил слова и все же был доволен, хотя ему и стало слегка не по себе. Он ждал. Как поведут себя гости? В Строун-Бридж люди непроницаемые. Почувствовав легчайшее прикосновение руки, он покосился на Эйнзли.
– Прекрасно! – одними губами произнесла она и улыбнулась ему. Когда она собралась убрать руку, он задержал ее, сплетя их пальцы. Рядом с ней ему было спокойно.
Эйнзли очень волновалась за Иннеса. Вступительная речь далась ему нелегко. Ладонь у него была влажная. Раньше он относился к прощению почти как к шутке, во всяком случае, к событию чисто формальному, но, когда он заговорил, стало ясно, что он не шутит. Эйнзли думала, что для уверенного в себе Иннеса произнести речь – пустяк. Как ни странно, она обрадовалась, поняв, что он волнуется. Она не знала, чего ждать. А вдруг никто не станет просить у него прощения? Ее опасения не оправдались. И она вздохнула с облегчением, когда из-за стола поднялся первый проситель.
Им оказался фермер-арендатор; судя по всему, он жил здесь уже давно.
– Мистер Стюарт с фермы Окенлохан, – представил его Иннес. – Итак, в чем ваша просьба?
Старик, который сначала взволнованно разглядывал свои сапоги, выпрямился и посмотрел Иннесу прямо в глаза.
– Прошу лэрда простить меня дважды за причиненный ему вред, – начал он. – Во-первых, прошу прощения за моего сына, Джона Ангуса Стюарта, который уехал в Канаду, не заплатив аренду за два квартала. И во-вторых, за себя: я не сообщил лэрду, что аренда не была выплачена. – Мистер Стюарт через плечо оглянулся на остальных, а потом снова повернулся к Иннесу: – Правда, прежний владелец повысил арендную плату несоразмерно со стоимостью ферм, что многим из нас показалось несправедливым, но… – Он взмахнул рукой, заглушая согласный гул за столом. – Он действовал в своем праве, а те из нас, кто радовался, что он так и не успел собрать арендную плату, были не правы, в чем им сейчас и следует признаться, – многозначительно закончил он.
Иннес встал и произнес формулу, записанную в "пособии Драммондов":
– Ангус Стюарт с фермы Окенлохан и Джон Ангус Стюарт, бывший арендатор Окенлохан Бит, ваша просьба удовлетворена и долг прощен.
Мистер Стюарт кивнул, поджав губы. Не успел он вернуться к жене, как на его место вышел другой и тоже признался в невыплаченном долге, а за ним – еще один, и еще. Одни шли нехотя, другие покорно, кое-кто пошел, повинуясь суровому взгляду Стюарта, но вышли все. Долги, от которых отказывался Иннес, составляли приличную сумму. Эйнзли не могла понять, чем руководствовался отец Иннеса. Настоящая загадка. С одной стороны, он поднимает арендную плату, с другой – не собирает ее. Так как Мари заверила ее, что у отца Иннеса с головой все было в порядке, она пришла к единственному выводу: разум у него сильно покоробился. Нет, лучше выразиться по-другому: исказился.
По мере того как Иннес продолжал прощать долги, гости все больше оживлялись. Какая-то женщина призналась, что похоронила в могиле мужа на кладбище в Строун-Бридж его любимого пса.
– Хотя я знаю, что это запрещено, он всегда предпочитал общество пса моему. Вот я и подумала, что они будут счастливы вместе, – объявила она, подбоченившись.
Ее признание встретили взрывами смеха. После того как Иннес торжественно обещал, что бренные останки хозяина и его верного пса не разделят, он получил в награду звонкий поцелуй.
Виски, вино и местный крепкий эль лились рекой. Иннес уже собирался закончить церемонию, когда из-за стола вдруг встал суровый и молчаливый брат Мари, отец Флоры, хорошенькой девушки, которая исполняла роль одной из двух сопровождающих Иннеса.
– Доналд Макинтош с фермы Хай-Строун. – Эйнзли решила, что он тоже заговорит о невыплаченной аренде, и ненадолго отвлеклась. Скоро начнется пир. Огромное количество спиртного нуждается в хорошей закуске. Она старалась поймать взгляд Мари и удивилась, заметив, как застыла экономка, не сводившая взгляда с брата.
– Ваш отец много лет подряд несправедливо обходился с моей сестрой, – сказал Доналд Макинтош.
– Доддс! – воскликнула Мари, но брат ее как будто не слышал.
– Лэрд лишил мою сестру невинности. Она уже не могла выйти ни за кого другого. Он опозорил мою сестру. Он опозорил мою семью!
– Доддс! – Мари схватила брата за руку. – Я любила его, как ты не понимаешь? И ничего он меня не лишал!
– Какая уж тут любовь? Этот хладнокровный, упрямый старый ублюдок не любил тебя. Ты согревала ему постель, но оказалась недостойна носить его фамилию. Ты была его шлюхой, Мари.
Шлюхой? Эйнзли не верила собственным ушам.
Мари побледнела и, пошатнувшись, отступила от брата на шаг.
– Верно, он не любил меня, зато я любила его! И мне все равно, если я считаюсь его шлюхой, а вот тебе должно быть стыдно, что ты позоришь меня при его сыне! Сегодня у нас праздник.
– Ну да, обряд прощения, – кивнул Доналд Макинтош, поворачиваясь к Иннесу. – Прошу прощения за то, что проклял вашу семью!
Эйнзли ахнула – как и почти все присутствующие. Правда, Фелисити, судя по всему, ничего не понимала. Покосившись на Иннеса, Эйнзли отметила, что лицо у него непроницаемое.
– Какое именно проклятие вы наслали на нашу семью? – осведомился он.
– Я пожелал, чтобы ваш род прекратился, – ответил Доналд, хотя смотрел не на Иннеса, а на свою сестру. – Слова проклятия я знаю от матери, хотя она взяла с меня слово, что я не буду его применять.
– Нет. Мама ни за что не открыла бы тебе такое проклятие, Доддс Макинтош! Ни одна достойная колдунья не доверится мужчине!
– Ты ошибаешься, Мари. Как и я, она стыдилась того, что он опозорил нашу семью.
Мари ахнула:
– Теперь, когда она умерла, проклятие нельзя взять назад! Что ты наделал?
Доналд потупился и буркнул:
– Меня полагается простить.
– Ты будешь прощен, – произнес Иннес, нарушив ошеломленное молчание. – Плодовитость Драммондов всем известна. Не верю, что все может испортить проклятие!
Всем присутствующим явно полегчало. В зале снова послышался смех. Еще один проситель, шаркая, вышел вперед.
Потрясенная Эйнзли едва расслышала его просьбу. До приезда в Строун-Бридж она не считала себя суеверной, а теперь… По нелепому капризу судьбы проклятие Доддса Макинтоша воплотилось в жизнь. Эйнзли показалось, что ее прокляли дважды.
Она едва слышала, как Иннес завершает церемонию. Она машинально встала, когда он приступил к заключительной речи. Все не имеет значения, твердила она себе. Проклятия можно было бы бояться, будь они с Иннесом женаты на самом деле, но ведь у них все не по-настоящему. Иннес не хочет иметь детей. Он так ей и сказал в самый первый день. Она пыталась вспомнить его точные слова. Нет, он говорил, что не хочет жениться… "Первое должно непременно предшествовать второму", – вот что он тогда сказал. Но она его жена. И она не может… Нет, на самом деле она ему не жена. Она не может подвести его в самом главном, потому что он не требует этого от нее. Эйнзли задумалась. Наверное, так лучше.
– Итак, прощение совершилось! Дверь к старому закрыта, а к новому открыта, – провозгласил Иннес. – Начнем праздновать! Сейчас мистер Александер подробно расскажет о наших планах. Мы собираемся построить новый причал и проложить новую дорогу. У нас вдоволь еды и питья, но сначала – и самое главное – у меня есть еще один последний тост. – Он наполнил стакан и повернулся к Эйнзли: – За мою жену, без которой сегодняшний день был бы невозможен. Спасибо тебе за все! Я не справился бы без тебя.
Он поцеловал ее в губы. Гости закричали в знак одобрения, и сердце Эйнзли наполнилось гордостью. Она чего-то добилась. Что-то доказала своим поступком. И по крайней мере, на время остальные трудности отступили.
Глава 8
Было темно, но веселье только начиналось. Музыканты настраивали скрипки. Малыши спали вместе, как выводок щенят; некоторые во сне сосали леденцы. Напротив, в нише, у макета, сооруженного Робертом Александером, стояла Мари; она совещалась с группой местных женщин. Мисс Блэр кружилась в танце с Йоуном. Иннес решил: сейчас самое время уйти; их отсутствия никто не заметит.
На улице было свежо. Он накинул Эйнзли на плечи теплую шаль и повел на террасу – ее любимое место, откуда открывался вид на пролив. Над их головами в необычно ясном небе мерцали звезды.
– Все прошло хорошо, да? – спросила она. – Если не считать проклятия брата Мари.
– Дурак он. Если он в самом деле чувствовал себя таким опозоренным, отчего молчал, пока отец был жив?
– Судя по тому, что ты рассказывал мне о своем отце, если бы мистер Макинтош не смолчал, он мигом остался бы без крыши над головой.
Иннес ненадолго задумался.
– Нет. Скорее всего, отец презирал Доддса Макинтоша за то, что тот не посмел бросить ему вызов. Он понимал, что такое честь, хотя и по-своему.
– Может быть, он так же по-своему любил Мари.
– Отец никогда никого не любил, кроме себя.
– Даже твоего брата? – тихо спросила Эйнзли. Она прекрасно понимала, как неприятна эта тема для Иннеса. Иннес собирался уже презрительно пожать плечами, но она столько для него сегодня сделала, что ему хотелось хоть как-то ее отблагодарить.
– Думаешь, отец сознательно запустил свои владения из-за того, что горевал по брату, да?
– Да.
– А я в этом не уверен. Брат очень любил Строун-Бридж. Если бы отцу было не все равно, зачем он уничтожил то, что Малколм любил больше всего на свете? И потом, Йоун говорил, что все… ухудшалось постепенно.
– Он не сразу понял, что потерял?
Иннес покачал головой:
– Скорее всего, он не сразу понял, что я не вернусь. А когда понял, то принялся все уничтожать, чтобы ничего не досталось мне.
– И ты решил во что бы то ни стало доказать, что он ошибался?
– Нет, скорее, я решил все исправить.
– Как же ты все исправишь?
– Понятия не имею, и сейчас мне хочется думать о более приятных вещах.
Он поцеловал ее при лунном свете, под звездами. Вдали слышались звуки скрипок и топот ног. И хотя она была его женой не на самом деле, она понимала его так, как не понимал никто другой. Он целовал ее, говоря ей губами, языком и руками не только о своей страсти, но и о том, что он хочет ее здесь, сейчас.
– Ты уверен, что никто не побежит искать нас и звать назад, к гостям? – прошептала Эйнзли.
– Если кто и прибежит, я скажу, что они рискуют навлечь на всех неудачный год, вмешиваясь в древний и освященный обычай соединения, – ответил Иннес.
Он почувствовал мягкий трепет: она смеялась.
– А наутро ты прикажешь вывесить особый флаг в знак того, что обряд прошел успешно?
– Об этом я еще не думал. Знаешь, если не хочешь, ты можешь отказаться. Наверное, ты устала.
– Я нисколько не устала и не собираюсь отказываться, – ответила она. – По-моему, мы и так долго ждали.
Он снова поцеловал ее, изнывая от желания. Ее кожа в сиянии лунного света казалась серебристой, глаза потемнели. Он целовал ее, и она охотно отвечала, прижавшись к нему всем телом. Тяжело дыша, Иннес с трудом оторвался от нее.
– Я не шучу, – сказал он. – Я не жду, чтобы ты… Мы с тобой вовсе не обязаны…
– Но ты хочешь? – спросила она, и от ее улыбки кровь прилила к его голове. – По-моему, ошибиться тут невозможно.
И она рассмеялась. Ее тихий смех эхом отозвался во всем его теле.
– Вот и хорошо… потому что я тоже тебя хочу.
Больше всего ему понравилось, как она это сказала:
уверенно, без подсказки. Иннес схватил ее за руку; он понимал, что, если снова поцелует ее, может не сдержаться, и все произойдет прямо здесь под открытым небом. Они быстро зашагали к ферме. Чтобы преодолеть расстояние до дома, им понадобилось не более десяти минут, но для них время тянулось томительно долго.
– Твой обряд соединения проходит в постели у хозяина или хозяйки? – спросила Эйнзли, когда Иннес открыл парадную дверь.
Он захлопнул дверь ногой, запер на ключ, а потом подхватил ее на руки.
– Сейчас я не уверен даже, сумеем ли мы добраться до постели.
Они все же добрались до ее спальни. В железной печке горел огонь. Должно быть, Мари послала сюда кого-нибудь из замка и велела разжечь его. Занавески были задернуты. На полке стояла лампа, еще одна – на прикроватном столике. В неярком свете комната выглядела еще уютнее.
Эйнзли сцепила руки. Что ей делать? Страстное желание, которое охватило ее в объятиях Иннеса, увяло, как только она окинула взглядом постель. Ее одолели воспоминания. Она задрожала всем телом, хотя в комнате совсем не было холодно.
– Ты еще можешь передумать, – негромко напомнил ей Иннес.
Он тоже не шутил. Несколько дней назад Эйнзли решила бы, что передумал он сам. Даже сейчас, зная, как сильно он желает ее, она долго убеждала себя в том, что все хорошо.
– Нет, – сказала она, – я не передумаю. Ни в коем случае! – Она посмотрела на горящие лампы.
– Если хочешь, я их погашу.
Как в прошлый раз. Как во все прошлые разы. Она покачала головой. Сегодня у них все будет по-новому.
– Мне выйти или отвернуться, пока ты раздеваешься? – спросил Иннес.
– Я хочу… – Она пытливо смотрела на него, впитывала его, изгоняя из памяти злосчастные воспоминания. – Я хочу, чтобы ты вошел в меня, – не подумав, выпалила она. Она имела в виду, что ей хочется лучше узнать его, но, посмотрев на него и увидев, какое действие оказали ее слова, она поняла, что думала не только о духовном единении. – Я хочу тебя. – Она подошла к нему вплотную. – А ты? Ты хочешь меня?
Иннес крепко обнял ее.
– Сейчас ты узнаешь, как сильно я хочу тебя, – сказал он, целуя ее.