– Значит, мы оба не очень хорошо понимаем друг друга, да?
– Не очень. – Иннес коснулся ее щеки, его пальцы провели по ложбинке за ухом, по подбородку, по шее. – Ты все верно заметила. Бывает, мне хочется забыться в тебе, забыть о проблемах, с которыми я не могу справиться. Но я хочу тебя.
– Правда?
– Даже не сомневайся. Неужели ты считаешь, что в твоей жизни все так же, как раньше, только с небольшими изменениями? Я хочу тебя, а он не хотел. И в конце концов тебя снова бросят…
– Да. Я не… до сегодняшней ночи.
Иннес снова поцеловал ее.
– Никогда не сомневайся, что я хочу тебя по единственной, одной-единственной причине. Что бы между нами ни происходило, все началось с самого начала. Я еще не встречал женщины, которая доставляла бы мне больше удовольствия, чем ты.
– Если ты и дальше будешь меня целовать, мы не сможем говорить серьезно, а мне очень нужно с тобой поговорить. – Эйнзли нехотя выпрямилась и отбросила спутанные волосы со лба. – Я не любила Джона. Думала, что люблю, но на самом деле не любила. Я думала, у меня нет другого выхода, и мне остается лишь закрывать глаза на его… наши… проблемы, но, по правде говоря, я испытала облегчение, когда мне сказали, что его дела меня не касаются. А когда наши супружеские отношения расстроились, я снова испытала облегчение. Более того, Иннес, после того, что я узнала от тебя, я поняла: не только у Джона ничего не получалось. Боюсь, я и сама в спальне вела себя не лучшим образом. Отчасти потому, что ничего не знала и не понимала. А отчасти потому, что и не хотела знать. Я не могла ничего исправить, потому что решения просто не существовало.
– Значит, не горюй из-за того, что он умер.
– То же самое советует и Фелисити. Я, конечно, не желала ему смерти, но и быть с ним по-прежнему я бы не хотела. Понимаешь, о чем я?
– Не совсем.
Эйнзли с трудом усмехнулась:
– Наверное, я невнятно выражаюсь. Иннес, я не могла подарить Джону ребенка.
– Откуда ты знаешь? Возможно, дело было не в тебе. И даже скорее всего…
Ничего подобного.
– Вероятность очень небольшая, – ответила Эйнзли, потому что ей трудно было выговорить правду. – Я ни в чем не виновата, но чувствую себя виноватой. Теперь понимаешь?
– Все равно как я со своими фамильными владениями?
– Ты не можешь отрицать, что тебя совершенно не учили ими управлять. Ты не знал, чем занимается или, точнее, чем не занимается твой отец в твое отсутствие.
– Я сам так решил. Независимо от того, кто виноват, дела пришли в полный упадок.
– Нет, ты обвиняешь себя и во всех бедах, которые обрушились на Строун-Бридж, и в том, что тебе не удается все наладить.
– Я не привык к неудачам.
Эйнзли рассмеялась:
– Значит, надо позаботиться о том, чтобы ты добился успеха. Правда, я не думаю, что решение в том, чтобы сделать твои земли более плодородными. Нам нужно вот что: взглянуть на все под другим углом.
– Нам?
– Да, нам, – решительно кивнула Эйнзли. – Твое упрямство и моя до сих пор не проверенная объективность способны на многое. Мы должны найти решение. Но сейчас очень рано и холодно. Мы простудимся, если останемся здесь сидеть, а тебе к тому же нужно хотя бы немного поспать.
Эйнзли решительно встала, но Иннес преградил ей путь:
– Я не упрямый.
– Ты мог взглянуть на то, что здесь творится, и вернуться к своей привычной жизни, но ты этого не сделал. Ты вкладываешь в Строун-Бридж не только деньги. Как назвать твое поведение, если не упрямством?
– Может быть, решительностью? Или откровенным невежеством? – Смеясь, он привлек ее к себе. – Будь по-твоему. Как тебе понравится, если этот упрямец придет к тебе в спальню? Глядя на тебя в таком виде, я хочу одного: сорвать с тебя все и лежать рядом нагишом… – Он поцеловал ее. – Рядом с тобой. – Он поцеловал ее снова. – На тебе. – Еще поцелуй. – Под тобой. – Он поцеловал ее снова, более страстно, руки охватили ее ягодицы, и она ощутила его эрекцию. – Вот видишь, я с тобой советуюсь. Подо мной, надо мной, рядом – решать тебе.
Глава 10
"Дорогая Авантюристка!
Откровенно признаюсь и вам, и другим читательницам моей колонки, как приятно слышать о счастливом супружестве, несмотря на двадцать два года совместной жизни. Вам следует радоваться, а не стыдиться того, что вы по-прежнему испытываете друг к другу физическое влечение. Аплодирую вашему желанию освоить новую территорию, как вы это называете. Учтите, какой бы притягательной ни была любимая, до дыр зачитанная книга, как бы ни радовал нас неизменно ее финал, человеческой природе свойственно стремление прочесть и другие тома – если, конечно, вы заранее готовы к тому, что некоторые из них окажутся, так сказать, не такими увлекательными или закончатся не так приятно. Учтите, Авантюристка, самое главное – не пункт назначения, а само путешествие…"
Эйнзли отложила перо, улыбаясь про себя. Она вспоминала некоторые путешествия, которые они с Иннесом предприняли в последние несколько недель. Пункт назначения всегда оказывался самым желанным и приятным, но мадам Гера предпочитала осмотрительность, а Эйнзли склонна была считать Иннеса гораздо более одаренным, чем большинство мужей. Нет, ей вовсе не хотелось хвастаться, хотя во время одного особенно захватывающего путешествия, в котором участвовали перо и шелковый кушак от его халата, сообщила ему, что из всех мужчин на свете у него самые лучшие, самые чуткие губы. Но то были крайние обстоятельства, и он вернул ей комплимент, когда она проделала с ним тот же опыт с участием губ, пера и шелкового кушака. Эйнзли мечтательно вздохнула и снова взялась за перо.
"Подключите фантазию, и самые обыденные вещи станут вашими неоценимыми помощниками. Думайте об этих предметах как о театральном реквизите. При условии, что вы уделяете должное внимание фактуре и, естественно, гигиене, и, если оба искателя приключений довольны выбором, я думаю, вы найдете ваше путешествие весьма вдохновляющим. Счастливого пути!"
Эйнзли размашисто расписалась от имени мадам Геры. Тут в комнату вошла Мари.
– Вы как раз вовремя, – обратилась Эйнзли к экономке. – Я хотела кое о чем переговорить с вами, пока Иннеса нет. Он сейчас с Йоуном, так что, скорее всего, его почти все утро не будет. У вас найдется минутка для чашки чаю?
Мари улыбнулась:
– А я хотела попросить вас о том же. Я уже все приготовила. Денек сегодня чудесный, в начале октября таких выпадает немного, так что я подумала: может быть, вы не против выпить чаю на улице.
– Превосходно! – Эйнзли сунула письма мадам Геры в кожаную папку и следом за Мари вышла на площадку. Вид отсюда открывался не такой живописный, как с главной террасы замка, и все же зрелище было красивым.
– Мне никогда не надоедает смотреть на море, – заметила Эйнзли, садясь за низкий деревянный стол.
– Лето было погожее, – сказала Мари, – лучше, чем в предыдущие годы.
– Надеюсь, это хороший знак, ведь Иннес прожил здесь хозяином первое лето. – Эйнзли разлила чай и взяла свежеиспеченную, еще горячую, лепешку.
– Будет неплохо, если такая погода продержится до тех пор, пока настанет пора выкапывать картофель. А еще лучше, если хорошо уродится не только картофель, потому что ведь обрабатывают не только землю, если вы понимаете, о чем я. – Мари напряженно улыбнулась. – Будет замечательно, если ваш муженек пожнет плоды от всех своих трудов.
– Ах… – Покраснев, Эйнзли отложила лепешку. Она вдруг перестала ощущать ее вкус. – Понимаю. – Она попыталась улыбнуться, но у нее задрожали губы.
Мари нагнулась к ней и похлопала ее по плечу:
– Сейчас еще рано судить, но всем известно, что мужчины из семьи Драммонд очень плодовиты.
Эйнзли отпила чай, радуясь тому, что руки у нее не дрожат. Она смотрела на экономку поверх чашки. Мари говорила без обиняков и вполне уверенно.
– Но у родителей Иннеса было всего двое детей, – осторожно возразила Эйнзли.
– Два мальчика – это считалось больше чем достаточно. Контролировать численность детей нетрудно, если не разбазаривать свое семя… – Намазав лепешку маслом, Мари заметила: – Я вас шокировала?
– Д-да…
Не в силах придумать вежливую ложь, Эйнзли решила ответить правду.
– Вы только не думайте, будто у меня зуб на Марджори Колдуэлл. Бедняжка, она стала невестой лэрда, когда сама еще в колыбели лежала. Ей было не больше семнадцати, когда она вышла за него. Уж я-то хорошо его знала. Вряд ли он притворялся и изображал пламенную страсть даже в самые первые дни их брака. Он женился ради сыновей, вот для чего все затеяли, и как только он их получил… что ж, она послужила своей цели.
– То же самое говорит и Иннес, – Эйнзли нахмурилась, вспоминая, – но я считала его взгляды предвзятыми.
– Нет, хозяин всегда хорошо понимал, что здесь происходило. Ему казалось, как у нас говорят, будто солнце сияет из-за спины Малколма. Иннес был всего лишь запасным… как и я. Разница между нами в том, что я притерпелась к той роли, которую он мне отвел, а ваш муж решил идти своей дорогой.
Мари смотрела прямо перед собой. Надкусанная лепешка так и лежала на тарелке. Снизу доносились глухие удары; они вспомнили, что сейчас время отлива. Рядом со старым причалом вырос остов нового, отчего бухта стала похожа на рот, в котором вырастают новые зубы.
Мари бросила в чай кубик сахара, очевидно забыв, что уже положила два, и сделала большой глоток.
– Я любила его, но это не значит, что я не замечала его недостатков, а у него их хватало. То, что сказал мой брат Доддс на прощении, чистая правда. Я годилась для того, чтобы согревать лэрду постель, и все. Правда, надо отдать ему должное, он никогда не притворялся и поступил со мной, как ему казалось, по справедливости. Назначил мне пенсию и перевел на мое имя ферму. Расплатился за оказанные услуги, – с мрачным видом заключила она.
– Но вы ведь все равно его любили.
Мари грустно кивнула:
– Он знал, что ради него я бы на все пошла. До прощения я думала, что смирилась с единственной жертвой, которую я принесла ему, но старый лэрд лежит в могиле, а я состарилась, и уже поздно, так что о чем говорить…
Она так крепко обхватила пальцами пустую фарфоровую чашку, что Эйнзли показалось: чашка вот-вот разобьется.
Она мягко расцепила пальцы Мари и налила им обеим еще чаю. Хотя в конце сентября солнце было теплым и все куры в курятнике спрятались в тень, она дрожала.
– Ребенок, – тихо сказала она, потому что ей пришло в голову единственное объяснение. – Вот чем вы пожертвовали ради него!
Мари кивнула:
– Он бы не потерпел, чтобы я носила его ребенка. Конечно, он лэрд, помещик, ему и в голову не приходило думать об осторожности, когда он сеял свое семя. Если оно прижилось, это уж моя забота. Он дал мне все понять, и я позаботилась о том, чтобы последствий не было. Хотя я не делала того, чем занималась моя мать, о таких вещах знала достаточно.
– Колдунья? – У Эйнзли кружилась голова. – Хотите сказать, что ваша матушка действительно умела произносить заклинания?
Мари пожала плечами, но лицо у нее сделалось встревоженным.
– Она смолоду была целительницей, знахаркой. Варила зелья из лекарственных трав, но обладала и другими силами. Проклятие, которое произнес Доддс… не скрою, миссис Драммонд, я и сама подумывала о том же.
– Чтобы род пресекся, – еле слышно произнесла Эйнзли.
– Я позаботилась о том, чтобы у меня не было детей. Еще один ребенок лэрда умер четырнадцать лет назад. Остался только Иннес, миссис Драммонд. Вы, наверное, думаете, что я дура, раз верю в проклятия, но я знаю, каким мощным был дар моей матери. Пожалуйста, простите, что я говорю о таких личных вещах, но я не могу вам передать, как мне хорошо, когда я вижу, что вы… что у вас… в общем, что между вами все ладно. А я надеялась… повторяю, вы, наверное, думаете, что я дура, раз волнуюсь из-за какого-то проклятия, – и все же я надеялась, что вы, может быть, успокоите меня и скоро мы узнаем хорошую новость. Помните – насчет урожая, о котором я говорила вначале?
Густо покраснев, Эйнзли с шумом отпила чай и поперхнулась. Мари смотрела на нее со странной смесью предвкушения и тревоги. Она верила в проклятие, и, судя по тому, как обстояли дела, возможно, она права. Эйнзли нарочно долго вытирала чай салфеткой, а сама старалась взять себя в руки.
– Какая же я глупая, – сказала она. – Обычно я не бываю такой неуклюжей.
– Я вас расстроила.
– Нет! – Эйнзли лучезарно улыбнулась. – С чего бы… Я просто… Ну да, тема довольно щекотливая. Хотя, по-моему, вполне естественно, что люди интересуются… – Она положила испачканную салфетку на недоеденную лепешку. – А люди правда интересуются? Неужели вопрос о наследнике так важен?
Мари посмотрела на нее так, словно она спросила, нужен ли земле дождь.
– Поместье переходило от отца к сыну с незапамятных времен!
Так же говорил ей и Иннес еще в Эдинбурге, во время их первой встречи. Тогда ему было все равно, но тогда он еще не приехал в Строун-Бридж и не знал, как поступить с неожиданно свалившимся наследством. Теперь все по-другому. Эйнзли вспомнила, какая боль слышалась в его голосе несколько дней назад, когда он наконец признал, сколько Строун-Бридж для него значит и как отчаянно он хочет оставить здесь свой след. Пройдет совсем немного времени, и он поймет, что наследник является жизненно важной частью его возвращения.
Эйнзли лучезарно улыбнулась Мари:
– Вы верно заметили, сейчас еще рано о чем-то говорить.
Провести Мари оказалось не так просто.
– Что-то не так? – резко спросила она. – Если что, я ведь могу вам помочь.
Эйнзли попыталась улыбнуться, но улыбка быстро увяла.
– Что вы имеете в виду?
– Как есть способы кое-чему помешать, так есть способы и помочь.
– Магия?
– Моя мать всегда называла это по-другому: исцеляющим естеством.
Эйнзли неожиданно охватила острая тоска. Как будто ее ударили в живот; от сильного удара она словно надломилась. Невозможно не гадать, как помогло бы ей такое заклинание много лет назад. Хотя… о чем она только думает. Заклинание! Она велела себе встряхнуться. Она советовалась с учеными докторами, а с ними не поспорит ни одно заклинание.
– Если естеству требуется помощь, это уже неестественно, – ответила Эйнзли, радуясь, что голос у нее не дрожит.
Магия, черная или белая, настоящая или воображаемая, никак не вписывалась в ее жизнь. Она встала и начала составлять посуду на поднос.
На следующий день Иннес рано уехал с Йоуном в Ротсей, а оттуда в Глазго, где им предстояло вести переговоры с пароходными компаниями. Хотя Эйнзли начала скучать по нему, как только он уехал, она вместе с тем радовалась одиночеству.
Выйдя из дома, она направилась в сторону замка. Солнце светило сквозь листву рябин и дубов, окаймлявших аллею в парке. Папоротники выросли почти до ее пояса; они уже начинали буреть, издавая отчетливый запах: смесь влажной земли и старой кожи. Осень постепенно вступала в свои права. Чувствуя, как быстро уходит время, Эйнзли все больше нервничала. Хотя Иннес не заговаривал о ее возвращении в Эдинбург, у нее возникло ужасное чувство: скоро у нее не останется другого выхода.
Глядя на бухту со своего любимого места на террасе замка, она видела внизу Роберта Александера в окружении рабочих; все они держали в руках чертежи.
Новая дорога пройдет через скалу. Иннес хотел ускорить работы с помощью парового двигателя. После той ночи в бухте они проводили вместе много времени, склонившись над картами и конторскими книгами. Теперь она до конца понимала причину его отчаяния.
Здесь по-прежнему вели хозяйство на небольших фермах; каждый фермер производил столько, сколько было необходимо для удовлетворения его нужд. Все они держали немного крупного рогатого скота и овец, которые паслись на общем выгоне. Дополнением к семейному столу служила рыба, выловленная в заливе.
На маленьких участках невозможно было выращивать большие урожаи; здешние фермеры никак не сумели бы удовлетворить растущий спрос жителей Глазго. После того как здесь появятся новая дорога и новый причал, к острову смогут подходить пароходы. И все же в мелких хозяйствах Строун-Бридж не удастся производить достаточно продуктов, чтобы заполнить новые рынки сбыта. Йоун советовал Иннесу объединить по нескольку участков вместе, тем более что земля на многих была под паром, поскольку бывшие арендаторы уехали в Канаду и Америку. И все же объединение казалось неразрешимой задачей. Участки были нарезаны, как лоскутное одеяло; все они оказались разного размера и разной формы. Иннес твердо решил не следовать примеру многих шотландских землевладельцев: он не хотел выгонять арендаторов с их земель и превращать фермы в пастбища для овец.
Несмотря на невеселую тему, Эйнзли радовалась проведенным вместе часам. И дело было не только в том, что она чувствовала себя полезной, что ее мнение ценилось, что Иннес в самом деле прислушивался к ее словам. Она стала частью его жизни. И это ее мучило. Она находилась здесь незаконно, она не была истинной хозяйкой Строун-Бридж, но с каждым прошедшим днем ей все больше этого хотелось. Стать здесь своей. Остаться навсегда. С Иннесом. Она готова была впустить Строун-Бридж и Иннеса в свое сердце.
Она могла бы полюбить его. Она без труда могла бы полюбить его, но понимала, что не имеет права мечтать.
Глядя на залив Бьют, наблюдая, как темно-серые тучи собираются над Арраном, постепенно скрывая его из вида, Эйнзли заставляла себя вспоминать, почему не имеет права полюбить Иннеса.
Во-первых, она не из того теста, из которого делаются жены помещиков. В ней нет ни капли голубой крови. Ни денег, ни собственности – скорее наоборот. И нужными связями она тоже не располагает. Драммонды женились ради имени и земель, и тут Эйнзли предложить нечего. Она не умеет ни ткать, ни прясть, ни даже вязать. Она совершенно не разбирается в животноводстве, не способна вести дом размерами больше здешней фермы. Всему, что она узнала о традициях Драммондов, ее научила Мари. На самом деле Мари куда лучше подходит для роли жены лэрда, чем она. Никто лучше Мари не может рассказать историю замка и об обитающих в нем привидениях.
Кроме того, нельзя забывать и о том, что Иннесу на самом деле не нужна жена. Легко будет убедить себя, что он передумал. Ему удалось преодолеть свою драгоценную потребность в одиночку управлять своей жизнью. Он даже иногда сам, без ее наводящих вопросов, о чем-то рассказывал ей довольно откровенно. Рядом с ним Эйнзли казалось, что мадам Гера – не менее важное предприятие, чем Строун-Бридж. Иннес изменился и изменил ее. Она стала увереннее. У нее появились честолюбивые замыслы. Она больше не сомневалась в своей женственности и знала, как доставить удовольствие и получить его. Она навсегда исцелилась от Джона, но роль, исцелившая ее, была временной. Она – не жена. Компаньонка – может быть. Любовница. Но не жена. Иннесу не нужна жена, и он никогда не полюбит ее как жену.