– Что бы это ни значило, – пробормотала она.
Ей совсем не понравилось предложение советоваться с Мари Макинтош. Экономка вселяла в нее страх. Мадам Гера предложила Робкой Мышке нащупать слабости у экономки. Эйнзли вовсе не была уверена в том, что у Мари Макинтош есть хоть какая-то слабая сторона. И потом, дело в другом. Она приехала сюда вовсе не для того, чтобы обустраивать дом для Иннеса. Он сказал, что ему нужно ее объективное мнение. Как она изложит ему свое мнение, если будет вешать шторы и стелить постели, пока он осматривает свои владения? Иными словами, он не допускал ее до осмотра, а она не возразила.
– Эйнзли, ты не меняешься, – с отвращением сказала она себе. – Стыдись!
"Дорогая мадам Гера!
В день свадьбы свекровь подарила мне пособие по ведению домашнего хозяйства, которое она составила сама. Пособие вышло всеобъемлющим, и сначала я даже радовалась: теперь я знаю, что из еды предпочитает мой муж и как сервировать блюда. Однако, должна сказать, с самого начала я немного беспокоилась, прочитав то, что его мать назвала "Распорядком дня", а такой распорядок имеется на каждый день. Хотя я стараюсь придерживаться ее предписаний, откровенно говоря, я не понимаю, почему стиркой следует заниматься по средам, чистить серебро – по субботам. Кроме того, непонятно, почему говяжью рульку необходимо подавать к обеду во вторник, а копченую сельдь – только по четвергам. Что же касается ее рецепта супа из овечьей головы… ни за что на свете!
Я намекала мужу, что его мать – не единственная хорошая хозяйка в нашей семье. От моей матери мне досталось множество превосходных рецептов; не сомневаюсь, приготовленные по ним блюда придутся ему по вкусу. К каким только женским уловкам я не прибегала, стараясь убедить его, что совершенно не обязательно следовать во всем пособию, написанному его матерью. Муж с негодованием отнесся к моим уловкам и теперь угрожает тем, что его мать, у которой, кстати, есть свой великолепный дом, переедет жить к нам! Я люблю мужа, но его мать не переношу. Что мне делать?
Отчаявшаяся Жена".
Эйнзли положила на блокнот чистый лист бумаги. Так и подмывало предложить Отчаявшейся Жене пригласить к ним в гости ее собственную матушку; а еще более соблазнительно предложить поменяться домами со свекровью, но она сомневалась, что Фелисити напечатает такие советы. Нет, надо посоветовать Отчаявшейся Жене топнуть ножкой, выкинуть свекровино пособие и заявить, что хозяйка в доме она. Именно так мадам Гера обычно отвечала на подобные крики о помощи – а она их получала во множестве. Многие читательницы "Скоттиш ледиз компаньон" считали, что свекрови всегда суют нос в их жизнь, а их сыновьям недостает инициативы.
Изображать хозяйку Строун-Бридж оказалось сравнительно легко. Однако, оглядев комнату, которая за последние десять дней, как и вся ферма при усадьбе, стала теплой и уютной, Эйнзли почти не испытала радости.
Мари Макинтош помогала ей во всем, но оказалась довольно сдержанной особой. Она, правда, и не думала задирать нос перед Эйнзли, и не высмеивала ее предложения. Эйнзли легко выполнила поручение Иннеса и навела уют в их жилище. Но ведь она готовилась не к такому испытанию. Ее погрузили в домашнее хозяйство, а ведь Иннес сулил ей совсем другую роль! Злясь на себя, Эйнзли сунула переписку мадам Геры в кожаную папку и сдвинула ее на край стола, закрыв последним номером "Скоттиш ледиз компаньон", который прислала ей Фелисити. Иннесу несомненно нужна помощь, но к жене он ни разу не обратился. Наверное, он решил, что лучше справится с арендаторами в одиночку. Шли дни, а она чувствовала себя все более заброшенной, все более не в своей тарелке. Нет, она не была несчастна, она не жалела о том, что решила приехать в Строун-Бридж, но ей казалось, что о ней забыли и что она бесполезна.
Встав на цыпочки у окна, она увидела над чудовищной живой изгородью краешек ярко-голубого неба, которое так и манило прогуляться. Эйнзли направилась на террасу, откуда открывался ее любимый вид. Крошечные облачка плыли над головой, похожие на дым над паровозом или пароходом. Жаль, что старый причал такой маленький и ветхий. Будь он больше, к нему могли бы приставать пароходы и привозить припасы по воде.
Надо поговорить с Иннесом. Она имеет полное право потребовать, чтобы он позволил ей выполнить то, ради чего привез ее сюда. Сам он, очевидно, еще не понял, что делать. Поэтому ее задача еще важнее. Однако Иннес последние дни держался неприступно и отстраненно. Такое положение ее не устраивало. Кроме того, ей было не по себе, ведь она не делает того, за что ей уже заплатили. Придется поговорить с Иннесом серьезно, хотя бы ради себя самой. Другого выхода нет.
Мысленно репетируя, как начать разговор, Эйнзли брела по заросшему парку. Она свернула на тропинку, по которой прежде не гуляла. Тропинка шла по склону холма над берегом, а затем уводила в сторону от моря в рощицу, где стояла часовня. Недалеко от нее, окруженный металлической оградой, находился склеп – приют последних владельцев Строун-Бридж. Эйнзли подошла к большому кельтскому кресту и стала читать:
Марджори Мэри Колдуэлл
(1787–1813),
супруга Малколма Фрейзера Драммонда
Должно быть, это мать Иннеса. Ниже еще одна надпись, буквы на которой намного ярче: его отец.
Малколм Фрейзер Драммонд,
владелец Строун-Бридж
(1782–1840)
Отец Иннеса женился рано. Должно быть, его жена родила Иннеса совсем юной.
Эйнзли нахмурилась, стараясь посчитать. Сколько ей было – семнадцать или восемнадцать? Мать Иннеса была еще моложе, когда родила своего первенца. Эйнзли внимательно перечитала надпись на кресте.
Здесь не было имени брата Иннеса, значит, его похоронили не здесь. Странно… Наверное, он покоится где-то в другом месте. Что говорил Иннес? Эйнзли хорошо запомнила, что смерть брата послужила причиной для ссоры между Иннесом и его отцом. Надо будет его расспросить. Эйнзли села на каменную скамью и покачала головой. Нет, вряд ли она рискнет задавать ему такие вопросы. Она начала подбирать толстые катышки мха, которые росли на изогнутом подлокотнике. У них брак по расчету. Она должна играть роль жены Иннеса только на публике. По воскресеньям им вместе нужно ходить в церковь. Личной жизни их договор не касается. Она не имеет права расспрашивать его о прошлом; ей бы не понравилось, если бы Иннес стал интересоваться ее прежней жизнью!
И все же факт остается фактом. Он не дает ей помогать себе, а ведь ему явно нужна помощь.
Эйнзли направилась к часовне. Ее построили из того же серого гранита, что и замок, но сводчатые окна, по четыре с каждой стороны, и тяжелая старинная дверь были отделаны красноватым песчаником. Простую, но красивую и изящную постройку украшали маленькие колокольни на каждом фронтоне. Часовня составляла резкий контраст с замком.
Дверь была не заперта. Внутри оказалось чисто, выметено. Здесь стояли простые, но изящные деревянные скамьи. Ближе всего к алтарю из розового мрамора стояла почетная скамья для знати. Рядом с алтарем Эйнзли увидела купель. Высокие свечи у алтаря догорели лишь наполовину.
В часовне было тепло от солнечного света, проникавшего сквозь листву раскидистых деревьев и толстые стекла сводчатых окон. На вделанных в стены медных и каменных табличках увековечили предков Иннеса. Их кости покоились в склепе под алтарем. Впрочем, самые последние захоронения относились к прошлому веку.
Выйдя из часовни, Эйнзли прошлась по кладбищу. Здесь хоронили слуг, фермеров-арендаторов, рыбаков. Некоторые надгробные камни так истерлись, что прочесть надписи не представлялось возможным.
Небо, что неудивительно в этих местах, стало зловеще серым. Бредя назад по тропке, Эйнзли думала о том, что ей здесь скучно, она чувствовала себя не только бесполезной, но и чужой. Что бы посоветовала ей мадам Гера? Как хорошо, что у мадам Геры никогда не просили совета по такому сложному вопросу. На многие письма мадам Гера не могла ответить до сих пор, в том числе и на письмо Отчаявшейся Жены. Есть ли смысл бороться с драгоценным свекровиным пособием по домоводству? Может быть, муж Отчаявшейся очень ценит семейные традиции, находит в них утешение? Он боится, что традиции прервутся, если жена будет пренебрегать пособием? Может быть, именно традиции помогают мужу приспособиться к новой жизни. Мадам Гера редко думала о мужчинах, с которыми связали жизнь ее корреспондентки, но можно предположить, что у некоторых из них тоже есть чувства. Может быть, Отчаявшаяся Жена добьется успеха с помощью того, что она называет женскими уловками, если применит их с толком? Например, выяснит, какие разделы пособия для мужа более ценны. Правда, может быть, дело просто в том, что ему нравится есть копченую селедку по четвергам.
– Рад, что хотя бы у одного из нас есть повод улыбнуться.
Иннес приближался к парадной двери со стороны конюшни. Его кожаные бриджи для верховой езды и высокие сапоги были забрызганы грязью, как и подол его черного сюртука, волосы у него растрепались. С тех пор как они приехали в Строун-Бридж, Иннес ни разу не надел шляпы.
– Что тебя так развеселило – уж не мой ли внешний вид? – спросил он, дожидаясь ее на тропинке.
– Копченая селедка, – с улыбкой ответила Эйнзли, глядя на него. Иннес выглядел усталым. Под глазами залегли тени. Последние несколько дней, когда она выходила к завтраку, его уже не было. – У тебя такой вид, как будто тебя волокли сквозь живую изгородь задом наперед. Через очень грязную изгородь, – уточнила Эйнзли. – Когда мы придем, я попрошу Мари согреть воду, чтобы ты принял ванну. Трубу прочистили, так что дело не займет много времени.
Иннес последовал за ней в гостиную, служившую заодно их кабинетом.
– Спасибо, звучит неплохо. А ты где была?
– Осмотрела часовню. Видела могилу твоего отца.
Он перебирал стопку писем, которые Мари оставила на столе. Услышав последние слова Эйнзли, он ответил, не поднимая головы:
– Хорошо.
Неожиданно она сообразила: наверное, сам Иннес еще не был на могиле отца. А если и был, то ни словом об этом не заикнулся. Он очень о многом умалчивает…
– Пойду предупрежу Мари. – Эйнзли прекрасно понимала, что не имеет никакого права сердиться, но еще больше злилась за это на себя.
Когда она вернулась, неся поднос с чайником и чашками, Иннес сидел у стола и читал письмо. Он поспешно встал и взял у нее поднос.
– По-моему, половина населения Строун-Бридж переселилась в Канаду или Америку, – заметил он. – Большинство ферм пустует.
Эйнзли протянула ему чашку чаю.
– Почему, как по-твоему?
– Высокая арендная плата. И земля плохая – точнее, никакая. Уж лучше жить где угодно. – Иннес тяжело вздохнул.
– Я совершенно не разбираюсь в сельском хозяйстве, но, судя по полям, заросшим бурьяном, их не возделывали уже много лет, – осторожно заметила Эйнзли. – Неужели здешняя земля настолько плоха?
– Сейчас она просто в ужасном состоянии, – подавленно ответил Иннес, – хотя я пока не понимаю, в чем дело – в запустении или в том, что ее не обрабатывали с помощью новых методов. Многие семьи арендаторов десятилетиями ютились в тесных домишках, а потом переехали. И все как один твердят: "Я говорил хозяину, но ничего не изменилось". Насколько я понял, управляющий покинул Строун-Бридж вскоре после меня, а нового отец не нанял, хотя никто не говорит почему. Более того, мне вообще ничего не говорят. Со мной обращаются как с чужаком.
– А Йоун? – робко осведомилась Эйнзли.
– Что – Йоун?
– Ты назвал его своим другом. Разве с ним ты не можешь поговорить?
– Йоун ведет себя так же, как все. Не важно, это не твоя забота.
Иннес взял еще одно письмо. Видимо, считал, что разговор окончен. "Это не твоя забота"… Эйнзли сидела неподвижно. Его слова стали ужасным напоминанием о прошлом. Сколько раз она слышала их от Джона! Наконец она вовсе перестала о чем-либо расспрашивать его.
– Не говори так.
– Как? – Услышав ее голос, Иннес вздрогнул от неожиданности.
– Это моя забота, – ответила Эйнзли, глядя в свою чашку. – По крайней мере, должна быть моей заботой. Ради чего ты привез меня сюда? Чтобы я тебе помогла.
– Имению невозможно помочь. Я и сам это вижу.
– Значит, вот в чем дело! Ты уже решил – но что? Продать Строун-Бридж? Уехать, а замок пусть разрушается? Так?
– Не знаю.
– Значит, ты еще ничего не решил, но меня спрашивать не собираешься, потому что мое мнение ничего не значит.
– Нет! Эйнзли, в чем дело? Какая муха тебя укусила?
– В чем дело?! – Она вскочила на ноги, не в силах усидеть на месте. – Ты привез меня сюда для того, чтобы я тебе помогала! Ты заплатил мне внушительную сумму, я бы ни за что не взяла у тебя деньги, если бы знала, что придется сидеть здесь и… и взбивать подушки!
– Ты не только взбиваешь подушки. Извини, если я не проявил достаточно благодарности. Но…
– С тем, что делаю я, вполне может справиться Мари Макинтош. Я вышла за тебя замуж, и потому ты можешь назвать Строун-Бридж своим, что, по-моему, совершенно бессмысленно, раз ты считаешь, что имению уже невозможно помочь, и хочешь отсюда уехать.
– Я не сказал, что так и поступлю. Перестань кричать на меня, как торговка рыбой.
– А ты перестань обращаться со мной как с ребенком! У меня есть голова на плечах. И я имею право на свое мнение. Понимаю, я здесь чужая, англичашка и к тому же простолюдинка, но я не лентяйка. Может, я и не разбираюсь в сельском хозяйстве, но ведь и ты в нем ничего не смыслишь! Однако тебе почему-то так стыдно признаться, что ты чего-то не знаешь… А ведь у тебя нет никакой причины стыдиться! Как ты мог разобраться в ведении хозяйства, если, по твоим же словам, отец тебя ни к чему не допускал, и… и…
– Эйнзли! – Иннес отнял у нее дрожащую чайную ложку и положил на поднос. – Что на тебя нашло? Ты вся дрожишь.
– Ничего подобного, – ответила она, отрицая очевидное. – Ну вот, из-за тебя я забыла, о чем говорила.
– Ты назвала меня невеждой, которому здесь не место.
– Я вовсе не называла тебя невеждой! – Она шумно фыркнула. – Иннес, если бы я смогла навести порядок в нашем доме, не советуясь с Мари, я бы так и поступила, но без нее у меня ничего не получается.
– Конечно, ведь ты совсем недавно сюда приехала и еще ничего не знаешь.
– Вот именно! – Она тяжело вздохнула; глаза у нее заблестели. Иннес протянул ей аккуратно сложенный носовой платок. – Я не плачу!
– Ну да.
Она высморкалась.
– Не помню, чтобы когда-нибудь в июле было так сыро. Наверное, я простудилась.
– Не удивлюсь, если так.
– Ненавижу женщин, которые прибегают к слезам, чтобы добиться своего.
– С помощью слез ничего не добьешься. Судя по тому, что я видел, обычно, когда женщина плачет, мужчина убегает, и все проблемы откладываются до следующего раза, – сухо заметил Иннес.
– Знаешь, для мужчины, который никогда не был женат, ты поразительно много знаешь о… семейной жизни.
– Я тебя чем-то обидел?
Хотя Иннес говорил мягко, Эйнзли не сумела удержаться от колкости:
– Иногда слезы – не оружие, а просто выражение чувств. – Она протянула ему платок. – Например, гнева.
– Перестань дуться на меня и не думай, что все мужчины похожи на твоего покойного муженька!
Теперь в его голосе не слышалось никакой мягкости. Эйнзли села, точнее, упала на стул; из нее как будто выпустили воздух.
– Я так не думаю.
– Нет, думаешь, и я не такой, как он.
– Знаю. Будь ты таким, как он, меня бы здесь не было. Но ты не пускаешь меня в свою жизнь, Иннес, и поэтому мне кажется, будто я не имею права здесь находиться! Если ты не хочешь поговорить со мной, почему не поговоришь с Йоуном? Просить о помощи не стыдно…
Она выпила холодный чай. Молчание затянулось и стало неловким, но она никак не могла его нарушить.
– Я не привык ни с кем советоваться, – нехотя признался Иннес. – И ты это знала.
– Но ты ведь сам решил привезти меня сюда. Чтобы я взглянула на все объективным взглядом.
– Не знал, что здесь все так плохо. Судя по всему, тут уже ничего не исправишь.
– Значит, сдаешься?
– Нет! Просто избавляю тебя от ненужных усилий. Нет смысла заниматься безнадежным делом.
– Иными словами, сдаешься, – подытожила Эйнзли.
Он побледнел. Звякнула чашка, он посмотрел на нее и осторожно поставил на блюдце.
– Нет, не сдаюсь.
Эйнзли прикусила язык.
– Я не привык к… Мне трудно. Я ведь вижу, как здесь обстоят дела, но никто не хочет поговорить со мной откровенно. Мне тяжело.
Эйнзли кивнула.
– Они все меня осуждают.
– Иннес, тебя очень долго не было! – пылко возразила она. – Они тебя не знают!
– Не понимаю, чем ты можешь мне помочь.
– И я не понимаю, ведь ты со мной не разговариваешь. – Эйнзли робко улыбнулась. – По крайней мере, знай, что я на твоей стороне.
– Что ж, на большее мне рассчитывать не приходится. – Иннес улыбнулся ей в ответ. – Хорошо, я подумаю.
– Да, подумай, пожалуйста. У меня масса времени.
Он заправил ей за ухо непослушную прядь волос, выбившуюся из прически, и смерил ее сокрушенным взглядом:
– Возможно, тебе захочется воспользоваться свободным временем, чтобы разгородить дом на половины хозяина и хозяйки. Сейчас я как медведь с больной головой, хотя, вопреки тому, что ты, возможно, думаешь, мне приятно, что ты здесь со мной. А сейчас твоя реплика! Скажи, что чувствуешь то же самое.
Эйнзли рассмеялась:
– Разве я предложила бы помогать тебе, если бы стремилась тебя избегать?
– Верно.
– Может быть, нам устроить нечто вроде приветственного приема?
– Мне здесь явно никто не рад. – Иннес покачал головой.
– Извини, только не откусывай мне голову.
Эйнзли нахмурилась, вспоминая письмо от Отчаявшейся Жены, которое она читала утром.
– Иногда семейные традиции утешают. Иногда они даже способны исцелять раны, – сказала она, думая: надо будет непременно включить эту фразу в ответ мадам Геры.
– Знаешь, иногда ты выражаешься как авторы пособий из серии "Помоги себе сам"!
– Вот как?
– "Вступление в брак", – процитировал он, улыбаясь. – "Супружеские обязанности…" Нет, не закипай! На самом деле все очень мило.
– Правда?
– Правда. Так что ты предлагаешь?
– Разве ты не говорил, что нас должны были встретить по прибытии? – Заметив у него на щеке пятно грязи, она наклонилась через стол, чтобы стереть его.
– Церемония встречи… Не очень-то я люблю церемонии. – Иннес поднес ее руку к губам и поцеловал. Интересно, он целовал ее "просто" или "не просто"? Скорее, последнее, потому что сердце у нее екнуло. Но он не стал продолжать. Кроме того, едва ли костяшки пальцев способны взволновать! Ей очень хотелось спросить, но она боялась выдать себя. Возможно, он вовсе не хочет, чтобы его вот так волновали.
– Ну, устроим праздник, – продолжала Эйнзли. – Праздничный пир… В ознаменование перемен. Долой старое, да здравствует новое.
Иннес хмыкнул и снова поцеловал ей руку.
– Мне нравится, – заявил он, улыбаясь.
– Правда? – Она не знала, что он имеет в виду – ее предложение или поцелуй.
Он притянул ее к себе и обнял.
– Мне очень нравится, – прошептал он и поцеловал ее в губы.