И, кто хотел, отправились на поле боя и поживились там теми вещами, которые еще оставались нетронутыми. А Тирант вошел в свой шатер и там остановился прямо у входа, как будто не знал, что ему делать дальше.
Верный Сверчок помог Тиранту снять доспех и избавиться от кольчуги. Он увидел, что рубашка на севастократоре насквозь мокрая, так что впору предположить, что она упала в воду.
Тирант переоделся, расчесал волосы, плеснул в лицо воды.
- Вы, мой господин, ужасно бледны, - сказал ему Сверчок. - Как бы вы не захворали от всех этих выкриков, колокольных звонов и прочих волнений.
Тирант глянул на него рассеянно и ничего не ответил.
- Для вас молока принесли, - добавил Сверчок.
- У меня от молока будет болеть живот, - отмахнулся Тирант. - Выпей сам.
Сверчок начал пить, бессловесно повинуясь приказу, а Тирант смотрел на него и как будто не видел: какие-то незримые картины плавали у него перед глазами.
На самом деле севастократор пытался прислушиваться к тому, что происходило сейчас в лагере. Он нарочно впустил в себя биение чужого сердца, и сейчас вдруг почувствовал, что это сердце колотится все быстрее.
Снаружи раздался шум: все закричали разом. Тирант бросился к выходу из шатра, опасаясь застать начало нового бунта. А общий мятеж в лагере ему уже не остановить: ведь пока севастократор уговаривает одного сеньора, десяток других успеет оседлать коней и выехать.
Однако причина общего беспокойства оказалась, к великому облегчению Тиранта, совершенно иная. Ею стал некий турок, который изо всех сил бежал навстречу грекам и размахивал листом бумаги, насаженным на тростник, - в знак своих мирных намерений.
- Что здесь творится? - тихо спросил Тирант у Диафеба.
Тот весело хмыкнул:
- Кажется, Великий Турок желает переговоров.
С другой стороны к севастократору приблизился герцог де Пера и вполголоса произнес, наклонившись к уху Тиранта:
- Вы оказались правы, Тирант Белый, когда останавливали нас и не позволяли поднимать оружие на герцога Македонского. Будь я проклят, если еще раз усомнюсь в вас! Хороши бы мы сейчас были, если бы на глазах у этого турка передрались из-за добычи! Он непременно доложил бы об этом своему господину.
- Известно, сколько турок осталось на горе? - спросил Тирант, не отвечая на похвалу.
- Попробуем выяснить это у посланца.
Ибо в плен сдались далеко не все из тех, кто сидел вместе с Великим Турком на горе, которую осаждала сейчас армия севастократора.
Когда переговорщик подошел ближе, Тирант увидел человека весьма почтенной наружности, с тщательно расчесанной бородой. Эта борода была идеально ухожена, седые волосы в ней чередовались с каштановыми, и она казалась невесомым сгустком тумана, который турок почтительно носил у себя на груди.
Лицо его было смуглое, с горбатым носом и глубокими впалыми глазами, а веки его, и верхние и нижние, были почти совершенно черны.
Этот человек низко поклонился севастократору, ни на миг не переставая при том оглядываться по сторонам. И Тирант мог бы поклясться, что турок не упускал ни единой детали из увиденного. Хитрый глаз был у этого турка!
- Клянусь спасением моей души, - шепнул Диафеб Тиранту, - вот человек, при котором стоило бы держать ухо востро!
Тирант любезно улыбнулся турку и заговорил с ним:
- Скажи, понимаешь ли ты мою речь?
- Мой господин не прислал бы к тебе человека, который не способен тебя понять! - ответил турок и еще раз поклонился, изгибая спину колесом. Но затем он выпрямился.
- Это очень хорошо, - сказал Тирант. - Я - севастократор Тирант Белый. Назови теперь свое имя, чтобы нам удобнее было беседовать.
- Меня зовут Абдалла, но, кроме того, меня прозывают также Соломоном, так что ты можешь обращаться ко мне "Абдалла Соломон", и я буду знать, что ты имел в виду меня.
- Почему же тебя зовут Соломоном? - удивился Тирант. - Я слышал, что у вас нет обычая давать человеку несколько имен в честь святых покровителей.
- Соломоном меня называют за мудрость, - охотно пояснил турок.
Тирант про себя подумал, что этот Абдалла Соломон очень хвастлив. А истинный рыцарь всегда скромен, и Тирант никогда не рассказывал о собственных подвигах и, когда мог, препятствовал Диафебу распространять подобные рассказы.
- Почему твоя одежда вымокла? - спросил Тирант. - У тебя печальный вид, а это не годится, ведь ты мой гость.
- Спасая свои жизни от ваших мечей - ибо вы вероломно напали на наш лагерь ночью, да еще и воспользовались тем, что лошади взбесились, - спокойно произнес Абдаллла, - мы сломали мост через реку. Мне пришлось переправляться на утлом плоту, так что я едва не погиб.
- Надеюсь, ты не погибнешь и при обратной переправе, - сказал Тирант.
Абдалла в ответ лишь улыбнулся и вручил Тиранту письмо.
- Оно вскрыто! - воскликнул Тирант. - Здесь была печать Великого Турка, однако она сломана!
- Да, - подтвердил Абдалла, - потому что сперва я побывал вон в тех шатрах. - И он указал в ту сторону, где находился лагерь герцога Македонского.
- И что же тот сеньор, у которого ты побывал сперва, прежде чем прийти сюда? - продолжал спрашивать Тирант.
- Он взял письмо, долго рассматривал его, затем сломал печать, прочитал с большим вниманием и вернул мне со словами: "Это писано не ко мне, а к севастократору, чьи шатры видны в миле отсюда".
- Понятно, - сквозь зубы проговорил Тирант. Но он тотчас взял себя в руки, потому что Абдалла продолжал наблюдать за ним, и один Бог знает, какие мысли таились за его любезными улыбками.
Севастократор отдал распоряжение, чтобы Абдаллу устроили наилучшим образом и дали ему все, чего он пожелает. А всем сеньорам велел сообщить, чтобы они собрались в большом шатре для советов, и там было при всех прочитано письмо, в котором, коротко говоря, предлагалось заключить перемирие на полгода.
Это известие многих взволновало, ибо яснее всего говорило о том, что турки признают свое поражение. Многим из собравшихся в том шатре кровь ударила в голову, и каждый уже набирал в грудь воздуха, чтобы излить свои чувства в словах; но тут снаружи затрубили, и послышались громкие, торжественные голоса.
Тирант сидел во главе собрания на особом высоком кресле и молча наблюдал за происходящим. Он решил, что позволит высказаться каждому и лишь потом заговорит сам. Этого требовала не только его прирожденная скромность, но и обыкновенный здравый смысл: севастократор никому не хотел навязывать собственного мнения. А кроме того, он надеялся увидеть, кто из византийских сеньоров мыслит с ним сходно, а кто различно.
Когда снаружи зашумели, Тирант насторожился и сжал губы. Многие сеньоры начали оборачиваться и смотреть на занавеси у входа в шатер, ожидая, кто же здесь появится. Тирант поднял руку, призывая всех прервать обсуждение и подождать, пока опять установится порядок.
Наконец занавес был откинут, и в шатер вступил собственной персоной герцог Македонский в сопровождении небольшой свиты. Но ни у кого не было сомнений, что он прибыл во главе изрядного отряда. Да это было и слышно из-за стенок шатра.
Тирант тотчас встал и поклонился вошедшему, признавая в нем близкую родню своего господина императора и желая поэтому выказать ему почтение, которого герцог Македонский совершенно не заслуживал.
В ответ на поклон герцог Македонский небрежно кивнул и уселся на стул, стоявший ближе к выходу, прямо напротив Тиранта, - это место доселе пустовало.
- Итак, как я погляжу, - заговорил герцог Македонский, - вы начали обсуждать вопросы войны и мира, не удосужившись даже оповестить меня об этом.
- Прошу прощения, - возразил Тирант, снова занимая свое место, - но у вашей светлости была возможность ознакомиться с письмом Великого Турка куда раньше, чем у нас.
- И в этом не было ни вашей заслуги, ни моей! - воскликнул герцог Македонский. - Глупый посланник Абдалла - или как там его кличут - перепутал шатры и принял меня за севастократора. Впрочем, говорят, что у себя на родине этот человек считается прозорливцем, так что, вполне возможно, он увидел лишь то, чему надлежало быть и что не свершилось лишь благодаря случайности.
Несколько сеньоров при этой дерзости вздрогнули, как от удара, и рванулись с мест, чтобы дать герцогу Македонскому достойный ответ, но Тирант остановил их быстрым жестом.
- Какое нам дело до видений какого-то турка! - возмутился севастократор. - Клянусь этим моим волосом, - тут он потянул себя за густую темную прядь, - который не упадет с моей головы без Господней воли! Нечестивые видения нечестивых турок не должны сбываться, иначе в христианских землях наступит хаос, и все наши государи лишатся своих тронов, и повсюду воцарятся эмиры да султаны, чего мы допустить не должны!
Герцог Македонский густо покраснел, а Диафеб и еще несколько сеньоров расхохотались.
Дождавшись, чтобы установилась тишина, герцог Македонский заявил:
- Да, мне известно содержание письма. И я считаю, что нам следует принять предложение Великого Турка. Полгода мира! За это время многое можно успеть. Восстановить разрушенные крепости, набрать новых людей в армию, создать запасы хлеба… А если турки предложат нам продлить мир на год, а то и на десять - то и это предложение, по моему разумению, следует принять. Тут и обсуждать нечего.
- Кажется, - мрачным тоном произнес граф де Сен-Жорди, - герцог Македонский взялся судить о том, в чем он дурно разбирается. Один раз он уже вмешался в дело, которое его не касалось, - и вся империя едва не погибла…
- Нет! - Герцог Македонский сильно хлопнул по столу ладонью. - Не следует лгать, господин де Сен-Жорди, это дурно сказывается на цвете глаз и зубов, о чем весьма убедительно пишет один арабский мудрец из Гранады… Это дело касается меня, и притом самым кровным образом, ибо из всех вас я - самый близкий родственник императора. И я говорю вам, кого вы сейчас будете слушать. Не чужака и выскочку, который втерся к его величеству в доверие, - нет, вы послушаете меня и поступите так, как я скажу: вы дадите туркам желанное для них перемирие.
Тут в шатер вбежал Сверчок, держа в руках какое-то маленькое существо. С громким криком он бросил это существо на стол прямо перед герцогом Македонским, после чего, не дав никому опомниться, выскочил вон - только его и видели.
Герцог отшатнулся, потому что на столе у него под самым носом извивалась небольшая змейка.
Диафеб сразу увидел, что змейка эта безобидна. Он протянул руку и схватил ее. Подняв змейку у себя над головой, Диафеб успокоил присутствующих:
- Не стоит бояться! Это всего лишь уж-желтопузик! Он только выглядит страшным, а на самом деле не ядовит.
И Диафеб вынес ужа вон, чтобы выпустить в траву, ибо даже змее не хотел причинять ненужного вреда - Тирант ненавидел бессмысленную жестокость по отношению к любой Божьей твари и не похвалил бы брата за дурное обращение с нею.
Вернувшись в шатер как ни в чем не бывало, Диафеб увидел, что герцог Македонский очень бледен, а Тирант кусает губы, чтобы не рассмеяться. Сеньор Малвеи весело усмехался, да и другие сеньоры тоже пришли в хорошее расположение духа.
При виде Диафеба все повернулись к нему. Чуть смутившись, он уселся на свое прежнее место. И только тут сообразил, что означала выходка Сверчка и какие слова он сам по своему простодушию произнес, не сразу осознав их потаенный смысл.
- Боже, - прошептал он, - как сложен греческий язык и сколько странных рифм водится в нем! Горе тому франку, который возьмет себе в жены византийскую даму! Ибо, как учит нас житейский опыт, вследствие грехопадения человечества между мужем и женой неизбежны трения; так что же говорить о Византии и Латинских королевствах!
Сеньор Малвеи изобразил рукой ползущую змею, а герцог де Пера встал и произнес:
- Только к тем судьба благосклонна, кто смело идет к ней навстречу. Победили мы в одном бою - с Божьей помощью одержим и другие победы. Я считаю, что не следует нам заключать с турками ни мира, ни перемирия.
Тут поднялся большой шум, и каждый сеньор спешил высказаться. Тирант молча позволял всем поговорить. Диафеб только дивился тому, сколько выдержки оказалось у его брата.
- Не помню я, кузен, чтобы вы с таким ангельским терпением выслушивали такое количество глупостей! - прошептал Диафеб на ухо севастократору. - В былые времена вам и половины глупости хватало, чтобы счесть сеньора дураком и дать ему понять это; что до простолюдинов, то к ним вы были более снисходительны и били их лишь после третьей глупости. Но здесь ерунды хватило бы на десяток порок, если бы речь шла о простолюдинах, и на шестьдесят поворотов спиной к глупцу знатного происхождения!
Тирант приподнялся и несколько раз покачал плечами взад-вперед, как бы примериваясь - хорошо ли будет это выглядеть, если сейчас он начнет поворачиваться к говорящим спиной - раз, другой, третий… и так еще пятьдесят семь, пока все тридцать вопиющих глупостей не будут им отмечены и отметены. Ибо ровно тридцать глупостей насчитал сейчас Диафеб, на чей чуткий слух Тирант привык полагаться.
И вдруг Тирант заметил, что гул голосов поутих и все глаза дружно обратились к нему. Севастократор чуть покраснел, но не позволил всеобщему вниманию смутить себя и громко, отчетливо произнес:
- Выслушав все, что каждый из вас желал мне сказать, с вашего разрешения и с Божьего благословения возьму слово. - И он поднял свой жезл, который вручил ему император. - Вот знак моей власти, а я получил его от нашего общего владыки. - Он направил жезл в сторону выхода, как бы угрожая Великому Турку, который сидел на горе и ждал ответа. - Мы превосходно сражались и одержали победу - и вот теперь-то враги заговорили с нами любезным языком, а ведь до того они объяснялись с нами только наречием железа и огня, и вместо слов употребляли они грабеж да казни. Я считаю, что никакого перемирия с ними заключать не следует, а напротив - надлежит нам бить их, бить без передышки до тех пор, пока они навсегда не покинут Грецию!
- Разве не следует нам перевести дух? - возразил Тиранту один из сеньоров.
Севастократор мгновенно повернулся к нему
- А вы можете сообщить мне, чем будут заняты наши враги, покуда мы переводим дух? Я моложе вас, но знаю, что они сделают: за полгода они наводнят наши земли своими людьми.
- Откуда они возьмут подкрепление? - снова спросил этот сеньор.
- Генуэзцы! - вместо Тиранта ответил Диафеб. - Вот кто охотно перевезет сюда турок на своих кораблях!
Тирант кивнул:
- А когда турки снова соберутся с силами, нам уже никаких сил не хватит, чтобы разделаться с ними. Нет, следует добить их прямо сейчас, и, видит Бог, я дам неприятелю столько сражений, сколько смогу!
- Нет! - закричал герцог Македонский, вскакивая и устремляя на Тиранта пылающий взгляд. - Нет, ты этого не сделаешь, мальчишка!
- Почему? - спросил Тирант невозмутимо.
- Я намерен противиться тебе! - объявил герцог Македонский. - И всем другим сеньорам я советую поступить так же.
- Соблаговолите не нарушать воли императора, - ледяным тоном произнес Тирант. - Иначе я буду вынужден заключить вас в колодки, любезный сеньор, а из почтения к вашему происхождению и возрасту мне бы очень этого не хотелось.
- Но из-за войны я потерял мои земли, - проговорил герцог Македонский. Он почувствовал, что от гнева у него немеют губы. И еще он чувствовал, что Тирант одерживает верх.
- Что ж, - сказал Тирант, - коли так, то могу вам ответить вот что: доблестному рыцарю более пристала смерть в бою, нежели голодное прозябание. И вот что говорит по этому поводу Тит Ливий, которого непременно должен изучать каждый благородный человек: "Три сокровища есть у человека - честь, состояние и жизнь. И ради чести можно пожертвовать состоянием и жизнью; ради состояния - жизнью, но не честью; а ради спасения жизни не стоит жертвовать ни состоянием, ни тем более честью". Запомните эти слова хорошенько и следуйте сему благому совету, и вы никогда не уроните своего рыцарского достоинства. - Севастократор еще раз оглядел собравшихся и заключил: - Никакого мира! Слышите вы? Будет война!
Герцог Македонский резко встал и вышел из шатра. Тирант этого не заметил, но от досады на глазах у герцога блестели жидкие слезы.
Севастократор вздохнул и вдруг широко улыбнулся:
- Полагаю, стол уже накрыт. Пригласим же Абдаллу Соломона разделить с нами трапезу после того, как он утолил первоначальный голод и потому не подвергнется риску явить дурные манеры - а такое иногда случается и с самыми воспитанными людьми из-за сильного голода. - Севастократор вновь обвел взглядом своих соратников. - Во время обеда и объявим посланнику наше окончательное решение.
Глава седьмая
Приближаясь к Константинополю, Диафеб дивился его величию и мощи, и ему казалось, что он не в город входит, а в огромную живую Библию, прямо в те страницы, где описываются стены Иерусалимские. И ему казалось, что на каждом здешнем камне почивает дыхание Господа.
"Иные крепости царапают небеса своими башнями, а то грызут их зубцами, и таковы те замки, которые стоят в Испании и Франции, - думал Диафеб. - Но эта цитадель - заодно с небом, у нее одна плоть с небесной твердью. Следует считать истинным чудом, что здесь живут самые обыкновенные люди, многие из которых и вовсе нехороши…"
Диафеб возвращался в город по повелению Тиранта, ибо севастократор хотел, чтобы о победах византийского воинства и разногласиях в лагере победителей, а также и о переговорах с турками император узнал не от врага, а от друга. При расставании с Диафебом Тирант снял латную рукавицу и затем стянул с пальца перстень. Он вручил этот перстень кузену как знак своего великого доверия.
Вместе с отрядом пеших и конных, сопровождающих пленников, Диафеб выступил в Константинополь в ночь того же дня, как завершились переговоры с Абдаллой Соломоном.
Они проделали весь обратный путь от Пелидаса к Константинополю куда быстрее, чем в первый раз, потому что с ними не было обоза и еще потому что ноги у победителей ходят куда проворней. Поэтому пехотинцы из отряда Диафеба шли ровным, спокойным шагом, а пленным туркам пришлось бежать, чтобы не отставать от них.
Когда Диафеб подходил к Константинополю, из города на подъездные дороги высыпало множество народу. Всем охота было посмотреть на пленников, которые тащились, связанные друг с другом длинной веревкой, и по распоряжению Тиранта волокли по земле захваченные у Великого Турка знамена.
Знатные дамы стояли возле окон и с брезгливым испугом рассматривали людей, которые при ином обороте событий сделались бы их господами и повелителями в постели.
- Странно становится, как поразмыслишь об этом, - сказала Кармезина своей подруге Эстефании.
- О чем? - переспросила Эстефания. Она уже знала, кто из христианских рыцарей возглавляет отряд, и с нетерпением ожидала свидания с Диафебом. По правде говоря, она больше почти ни о чем и не думала, кроме как об этом свидании.
- О том, чем угрожали нам турки - сделать всех знатных византийских женщин своими наложницами, - объяснила принцесса Кармезина.
Эстефания пожала плечами:
- Этого ведь не произошло и, даст Бог, не произойдет, когда у нас такие славные защитники!