- В таком случае, я ищу зеркало.
Диафеб не произнес больше ни слова, прикусил губу и тоже погрузился в поиски. Так они провели некоторое время, а затем Тирант вдруг сразу успокоился и вытащил из-под груды переворошенных одежд, отороченных собольим и другим мехом, небольшое, очень изящно сделанное зеркальце.
- Позовите кого-нибудь из слуг, - сказал Тирант, любуясь вещицей, - пусть приведут здесь все в порядок. Я желаю завтра бьггь у мессы, поэтому мне понадобится зеленый плащ с вышитыми на нем золотыми башнями, и штаны французского покроя, и… - Он вдруг зевнул, чувствуя сильную усталость от пережитых волнений.
- Я отдам все распоряжения, - заверил его Диафеб.
Тирант встал и направился в другую комнату, где имелась для него кровать. В дверях он приостановился, держась за косяк и как бы собираясь с силами для следующего шага, а затем скрылся в опочивальне.
* * *
Месса уже началась, когда Тирант на утро следующего дня вошел в собор. Он имел обыкновение всегда молиться коленопреклоненным, взирая на алтарь со слезным умилением, поэтому прошел через весь собор и опустился на колени прямо на голые плиты пола. Плиты эти были весьма неровны и язвили плоть, ибо, если присмотреться, можно было разобрать, что это вовсе не простые плиты, но древнее надгробие какого-то смиренного и святого подвижника, который пожелал, чтобы все попирали его ногами. И изображение этого подвижника, почти совершенно стертое, как раз и составляло те самые неровности, которые впивались Тиранту в колени.
По случайности он снова выбрал такое место, где его хорошо могла видеть Кармезина. И принцесса большую часть службы любовалась безупречной фигурой рыцаря со сложенными у груди ладонями и опущенной головой, и размышляла о том, как бы ловчее передать ему через прислужницу хорошенькую подушечку для коленопреклонений.
Когда же месса закончилась, Тирант поднялся и приблизился к тому месту, где под особым балдахином молилась семья императора. Поклонившись императрице и принцессе, Тирант заговорил с самим императором.
- Ваше величество, галеры готовы отплыть на Кипр, чтобы доставить для нашей армии необходимое продовольствие. Прикажете им выйти в море?
- Я бы предпочел видеть их уже исчезающими на горизонте, - ответил император.
Тирант поклонился ему и заметил, что принцесса держит пальцы левой руки стиснутыми в кулак, как будто намеревается ударить кого-то. Но затем, присмотревшись получше, Тирант пришел к выводу, что, напротив, она сжимает пальцы очень бережно, словно в ладошке у нее прячется какое-то сокровище, которое она боится упустить. Если бы Тирант зашел в своих догадках еще дальше, он бы понял, что сокровище это - не что иное, как его поцелуй в сердцевину ладони; но он остановил свои мысли и просто еще раз любезно поклонился Кармезине.
Она ответила ему холодным взглядом. Тирант же вышел из собора, сел на прекрасную белую кобылу, которая терпеливо его дожидалась в обществе одного пажа, и поскакал прямо в порт.
Там бурлила жизнь, и Тирант некоторое время созерцал грузчиков с грубыми спинами и еще более грубыми голосами, и комитов, которые то сидели где-нибудь на возвышении, тянули из бутыли и бранились, то вдруг вскакивали и мчались куда-то, размахивая руками; и еще видел он матросов, и женщин с распущенным лифом, и обезьянок, и поставщиков в роскошной, но забрызганной грязью одежде… Все это орало, воняло, суетилось, бранилось, тащило, роняло, щипало, било, жевало, но в конце концов делало свое дело, и погрузка шла полным ходом.
А Тирант размышлял о том, что жизнь в ее обнаженных проявлениях абсолютно безобразна, и человеку приходится прилагать неимоверные усилия для того, чтобы она имела пристойный и изящный вид.
"Ибо все эти люди, несомненно, приносят пользу, но пользу исключительно физическую, необлагороженную, - думал он, рассеянно следя за грузчиками, - и никогда не задумываются над тем, что составляет возвышенную сущность человеческой натуры, а это весьма печально".
Убедившись в том, что на кораблях все готово к отплытию, Тирант вернулся во дворец, где его дожидался нетерпеливый Диафеб.
- Наконец-то! - зашептал он, бросаясь к кузену. - Можно подумать, комиты без вас не сообразили бы, как им поступать.
- Я должен был отдать приказ к отплытию, - ответил Тирант.
- Ну а теперь, когда вы исполнили свой долг севастократора, найдите время и для принцессы.
Тирант побледнел и покачнулся в седле. Диафеб поддержал его за руку.
- Да что с вами?! - с досадой воскликнул он. - Любовь ваша не встречает отказа, а если она и развивается слишком медленно - что ж, ведь не хотели бы вы, чтобы принцесса, позабыв честь и стыд, прилюдно вешалась вам на шею!
Тут Тирант из белого стал зеленоватым, и Диафеб поскорее перешел к делу:
- Принцесса была огорчена вашим скорым уходом из собора.
- Ее высочество слышала, как его величество сам велел мне отдать приказ галерам к отплытию.
- Рассудок у женщины всегда стоит на втором месте, а главный комит ее естества - это сердце. Оно и друнгарий, оно и севастократор, оно же и комит ее корабля, поэтому-то, зная обо всех ваших обязанностях, она все-таки была опечалена тем, что вы столь быстро ее покидаете.
- Что ж, я ведь вернулся, - заметил на это Тирант не без оснований.
- Как только вы уселись на вашу превосходную белую кобылу, - Диафеб погладил лошадь по морде, - и помчались в порт, принцесса вышла из собора и стала смотреть, как вы едете.
Тирант закусил губу.
- Затем, - продолжал безжалостный Диафеб, - она повернулась ко мне и произнесла: "Передайте севастократору, если увидите его, что я приказываю ему спешно явиться ко мне в покои, ибо я желаю танцевать!"
- Танцевать?
- Да, так она выразилась. Ибо, по ее словам, вы лучший партнер для танцев, а она желала бы разучить несколько французских. Потому что в Греческой империи не все они известны и еще не успели войти в моду.
- Но откуда она вывела, что я лучший партнер и к тому же знаток французских танцев?
- Возможно, все дело в покрое ваших штанов, - предположил Диафеб. - Покрой штанов и фигуры танцев всегда взаимосвязаны, в то время как конфигурация юбок не оказывает на танцы решительно никакого влияния. И проистекает это из двух причин: во-первых, юбки не сковывают движений, как это свойственно некоторым фасонам штанов, а во-вторых, женщины по самой природе своей не способны изобретать нечто новое, поскольку их удел - доводить до совершенства изобретенное мужчинами. И это мы видим также на примере беременности и рождения ребенка.
- Да, но после того, как женщина родит несовершенного ребенка, лишь мужчина способен довести до совершенства эту заготовку человека и превратить мальчика в воина, - подхватил Тирант.
- Здесь моя философия дала трещину, - согласился Диафеб. - Однако если рассуждать без философии, то остается голый экстракт, и он заключается в том, что принцесса желает вас видеть и танцевать с вами после обеда.
- Обед сейчас весьма кстати, - сказал Тирант. - В порту я надышался морским воздухом, а он пробуждает во мне дьявольский аппетит.
- Чего только не делает с вами море! - вздохнул Диафеб. - То у вас несварение, то зверский аппетит. Кстати, если уж об этом зашла речь - я не советую вам за обедом употреблять лук или чеснок, а также не советую вообще есть много, чтобы ненароком не рыгнуть в присутствии принцессы.
- Да, это дельный совет, - поблагодарил Тирант.
Беседуя так, они отправились в обеденный зал и там отдали дань трапезе, после чего поднялись в личные покои принцессы, где в присутствии императора начали разучивать французские танцы, весьма возбуждающие, ибо во время этих танцев рыцарь прикасался кончиками пальцев к кончикам пальцев дамы и даже дотрагивался до ее талии.
Они танцевали в полном молчании, и император начал зевать, и зевал все шире и чаще, и в конце концов объявил, что очень утомлен и отправляется отдыхать. Едва только он ушел, как всякие танцы прекратились. Принцесса велела музыкантам уходить, и те исчезли.
А Кармезина взяла Тиранта за руку и увлекла к окну, подальше от своих дам и проницательного Диафеба. Там она усадила севастократора на красивую каменную скамью и уселась рядом сама. И они долгое время сидели так, словно позируя художнику для портрета, пока наконец Кармезина не заговорила:
- Вы задумчивы.
- Простите, если это вас огорчает, - тотчас ответил он.
- Да, меня огорчает ваша грусть! - сказала Кармезина. - Потому что это весьма недружественно с вашей стороны - не рассказывать мне о том, что у вас на сердце.
- Разве мы друзья? - спросил Тирант, замирая.
- Да! - объявила Кармезина. - Мы друзья с вами, и притом очень близкие, как и положено севастократору и принцессе. Все прочее было бы противно законам божеским и природным, и это одна из причин, по которой севастократором не может быть герцог Македонский. Ибо я ненавижу герцога Македонского, а вас люблю. И вы должны любить меня. Скажите, вы любите меня?
- Разумеется, - отозвался Тирант. - Я люблю вас, как ни один севастократор до меня не любил принцессу.
- В таком случае вы должны открыть мне свое сердце, и если у вас там горе - я возьму себе половину, а если тайная радость - я не дерзну прикоснуться к ней, чтобы вы могли сполна насладиться ею.
- Горе - ненавистная вещь, - молвил Тирант, - и потому позвольте мне оставить его при себе. Я буду проклят, если разрешу вам обременить себя моим горем!
- Хороший же вы друг, - прошептала принцесса вне себя от гнева, - если так себя ведете! Положим, я бы ходила с кислым лицом, и углы рта у меня были бы опущены книзу, а в глазах постоянно прыгали слезы, - неужели вы не спросили бы, отчего я так грустна?
- Спросил бы.
- Ну а я бы вам наговорила чего угодно, но так и не ответила на ваш вопрос - что бы вы тогда подумали обо мне и моей дружбе?
- Подумал бы, что вы оберегаете меня от худшего.
- В этом все мужчины! - воскликнула Кармезина и, надув губы, отвернулась.
- Ничего не поделаешь, моя госпожа! Мужчины так устроены, что дружат ради побед и успехов, и если делятся друг с другом, то лишь радостями и достижениями. И если какой-либо мужчина удостаивает своей дружбой женщину, то и ведет он себя с нею как с другим мужчиной, и рассказывает лишь о своих победах и успехах. И оттого многие женщины считают, будто мужчины постоянно хвастаются. Женщины же, напротив, если и дружат между собою, то лишь ради того, чтобы сообща преодолевать невзгоды и беды, и если какая-либо женщина удостаивает своей дружбой мужчину, то и ведет себя с ним как с другой женщиной, и рассказывает ему о своих горестях и трудностях, и оттого многие мужчины считают, будто женщины непрерывно жалуются.
- Как вы мудры, Тирант! - сказала Кармезина. - Да только всей своей мудростью вы не задурите мне голову, поэтому отвечайте-ка, не то я выброшу вас вот в это окно: почему вы так грустны?
- Что ж, вы меня вынудили, моя госпожа, и я отвечу вам правду, которая вам не понравится: я влюблен.
Он опустил глаза и уставился на юбку принцессы.
- Что? - тихо вскрикнула она.
Он не отвечал.
Она потрясла его за плечо:
- Кто она?
Тирант по-прежнему сидел потупившись и молчал.
- Да говорите же! - в отчаянии воскликнула принцесса. - Кто она такая? Кто та, из-за которой вы бледны и так душераздирающе вздыхаете?
- Коль скоро мы с вами дружим как женщина с женщиной и делимся друг с другом своими бедами, - молвил наконец Тирант прерывающимся голосом, - то я, так и быть, все вам расскажу. Но при условии, что вы попробуете мне помочь.
- Я желаю знать о ней все, - сквозь зубы выговорила принцесса и топнула ножкой. - Назовете вы мне ее имя или нет?
- Я покажу вам ее портрет.
И Тирант сунул руку в рукав, где целый день носил то самое изящное зеркальце, которое разыскивал накануне по всем сундукам.
Принцесса схватила то, что она считала портретом, и быстро поднесла к глазам. Она заранее кусала губы и была очень бледна от волнения, и потому не сразу поняла, что именно она видит. Ибо зеркало отразило лишь часть лица, и несколько мгновений Кармезина думала: "Какой он глупец, этот Тирант, если приказал обложить такой красивой рамкой лишь кусок щеки, уголок рта и краешек глаза с ресницами!" Но в следующее мгновение рука ее дрогнула, зеркальце отодвинулось, и на Кармезину уставилось ее собственное отражение.
Краска медленно поползла по щекам принцессы. Она всматривалась в себя так, словно видела впервые, и лихорадочно выискивала в знакомых чертах нечто особенное, нечто такое, что позволит ей вскорости обрести счастье.
- Но ведь это… - пролепетала Кармезина.
- Принцесса, меня ждут неотложные дела, прошу меня извинить, - сказал Тирант.
Он встал, откланялся и вышел деревянным шагом, как ходят смертельно пьяные люди, когда желают скрыть свое состояние.
А принцесса долго еще сидела у окна и рассматривала себя в зеркале.
* * *
Кармезина так замечталась, что не заметила, как в покои вошла ее кормилица и воспитательница, почтенная дама, которую называли Заскучавшая Вдова, а с нею и Эстефания, падчерица герцога Роберта Македонского.
Эстефания весело улыбалась, потому что Диафеб кое-что рассказывал ей о страсти Тиранта, а принцесса, в свою очередь, тоже нечто приоткрыла ей о своих чувствах. Заскучавшая же Вдова выглядела хмурой и недовольной.
Застав свою царственную воспитанницу в отличном расположении духа, вертящей в руках зеркальце, Заскучавшая Вдова строго спросила:
- Откуда у вас такое красивое зеркало, моя госпожа?
- Это подарок, - ответила Кармезина.
Эстефания тотчас порхнула к подруге и уселась рядом с нею, обвив ее рукой за талию.
- Рассказывайте! - попросила она. - У кого нашлась столь очаровательная вещица? Уж наверняка здесь побывал какой-нибудь заморский купец, потому что я никогда не видела, чтобы в Греческой империи делали такие вот завитки с эмалевыми вставками. А такой яркий синий цвет у эмали наверняка чужеземного происхождения.
- Зеркало подарил мне Тирант Белый, - призналась принцесса, опуская глаза, - прибавив, что в этой раме скрыт портрет той, которая стала владычицей его души. И таким образом он объяснился мне в любви, не сказав ни одного слова о самой своей любви.
- Как изысканно! - воскликнула Эстефания. - Да ни в одной книге, сколько их ни прочитай, не сыщешь ничего подобного, а стать изобретателем в такой разработанной области, как возвышенные любовные отношения, может лишь человек поистине благородный.
- Вы правы, дорогая подруга! - Кармезина явно обрадовалась поддержке со стороны Эстефании. - Эти чужеземцы так и блещут умом! А было время, когда я считала, что рассудительность, благородство и доблесть можно отыскать лишь у наших рыцарей, но, познакомившись с Тирантом, я полностью переменила свое мнение.
- И с Диафебом Мунтальским, - прибавила Эстефания.
Они обнялись и со смехом расцеловались.
И тут Заскучавшая Вдова не выдержала и разразилась гневной тирадой:
- Смотрю я на вас, дитя мое и госпожа моя, и глазам не верю! Вас ли я вскормила вот этой грудью? Вас ли воспитывала, вам ли говорила об обязанностях девицы из царского дома? Боже! Слишком уж вы заторопились побежать по каменистой дорожке навстречу позору и бесславию! Кому вы простираете руки, готовые обнимать? К кому вы тянетесь губами? К чужестранцу! Что с того, что он подарил вам зеркало? Эка невидаль! Во дворце вашего отца тысячи подобных зеркал, и еще получше! Да кто он такой, этот Тирант Белый? Приплыл сюда с Сицилии в компании всякого сброда, да и парчовые его туалеты явно с чужого плеча.
- Ничуть не бывало, - пылко возразила Эстефания, задетая тем, что Заскучавшая Вдова называет друзей и спутников Тиранта "всяким сбродом" (сицилийские наемники, прямо скажем, иного определения и не заслуживали, зато их командиры были рыцарями самого знатного происхождения). - А коли вы взялись на старости лет рассуждать о моде, так послушайте тех, кто в этом разбирается! Ибо сии жипоны нарочно так устроены, чтобы плечи в них выглядели шире, чем есть на самом деле, - хотя плечи чужеземных рыцарей и без того широки, - и оттого непросвещенному взгляду кажется, будто одежда велика и снята с чужого плеча, но на самом деле это не так.
И выпалив все это единым махом, Эстефания задохнулась и замолчала с крайне оскорбленным видом.
А принцесса вся погасла, потому что речи Заскучавшей Вдовы очень огорчили ее и спугнули радость. Ведь радость - весьма боязливая птица, и довольно одного резкого или неловкого вскрика, чтобы она вспорхнула с места и исчезла.
- Сперва ответьте мне, - продолжала кормилица безжалостно, - ради кого вы вознамерились перестать быть девицей и дочерью греческого императора? Кто он таков? Сделайте же милость, просветите меня - каков его титул? Вы отказали в браке многим графам и герцогам, а ведь все это были люди достойные, и всех их вы обманывали любезными речами. А когда они уже полагали дело сговоренным, вы вдруг окатывали их ледяным холодом.
Принцесса молчала.
Заскучавшая Вдова продолжала:
- Как хотите, ваше высочество. Охота вам опозорить себя и лечь в постель к чужеземцу - вы в своей судьбе вольны. Но знайте же, что все подданные вашего отца будут вспоминать о вас с печалью и сердечной болью и постараются поскорее забыть о вас.
Принцесса встала и, прикусив губы, чтобы не разрыдаться, молча отправилась в свою опочивальню. Эстефания побежала за ней следом. А Заскучавшая Вдова устроилась на скамье, где только что сидела принцесса, придвинула к себе вазочку с засахаренными фруктами и принялась кушать.