* * *
На следующий день Тирант проснулся чуть свет и сразу же принялся размышлять о предстоящих военных действиях. Он воображал в уме неисчислимые орды турок, которые хозяйничали на землях Византии. Мысленно перебирал он луки и стрелы, копья и мечи, кинжалы и арбалеты, проверял бочки с горючими смесями, рассматривал медные шипы, которые разбрасывают по дорогам на горе лошадям. Не последнее место в его думах занимали и коварные генуэзцы, поставлявшие врагу продовольствие, отчасти завонявшее от долгого путешествия и хранения…
Но как ни старался Тирант, непослушные мысли его не желали сосредотачиваться на всех этих важных предметах и сами собою соскальзывали в прохладу дворцовых залов, туда, где вкрадчиво бормотал фонтанчик и легкие блики перебегали по лицам красивых девушек. А от представления о воде один лишь крошечный шажок до мысли о зеркале, и Тирант сам не заметил, как сделал этот шажок, и вот уже ум его как бы погрузился в подаренное накануне зеркало.
И потому, едва лишь завидев Диафеба, Тирант прервал того на середине широчайшего зевка горячей мольбой:
- Если вы когда-либо искренне любили меня, кузен, то спешите не мешкая во дворец и попробуйте разузнать у Кармезины, какова ей показалась вся эта история с зеркалом!
- Клянусь святыми Протасием и Гервасием, слишком уж вы, дорогой брат, напористы! Заметьте: я говорю "напористы" лишь из любви к вам, ибо надлежало бы сказать "нахраписты".
- Так не выражаются, когда речь идет о благородных рыцарях.
- Потому я и сказал - "напористы", - указал Диафеб. - Я тотчас отправлюсь во дворец, чтобы доложить его величеству о том, что галеры уже вышли в море и направляются на Кипр, где великий магистр иоаннитов непременно снабдит нас продовольствием и всем необходимым для армии.
- Поспешите, - сказал Тирант. И велел подать ему одеваться.
У него ушло очень много времени на туалет, ибо он принял твердое решение обрести безупречный облик, и каждый локон его волос был уложен и закреплен особым составом и крошечной зажимочкой. На шапочке, которая выглядела невесомой, крепилась чудесной работы брошь - подарок одной любезной девицы по имени Прекрасная Агнесса.
Тирант избрал ее своей дамой на турнире, где одолел в смертельном бою нескольких славных рыцарей; однако сама Прекрасная Агнесса была ему безразлична. Она не оставила в его сердце никакого следа, и потому, прекрепляя к шапочке ее подарок, Тирант даже не вздохнул - ни о ней самой, ни о тех рыцарях, которых он убил в ее честь.
Тем временем Диафеб был уже возле собора, где заканчивалась месса, и там он повстречал выходящих из ворот императора с супругой. Вслед за ними, поотстав, в сопровождении своих дам и кормилицы шла принцесса Кармезина.
Диафеб приблизился к ней и поклонился самым изящным образом.
- Рад приветствовать вас, милостивая госпожа! - воскликнул он. - Но отчего так красны ваши глаза? Неужто вам нездоровится?
- Я дурно спала, - ответила принцесса, - и от духоты у меня разболелась голова. Это пустое. А где ваш кузен? Севастократору надлежало бы присутствовать на мессе!
- Он вынужден был отправиться по делам, - сказал Диафеб. - У севастократора много неотложных забот.
- Это правда, - вздохнула она. - Оттого он так и бледен, что утомляется. Но знали бы вы, как ловко вчера он разыграл меня!
- Правда? - удивился Диафеб, бросая через плечо взгляд на Эстефанию, которая опустила ресницы и очень мило присела.
- Да, представьте! - продолжала принцесса. - С помощью зеркала он посмел признаться мне в любви. Это весьма остроумно, и ни в одной книге ничего подобного не описано, так что Тирант Белый занес свое имя в бессмертные анналы! - Она рассмеялась, не глядя на Диафеба, после чего добавила: - Если вы в скором времени встретите севастократора, то передайте ему: пусть зайдет ко мне. Я намерена сказать ему нечто весьма неприятное.
- Не может быть! - воскликнул Диафеб. - Вы разбиваете мне сердце. Сдается мне, напрасно приносил Тирант к вашим ногам пылающие угли - дрова в ваших покоях совершенно сырые и заниматься никак не желают.
- Ничуть не бывало! - возразила принцесса, задетая за живое этими словами. - Огонь, о котором вы говорите, горел довольно ярко - как солома. И так же быстро погас, не успев ничего распалить.
- Возможно, нам стоит соединить солому с крупными и смолистыми дровами? - предположил Диафеб. - Ибо растопка для того и служит, чтобы…
- Довольно! - оборвала принцесса. - Вы рассуждаете, как истопник.
- А вы - как селянка, которая только что вернулась с сенокоса.
- В таком случае, я попрошу вас передать мой приказ севастократору, а если он не явится, я сочту его трусом.
Немало уязвленный словами принцессы, Диафеб поклонился ей и ушел как можно скорее.
* * *
- Что она сказала?
- Мне - ничего, но вам она намерена сообщить нечто неприятное.
Осыпанный жемчугами и драгоценными камнями, с туго уложенными локонами, со сверкающей цепью на шее и брошью на шапочке, Тирант выглядел столь безупречно, что любая гримаса на его лице казалась жестоким надругательством над искусством портных и парикмахеров.
- Боже! - прошептал он.
- Ступайте же теперь к ней! - приказал Диафеб. - И заклинаю вас всем святым, что есть на этом свете, а может быть, и на том: держитесь с нею храбро. Не забывайте, что вы убили в смертельном бою немало противников, а нынче перед вами будет не закованный в доспехи рыцарь, но слабая и к тому же безоружная девица.
- Безоружная девица способна проткнуть мое сердце одним мизинчиком, - сказал Тирант.
Тем не менее он отправился к Кармезине и с глубоким почтением отвесил ей низкий поклон. Она же только кивнула ему.
- Садитесь, севастократор, и угощайтесь. Будем разговаривать, подслащивая горькие слова сладкими фруктами.
Тирант присел на краешек скамьи:
- Вы недовольны мной, сударыня?
- Весьма, - сказала принцесса.
- По сравнению с вами я удручающе глуп, - произнес он, - и потому прошу объяснить мне как можно проще: чем же я прогневал ваше высочество?
- Чем? - Она прошлась по комнате и резко остановилась, развернувшись, отчего ее юбки взметнулись, и Тирант успел увидеть крохотные ножки в туфельках с завязками. - Чем? Да вы Бога не боитесь, если готовы выбросить на свалку драгоценнейший дар, коим одарил вас мой отец император! Кем вы были, Тирант Белый, прежде чем явились в Византию?
- Смею надеяться, что я не только был, но и останусь собой, а называют меня Тирант Белый, - начал бретонский рыцарь, весьма гордившийся своим древним и знатным происхождением. - Отец мой был сеньором Тирантской марки, и если встать на берегу, на краю наших владений, и взглянуть на море в ясный день - а ясных дней немного наберется в тех краях, - то можно угадать, где находится Англия. Мать же моя - дочь герцога Бретонского, и ее имя Бланка, что означает Белая. Оттого и прозывают меня Тирантом Белым.
Однако для византийской принцессы все эти имена и титулы были лишь пустым звуком, ибо произносились они не по-гречески, и она запальчиво продолжала, как бы не слыша объяснения:
- Вот теперь и вы точно признали, что были никем, а мой отец наделил вас и титулом, и своим доверием и поручил вам командовать армией! И как же вы отблагодарили его? Вы подвергли опасности его дочь!
- Опасности? - пробормотал Тирант.
- Да, опасности быть опозоренной! - отозвалась Кармезина. - Как вы посмели вчера без всякого смущения признаться мне в любви? Можно подумать, я какая-нибудь простушка!
И она решительно двинулась к выходу, намереваясь скрыться у себя в спальне и там выплакаться вволю. Но Тирант метнулся к ней, как дикий зверь, и схватил ее за шаль.
- Выслушайте же меня! - закричал он. - Вы не можете бросить мне в лицо обвинение и сбежать!
- Почему? - прошипела она, вырываясь.
- Потому что… именно так и поступают простушки! - выпалил он первое, что пришло ему на ум. - И все глупые бабы, у которых нет ума и потому они лишь на одно и горазды - обругать да бежать прочь. Но ведь вы не таковы, ваше высочество, - продолжал он, успокаиваясь и выпуская шаль принцессы. - Вы мудры и проницательны и сразу разгадали мою загадку с зеркалом…
- Не смейте хвалить мою мудрость! - воскликнула принцесса, усаживаясь на скамью.
Она подняла голову и уставилась на Тиранта, который громоздился над ней, закованный в драгоценности и вышивки, как в броню.
- Ну так я слушаю вас, - холодно проговорила она. - Что же вы теперь молчите? Так поступают все простаки, которые полагают, будто для объяснений довольно лишь сопеть да переминаться с ноги на ногу!
- Моя госпожа, - произнес Тирант, - теперь я понял, что своим признанием нанес вашей чести большой урон. Ибо вы - дочь византийского императора и принцесса, я же - всего лишь наследник Тирантской марки, потомок славного Роланда, о котором здесь и не слыхивали, да еще севастократор, облеченный доверием вашего отца, и кавалер ордена Подвязки, учрежденного при моем участии, - о чем я тоже не стану рассказывать, боясь вам наскучить… И дабы не оскорблять более ни вашего слуха, ни зрения, ни обоняния, я ухожу с полным осознанием своего ничтожества.
- Вот и хорошо, - бессердечно сказала принцесса, которую рассердило перечисление титулов и заслуг Тиранта.
- У меня к вам осталась последняя просьба.
- Если она и впрямь последняя, то я ее выполню, - обещала Кармезина.
- Велите каменщикам написать на моей могиле: "Здесь лежит Тирант, убитый любовью".
И с этими словами он выбежал из покоев Кармезины.
Она пожала плечами и приказала позвать музыкантов, чтобы те услаждали ее слух веселыми песнями. Музыканты явились и начали исполнять различные мелодии, одну за другой. От всей этой музыки у Кармезины из глаз покатились слезы. И каждая новая песня исторгала из глубин ее естества все новые и новые слезы, и в зависимости от мелодии слезы эти были разными по размеру и на вкус.
Наконец она не выдержала и подозвала к себе девицу Эстефанию.
- Я больше не могу этого выносить, - прошептала ей Кармезина. - Неужели он действительно решил уйти из жизни?
- Такое вполне возможно, - не стала отрицать Эстефания. - И в книгах нередко описываются похожие случаи.
- Этого нельзя допустить! - воскликнула Кармезина. - Тотчас же идите к нему в покои и посмотрите, что он там делает, а после доложите мне.
Эстефания поклонилась и удалилась, шагая степенно, чтобы внимательно наблюдавшая за девицами Заскучавшая Вдова ничего не заподозрила.
Принцесса же продолжала слушать музыку. Очередная мелодия вызвала у нее обильный поток слез. Принцесса облизала губы и поняла, что на сей раз слезы сделались сладкими.
* * *
Эстефания набросила на плечи просторный черный плащ и побежала через сад. И весьма скоро она очутилась там, куда стремилась.
Слуги в апартаментах севастократора сразу узнали ее и не стали задавать вопросов. Эстефании это было на руку. Она вовсе не желала, чтобы ее заметили другие бретонские рыцари и сицилийцы, которых император также повелел разместить в этом дворце. Держа в руках туфельки, она бесшумно скользила по комнатам, и, когда останавливалась возле портьер, ее плащ казался еще одной складкой пышной драпировки.
Тем временем Тирант, совершенно разбитый случившимся, готовился ко сну. Он стоял, растопырив руки, а слуги терпеливо снимали с него расшитый жемчугом костюм - настоящий доспех любви. Затем Тирант разделся до рубахи и, помолившись, умыл лицо. И наконец он остался один.
Некоторое время он еще стоял, озираясь в своей спальне с растерянным видом, как будто в поисках какой-то важной вещи, о которой он позабыл и которую теперь никак не может припомнить. В рассеянности он взял в руки кинжал и принялся вертеть его, любуясь тем, как изумруд в рукояти отражает свет свечи.
И в этот миг занавес, отгораживающий спальню от других покоев, чуть раздвинулся, и в щелке появился внимательный глаз Эстефании. Девица эта сразу увидела Тиранта, стоящего в одной рубахе с видом очень печальным и утомленным. Хуже того, в руках он держал кинжал, направив острие себе прямо в живот.
- О, нет, господин мой! - закричала вне себя от ужаса Эстефания и бросилась к нему, презрев все приличия. - Не делайте этого, иначе душа ваша попадет в ад и будет терпеть там непрерывные мучения!
Она упала к его ногам, обхватила руками его колени и заплакала:
- Что скажет моя госпожа, если вы лишите себя жизни?
- Умоляю вас, - очнувшись от своей задумчивости, Тирант выронил кинжал и наклонился к Эстефании, - умоляю вас, встаньте! Вы не должны опускаться передо мной на колени!
- О нет, я ни за что не встану, пока вы не поклянетесь, что у вас нет и в мыслях умереть!
Тирант, видя, что Эстефания не оставляет своего намерения, сам опустился на колени и обнял ее:
- Моя дорогая госпожа, уверяю вас…
- Если вы, - всхлипывала она, - надругаетесь над своей плотью из-за пустяков, которые наговорила вам Кармезина, то вас навсегда покроет величайший позор…
- Однако она сказала это, - помрачнел Тирант.
- Это была всего лишь шутка! - пылко возразила Эстефания. - Разве вы не видели, что у ее высочества было игривое настроение? После вашего ухода она позвала музыкантов. Разве стала бы она делать это, не будь у нее желания повеселиться?
Тирант молчал. Тогда Эстефания спросила:
- Как по-вашему, какие деяния более ценны в глазах людей и Господа Бога: те, что мы совершаем под влиянием гнева, или те, что мы совершаем ради добродетели?
- Я знаю лишь одно, - медленно проговорил Тирант, - любые мучения, которым подвергнут меня в аду, менее страшны, ибо главный адский палач - сущий младенец по сравнению с верховным палачом всех живущих.
- И кто этот верховный палач?
- Любовь, - выдохнул Тирант так пылко, что Эстефания тотчас поцеловала его.
И в этот миг в комнату вбежала Кармезина. Она не в силах была дольше сидеть у себя в покоях и не знать о том, что происходит у Тиранта, а Эстефания как на грех все не возвращалась.
Она увидела, что Эстефания держит в объятиях Тиранта и что рядом лежит кинжал. Сам же Тирант, бесчувственный, обмяк на плече придворной дамы.
- Тирант! - закричала Кармезина. - Боже милостивый, Тирант! Неужели вы совершили нечто ужасное?
Но тут Эстефания подняла к ней лицо и сказала со странным спокойствием:
- Должна сообщить вам, моя госпожа, что я обещала Тиранту от вашего имени одну вещь.
Кармезина молча смотрела на свою даму. А она, оставив Тиранта коленопреклоненным, высвободилась из его объятий и встала.
- Да, я обещала ему кое-что, - продолжала Эстефания. - Ведь когда я вошла в эту комнату, он держал кинжал и направлял острие прямо себе в сердце. И смерть казалась ему сладка, так что мне пришлось посулить ему кое-что послаще нее.
- Что? - спросила Кармезина.
- Поцелуй, - сказала Эстефания. - Тирант остался в живых только ради того, чтобы получить возможность поцеловать ваши волосы.
- В таком случае я позволю ему поцеловать не только мои волосы, но еще и глаза и лоб, - промолвила принцесса надменно. - И буду весьма рада, если за это он даст мне честное слово ничего над собой не учинять.
Тирант ощущал себя игрушкой в руках этих двух безжалостных и прекрасных дам и потому ничего не говорил и не делал, но лишь стоял на коленях и ждал.
Улыбаясь, Кармезина медленно опустилась к нему. Казалось, то богиня нисходит к смертному на облаке из широченного красного платья. А затем она повернула к нему лицо и закрыла глаза.
Тирант протянул руку и коснулся ее волос. Прядь оказалась совсем невесомой. Он поднес ее к губам и чуть прихватил зубами. И все это время он жадно смотрел на ее гладкий лоб и на опущенные веки, предвкушая тот миг, когда прикоснется и к ним.
И тут в комнату заглянул Диафеб.
- Император, - быстро сказал он.
Принцесса вскочила так стремительно, что Тирант едва не вырвал из ее головы прикушенную прядь. В комнату действительно вслед за Диафебом вошел император.
- А, вы здесь, - сказал он Тиранту. - Я искал вас, севастократор. Мне сообщили, что вы уже отправились почивать. К несчастью, вынужден потревожить ваше уединение: дело не терпит отлагательств. Прибыл гонец и с ним неутешительные вести, так что наутро следовало бы выступать.
- Я как раз хотела сообщить севастократору о том, что ему надлежит немедленно одеваться и идти на ваш совет, батюшка, - сказала Кармезина, приседая. - Моя верная Эстефания взялась проводить меня в эти покои, дабы никто не мог подумать о нас дурного.
- Вот как? - удивился император. - Но как же вы поняли, что необходимо сейчас же позвать севастократора на совет?
- Я видела гонца, а у него был весьма встревоженный и печальный вид, - ответила Кармезина.
- Вы чрезвычайно мудры, дочь моя, у вас государственный ум, - улыбнулся император с довольным видом.
- Ее высочество рассудила, что негоже будет вашему величеству застать севастократора в одной рубахе, - вставила Эстефания, - вот почему она и поторопилась предупредить его.
- Да, это очень разумно, очень, - повторил император. Он взял под руки свою дочь и Эстефанию и вместе с ними удалился, сказав Тиранту напоследок: - Мы ждем вас в зале советов, севастократор.
Глава пятая
В зале советов почти все осталось по-прежнему, если не считать того, что теперь на видном месте там висел щит Тиранта. Тирант вошел и уверенно уселся под этим щитом, а затем оглядел собравшихся и подивился тому, какими они все кажутся ему знакомыми, даже близкими. Но потом он понял: это, должно быть, оттого, что сейчас здесь нет ни герцога Македонского, ни его приспешников.
Император задерживался и вошел последним. С ним явился какой-то незнакомый человек, очень высокий и худой, с неприятным лицом: у него был хрящеватый нос, а от носа ко рту тянулись тощие складки. И глазки у этого человека постоянно бегали, как будто он совершил какой-то проступок. Тиранту тягостно было смотреть на него, но затем он понял: тот, кто приносит дурные вести, всегда обладает внешностью, подобной этим вестям; и чем хуже весть, тем более отталкивающей будет наружность вестника.
Императора также сопровождала Кармезина, одетая очень просто, в белое платье из толстой ткани. Принцесса была бледна, однако выглядела спокойной. Она не смотрела на Тиранта и уселась так, чтобы он не мог ее видеть.
Император заговорил первым:
- В Византии так повелось, чтобы император, имея дочь-наследницу или же ученую дочь, приглашал ее на важные государственные советы, дабы она имела возможность услышать обо всех событиях из первых уст. И поскольку других детей у меня не осталось, то Кармезина и ее будущий супруг мне наследуют. Поэтому я привел ее на совет и желаю, чтобы дочь моя училась всему, чему только могут научить ее собравшиеся здесь мужи.
И с этим император уселся, а гонец с неприятной внешностью начал свой рассказ.
Голос у гонца оказался глухой и ровный, и скоро Тирант уже перестал слышать его, ибо перед затуманенным взором молодого рыцаря непрерывно разворачивались картины, одна печальнее другой, и зрелище это так его захватило, что он даже позабыл о присутствии Кармезины.