Мари облегченно выдохнула и, забывшись, сложила перед собой ладони, словно собираясь аплодировать счастливому концу. Но тут же спохватилась и снова притихла.
Елизавета Александровна, тоже внимательно слушавшая рассказ мужа, осуждающе произнесла:
- Вот был государь! Вот был хозяин! Царство ему небесное! - И перекрестилась в потемках кареты. - А теперь всюду беспорядок. От дворников и актрис до министров - все либеральничают. Государь Александр Николаевич, конечно, человек милый и добрый, но зачем же через край брать? Взял да вернул из Сибири преступников по декабристскому делу! Каково?
- Бетси, - мягко сказал князь, - помилосердствуй, они свое отстрадали. Даже покойный Николай Павлович под конец им послабление сделал. Их-то и в живых осталось всего ничего. Старики!
- Ах, подумайте, какие страдальцы! - передразнив интонацию мужа, отозвалась Бетси. - Не ты один, к сожалению, такой жалостливый. В столицах им жить не разрешили, однако и в Москве, и в Петербурге их видят. Некоторые выражают им сочувствие, а молодежь, эти горячие головы, даже восхищение. Хорошим это не кончится - вот увидишь.
Владимир Иванович не хотел продолжать спор с женой, считая это делом напрасным. А тут они и к дому подъехали.
* * *
Лето Барятинские проводили обычно в своем курском имении Марьино. Оно было превращено в райский уголок еще родителями князя. Однако Елизавета Александровна решила переделать комнаты и залы, остававшиеся в неприкосновенности с конца XVIII века. Князю, выросшему здесь, эти затеи были не по душе. Многое из вещей и обстановки помнилось едва ли не с пеленок, приобреталось отцом с матерью и являлось не только художественной ценностью, но и семейной реликвией. Но жена твердила одно: немодно, не нужно, мешает. И он махнул рукой, дав себе слово не участвовать во всех этих преобразованиях, а по существу, в разорении родного гнезда.
Чтобы не расстраиваться попусту, Владимир Иванович взял привычку ежедневно, в любую погоду совершать долгие прогулки верхом. Компанию ему обычно составляла Мари, тоже старавшаяся выбраться из-под докучливой опеки тетушки.
Барятинский, к своему удивлению, обнаружил в Мари великолепную наездницу. Он поинтересовался, как ей удалось так хорошо выучиться этому непростому делу. Оказалось, что в Ницце, где они последнее время по причине дешевизны обитали с бабушкой, рядом с их жильем имелась великолепная конюшня. Мари приохотилась ходить туда. Наблюдать за лошадьми, иногда даже кормить их было главным развлечением ее скучной жизни. В конце концов лошади сделались настоящей страстью девушки. В конюшне появились любимцы, которые отвечали ей трогательной привязанностью.
Мари подружилась и с хромым берейтором, дневавшим и ночевавшим в конюшне. Он-то и выучил ее ездить. Два одиноких человека, они привязались друг к другу, скрашивая свою жизнь теплом, сочувствием и пониманием.
Мари призналась князю, как горько плакала, когда за ней приехали, чтобы увезти в Россию.
…Любовь Мари к верховой езде встретила полное одобрение Елизаветы Александровны. Она даже подарила девушке одну из своих амазонок.
Сама прекрасная наездница, Бетси в то лето была занята хозяйственными хлопотами и почти не садилась на лошадь. Дождавшись к обеду мужа и Мари, она расспрашивала, куда они ездили, сетовала на невозможность отлучиться из дому, поскольку поставила себе целью навести здесь к осени порядок, чтобы достойно принять царя с царицей. По ее сведениям, они имели намерение посетить Курскую губернию.
- А вам, моя милая, я пришлю огуречную воду. Протирайте ею лицо - вы сделались совершенной чернавкой, - глядя на Мари, говорила за столом Бетси. - Это неприлично!
Князь, по обыкновению, старался сгладить резкий тон жены:
- Неужели, Бетси? Мне, напротив, кажется, что Мари здесь, на свежем воздухе и солнце, поздоровела и выглядит отлично.
Вечером в комнату Мари постучала горничная. Войдя, она сняла с маленького подноса флакон со светло-зеленой жидкостью и поставила его на туалетный столик. Сказала: "Барыня велели принесть", - и удалилась.
Мари распахнула окно. Ветер с полей дул в сторону дома. В комнату ворвался запах цветущих трав. Ей вспомнился сегодняшний день, теплый и солнечный, пыльная дорога, по которой они неслись с князем.
Вытащив из флакона тяжелую пробку, Мари опустила руку за подоконник и вылила огуречную воду.
2
Вспоминая свое прошлое, госпожа Демидова должна была признать: ее превращение из безвестной финской провинциалки в одну из первых дам Российской империи - чудо невероятное и неповторимое.
Во многом Аврора была обязана счастливому стечению обстоятельств: присутствию в Петербурге "золотого жениха" России Павла Демидова, своей ослепительной красоте и тому участию, которое приняли в судьбе прекрасной бесприданницы царь с царицей.
Дочь Николая I, Ольга, писала по этому поводу:
"Поль Демидов, богатый, но некрасивый человек, хотел на ней жениться. Дважды она отказывала ему, но это его не смущало, и он продолжал добиваться ее руки. Лишь после того, как маман с ней поговорила, она сдалась".
Осенью 1836 года состоялась свадьба, затмившая все, что видела "столица императоров", которую, кажется, невозможно было ничем удивить.
К восторгам присутствовавших на бракосочетании примешивались, однако, слова сочувствия невесте. У жениха было такое обострение болезни, что его пришлось везти вокруг аналоя в кресле. Все желали Авроре терпения: за Демидовым закрепилась слава человека крайне вздорного и отменного чудака. Говорили, что, боясь чем-нибудь заразиться, он даже в собственном доме не снимает перчаток. Похоже, с таким здоровьем он долго не протянет и вдовушке быстро достанутся несчитанные миллионы.
Огромное богатство Демидова, предмет зависти многих, скрывало для современников личность поистине историческую. Нет, вовсе не за "денежный мешок" вышла замуж Аврора. И вся биография Павла Николаевича тому свидетельство.
Четырнадцатилетним подростком юнкер Павел Демидов участвовал в Бородинском сражении, за проявленную храбрость был повышен в звании, прошел военными дорогами Европы и участвовал во взятии Парижа.
Следует обратить внимание на то обстоятельство, что владельцам колоссальной сибирской горнодобывающей промышленности, людям фантастически богатым, а потому могущественным, и в голову не пришло спрятать единственного наследника где-нибудь в безопасном местечке, чтобы уберечь от возможной гибели!
В демидовском клане мужал человек, приученный свято блюсти обязанности гражданина. С того, у кого много денег, был и особый спрос. Возглавив курское губернаторство, Демидов прославился спасением жителей города от эпидемии холеры. Его видели всюду, где беда явилась в страшном обличье, и он не боялся заразиться. На его деньги быстро строили госпитали, выписывали из-за границы наисовременнейшие лекарства, способные сократить количество жертв. В город, пораженный эпидемией, в срочном порядке, а не под занавес, как это часто бывает, приехали врачи.
Безотлагательные и продуманные действия Демидова в крайне напряженной ситуации отмечали в нем человека крепкого закала, а не вздорного сибарита и чудака, каким его обычно рисуют. Эти черты характера стали присущи Демидову, когда болезнь страшно и бесповоротно овладела им, совсем еще молодым человеком.
Впрочем, без некой экстравагантности поступков не обходилось никогда - это же был Демидов! Чтобы отучить чиновников от лихоимства и взяток, он, например, во время губернаторства доплачивал им из своего кармана. Понятно, что подобные благие порывы потерпели полное фиаско.
…Имя Павла Николаевича Демидова навсегда осталось в истории культуры, науки и просвещения России. Он учредил знаменитые Демидовские премии, которые снискали ему признательность интеллектуальной элиты страны. Подобная награда присуждалась за лучшие отечественные труды в области науки, техники, искусства и считалась самой престижной.
Сам Демидов относился к своему начинанию крайне деловито и продуманно. Ежегодно в кассу Академии наук им вносились две суммы: двадцать тысяч рублей на поощрение выдающихся открытий и пять на популяризацию их и издание монографий, с которыми мог познакомиться любой желающий. Причем Павел Николаевич сделал распоряжение: после его ухода из жизни деньги будут поступать на счет Российской академии в течение двадцати пяти лет. Что и было исполнено.
Именно при этом Демидове благотворительная деятельность "сибирских Крезов", которая началась еще при их благодетеле Петре Великом, стала необычайно широкой и многогранной. Она касалась не только России. Демидовы откликались на призывы бедствующих, обездоленных и в Европе. Не случайно Франция дважды удостоила Павла Николаевича своей высшей награды - ордена Почетного легиона. Итальянцы же весьма оригинально воздали должное русскому благотворителю: Демидову был посвящен прекрасный для своего времени путеводитель по Риму. Интересно, что именно этим изданием пользовался и высоко его ценил Николай Васильевич Гоголь, который был знатоком Древнего Рима и эпохи итальянского Возрождения.
Сам Павел Николаевич страстно увлекался археологией. Он собрал одну из лучших в мире коллекций античного искусства, через доверенных лиц покупая великолепные образцы. Ему же самому участвовать в археологических экспедициях становилось все труднее и труднее. Осложнения от перенесенных в детстве болезней давали себя знать. Уже с тридцатилетнего возраста он жестоко страдал от тучности и подагрических болей. Усилия медицинских светил Европы не приносили облегчения. Полный энергии и замыслов человек ощущал себя развалиной.
Болезнь убийственно действовала на настроение. Приступы жесточайшей меланхолии, полного безразличия ко всему сменялись вспышками гнева. Демидов проклинал свою несчастную участь, больное тело, которое отказывалось повиноваться…
На пороге его тридцати семи лет и произошла встреча с финской бесприданницей. Ему казалось, что рядом с этой девушкой, сияющей красотой и здоровьем, нет места никаким хворям. И верилось: все изменится непременно к лучшему, надо лишь немного потерпеть.
* * *
Вскоре после венчания Демидовы уехали за границу - свадебное путешествие пришлось совместить с лечением у европейских знаменитостей. То ли старания врачей теперь не пропали даром, то ли сказывалось присутствие доброй и заботливой супруги, однако на некоторое время здоровье Павла Николаевича улучшилось.
Молодожены переезжали из столицы в столицу, довольно долго прожили в имении Демидовых Сан-Донато близ Флоренции, где обосновался младший брат Павла Николаевича - Анатолий Демидов, которого в Европе называли просто Анатолем.
Анатоль не раз оказывал значительные услуги великому герцогу Тосканскому, был щедрым жертвователем. В благодарность за это герцог особым указом придал флорентийскому имению Демидова статус княжества, а самому Анатолю даровал право носить титул князя Сан-Донато с правом передачи его по наследству. Новоиспеченный князь Сан-Донато завел у себя даже небольшую гвардию.
Именно здесь, в Сан-Донато, этой обители роскоши, средь дивной, расцветающей под лучами весеннего солнца природы, Аврора убедилась, что Бог услышал ее молитвы: ей предстояло стать матерью…
Это было самое заветное ее желание. Аврора выросла в большой семье, где родителей и детей связывали нежная дружба и преданность друг другу. Быть замужем для нее означало быть матерью, и чем больше детей, тем лучше.
Не менее счастливым чувствовал себя и Павел Николаевич, узнав, что он станет отцом. Но временами его охватывала такая тревога за исход предстоящего события, что врачи не знали, как с ним сладить. Все уговоры не нервничать, не наносить урон собственному здоровью оказывались бесполезными. Обычно осторожный и мнительный, Демидов махнул на себя рукой. Когда не мешали боли, он тенью следовал за располневшей женой, предупреждал о каждом камешке и ямке на дороге, по которой ступала ее туфелька.
Кто у них с Авророй родится: девочка? А может быть, все-таки сын, наследник? Будущий папаша боялся даже думать о таком подарке судьбы.
"Я самый счастливый человек, - писал Павел Николаевич родным жены на исходе благословенной для них ночи с 9 на 10 октября 1839 года. - Моя любимая Аврора… с четырех часов утра мать и чувствует себя хорошо. У нас маленький мальчик, которого зовут Павел и которого она собирается кормить сама. Он чувствует себя хорошо, и ничего другого нельзя и желать".
Единственное, о чем можно было умолять судьбу, так это только о возможности хотя бы еще немного насладиться абсолютным счастьем.
В письме радостного отца не было ни слова о том, что материнство далось Авроре очень нелегко. Ей пришлось изрядно помучиться. Вероятно, сказывались усталость от почти трехлетних перемещений по Европе, отсутствие спокойствия из-за хворей мужа, делавших его порой капризным и раздражительным.
Так или иначе, родным Аврора жаловалась на тяжкие страдания во время родов, что кормление сына грудью проходит для нее весьма болезненно.
Но все оказалось преодолено без малейшего ущерба для малыша благодаря полной материнской самоотрешенности Авроры. Сын - заботы о нем заполнили ее жизнь до краев отныне и навсегда. По обоюдному согласию супруги планировали как можно скорее вернуться домой в Россию и наконец-то зажить спокойной жизнью в родных стенах.
Задержка выходила только из-за того, что Павел Николаевич решил привезти сына в новый, подаренный жене особняк на Большой Морской - словно в символическую колыбель, где ему, защищенному от всех бурь, предстояло расти и мужать.
А посему в Петербурге управляющие получили уведомление, как и что следует обновить и приготовить к возвращению хозяев с маленьким наследником. Пустовавшее почти четыре года жилище заполнялось диковинными растениями, менялась обивка мебели, в самой теплой, удаленной от городского шума комнате устраивали детскую. Все - от покрытия полов до мебели и посуды, предназначенных для самого юного обитателя роскошного особняка, - заказывалось в Европе в специальных, хорошо зарекомендовавших себя фирмах.
…Павел Николаевич не успел привезти жену и сына на родину. За три дня до того, как маленькому Полю решено было отметить первые полгода жизни, его отец скончался. Аврора вернулась домой с мужем в свинцовым гробу и крошечным сыном. Она становилась наследницей колоссального состояния.
Вдова похоронила мужа на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры и поставила над могилой мраморный мавзолей, уничтоженный в советские годы.
* * *
В Национальном музее Финляндии висит портрет уже пять лет как овдовевшей Авроры Демидовой с сыном. Мальчик с тонкими чертами лица доверчиво приник к матери, словно ища у нее защиты на жизненном пути, начатом без отца.
На полотне эти двое выглядят как неразделимое целое. Зная историю взаимоотношений матери и сына, можно со всей определенностью сказать: пока смерть не разлучила их, они оставались друг другу самыми близкими и дорогими людьми. Чтобы ни случилось. В любых обстоятельствах.
…После смерти мужа Демидова с крошечным Павлом уехала к себе на родину, в местечко Трескенде под Гельсингфорсом. Жизнь среди родных всегда казалась Авроре предпочтительнее петербургской. Хотя с годами ее красота только набирала силу, чему свидетельство этот портрет, она была лишена замашек светских львиц с их страстью блистать, пленять, заставлять о себе говорить. Если бы не особое положение при дворе, когда царь с царицей, не найдя в бальной зале Демидову, интересовались, где же она, не скоро бы Петербург увидел красавицу вдову.
Аврора дорожила возможностью растить сына на свежем воздухе, среди зеленого раздолья, на парном молоке, доставляемом с ближайшей фермы. Мальчика окружали не столько няньки, сколько родные люди во главе с обожавшей внука бабушкой Евой.
Впрочем, Аврору в ее глуши не забывали и петербургские друзья: князь Петр Андреевич Вяземский, поэты Мятлев и Тютчев, литератор граф Соллогуб. Великосветских знакомых она не приглашала. Это говорит о человеческих пристрастиях Демидовой. Она сближалась с людьми, лишенными чопорности и снобизма.
Надо сказать, что каким-то чудом Аврора вообще избежала колкостей и пересудов со стороны современников, а главное - современниц. И это при ее-то ослепительной внешности да к тому же фантастическом богатстве. Уму непостижимо, каким образом ей прощалось подобное! Надо было иметь много такта, ума и обаяния, чтобы обезоружить завзятых злоязычников, не щадивших порой и императора с семейством.
Как, однако, упорно ни отсиживалась Аврора у себя в Трескенде, надо было не только возвращаться в столицу на Большую Морскую, но и появляться в свете. Нельзя же в самом деле бесконечно ссылаться на траур! Ее хотел видеть сам Николай I, как, впрочем, и другую красавицу вдову, Наталью Николаевну Пушкину, которой он лично дал это понять.
Подобное желание, похожее на приказ, диктовалось целью амбициозного государя иметь то сокровище при своем дворе, которое нельзя получить ни силой власти, ни силой денег, - женскую красоту.
В этом единственном Николай I был абсолютно схож со своим непримиримым оппонентом А.И.Герценым, который писал в "Былом и думах": "Я всегда уважал красоту и считал ее талантом, силой".
Власть женской прелести царила в апартаментах Зимнего дворца. Члены дипломатического корпуса и заезжие иностранцы единодушно признавались, что нигде и никогда они не видели такого обилия красавиц в умопомрачительных туалетах и драгоценностях.
Один из них писал: "Эти простые платья сшиты в Англии и стоят больше, чем стихарь из золотой и серебряной парчи. Эти букеты на юбке из тарлатана или газа прикреплены бриллиантовыми булавками, эта бархатная лента пристегнута камнем, который, можно подумать, взят из царской короны. Что проще белого платья из тафты, тюля или муара с несколькими жемчужными гроздьями и прически к нему: сетка из жемчуга или две-три нитки жемчуга, вплетенные в волосы! Но жемчуг стоит сто тысяч рублей, и никакой искатель жемчуга не принесет более круглых и более чистых жемчужин из глубины океана!"
Если же говорить об украшениях Авроры Демидовой, то им действительно не было равных в мире. Современники писали, что в самом большом зале можно было легко найти красавицу Демидову: ее всегда окружала толпа любопытствующих, желавших увидеть легендарный алмаз Санси. Обычно Аврора носила его на тоненькой цепочке. Говорят, что Николай I по этому поводу однажды пошутил: "Однако, мадам, как просто!"
Всеобщее внимание к неброскому на вид украшению понятно: алмаз такой величины был настоящим сокровищем, но слава за ним закрепилась весьма дурная. Во всяком случае, не один его прежний хозяин заплатил жизнью за обладание подобной редкостью.