– Вполне, – он кивнул. Я почувствовала, что он умирает от скуки, и взмолилась, чтобы немедленно случился второй всемирный потоп и нам пришлось бы остаться здесь навеки. Я представила себе, как дюйм за дюймом поднимается вода, покрывая дорогу, тротуар, ступени, наши лодыжки, ноги, тела, и как мы тонем вдвоем, отрезанные от всего мира.
– Это было только вступление, а вот теперь ливанет по-настоящему, – сказала я, указывая на черную тучу, накрывающую сразу погрузившийся во тьму Дублин.
– Всего лишь ливень, – ответил он, руша разом все мои мечты, – а что вы скажете о чашечке чая, хотели бы вы выпить чаю?
– С удовольствием, – мы под дождем перебежали дорогу и вошли в чайную.
Я совсем не помню, о чем мы говорили. Знаю только, что от счастья и уверенности в том, что то ли Бог, то ли кто-то еще позволил нам встретиться, я словно язык проглотила. Я съела три пирожных. Он хотел, чтобы я взяла четвертое, но я отказалась, это было бы уже неприлично. Потом он спросил, как меня зовут. Все-таки он забыл.
– Скажите, а что вы читаете? – спросил он. У него была привычка смеяться всякий раз, когда я смотрела ему в глаза. И хотя глаза у него были очень грустные, смеялся и улыбался он мило.
– Чехова, Джеймса Джойса, Джеймса Стивенса и… – я запнулась – мне вдруг показалось, что он подумает, что я хвастаюсь.
– Как-нибудь я дам вам одну книжку, – сказал он. "Как-нибудь? Когда же будет это как-нибудь?" – думала я, разглядывая чаинки в его чашке. Я налила ему вторую чашку через маленькое ситечко, которое официантка принесла с некоторым опозданием. Чай медленно лился через это замечательное ситечко.
– Это все чепуха, – сказал он. Мы отложили ситечко, оставив его мокнуть на блюдце.
Я знала, что Бэйба уже ждет и что мне пора идти, но не могла просто вот так встать и уйти, расставшись с ним. Я обожала его длинное грустное лицо и изящные руки.
– Я часто стараюсь представить себе, о чем думают девушки вроде вас. О чем вы думаете? – спросил он, внимательно посмотрев на меня несколько секунд.
Я думала о нем и чувствовала, как заливаюсь румянцем. Но ему я ответила скучно и глупо:
– Я не очень-то о многом думаю, например о новых платьях, или о том, куда съездить в отпуск, или о том, что будет на обед.
Мне сейчас кажется, что он вздохнул, а я, стараясь скрыть свое смущение, стала говорить ему о том, что многие девушки мечтают выйти замуж за богатого человека, а одна из них, которую я знаю близко, думает только о своих волосах. Она моет их каждый вечер и измеряет, насколько они выросли за неделю, и их золотой поток обрывается уже ниже ее лопаток. Но поскольку она так помешана на них, ничто другое не приносит ей истинного удовлетворения.
– А что вы делаете, когда у вас отпуск? – спросил он, и я вздохнула, потому что мне хотелось жить в гостинице и чтобы мне приносили завтрак в постель. Мне никто не приносил завтрака в постель, может быть, только раз или два, когда я была в монастыре и болела, и тогда мне приносили чашку специального лекарственного отвара, который надо выпить перед тем, как есть. Сестра Маргарет всегда следила за тем, как ты пьешь этот отвар, говоря при этом, что он полезен не только для тела, но и для души.
– Езжу домой.
– А где он находится?
Я рассказала.
Мой отец вернулся из сторожки в наш собственный дом и жил там с моей теткой. Я постаралась описать все это как можно ярче.
– Вам нравится бывать дома?
– Там полным-полно деревьев и очень одиноко.
– Я очень люблю деревья и все время сажаю их, – сказал он, – я уже, наверное, не одну тысячу их посадил.
– Серьезно? – спросила я с сомнением. Мне показалось, что он подтрунивает надо мной, а я не люблю этого.
Он посмотрел на часы, и было понятно, сейчас он скажет, что должен идти.
– Простите, но в четыре у меня встреча.
– Извините, что задержала вас, – сказала я, когда мы поднялись. Он расплатился и взял свою вельветовую кепи со стоявшей вешалки красного дерева.
– Благодарю вас такая прекрасная встреча, – произнес он, когда мы уже стояли снаружи. Я тоже поблагодарила его. Он приподнял кепи и ушел. Я стояла и смотрела, как он шел. Мне казалось, что темнолицый Бог повернулся ко мне спиной. Я протянула руку, чтобы позвать его, но нашла только дождь. Мне казалось, что этот бесшумный ливень не кончится никогда. Автобусы были переполнены, потому что время было уже за пять часов, а Бэйба жутко разозлилась, потому что я опоздала на час.
– Жизнерадостная идиотка, – отрезала она, не слушая моих извинений. Я не стала говорить ей, что встретила его.
Мы выпили кофе, а позже, как и было условлено, пришел Туша. Мы выпили еще кофе, и он принес извинения за все и дал нам пять фунтов, чтобы покрыть расходы на билеты. Потом мы поймали такси и поехали на трех борзых в Гарольдс-Кросс.
В следующую среду я пришла на Доусон-стрит и простояла около книжной лавки по меньшей мере часа два, но Юджин Гейлард не появился ни в этот раз, ни в следующую среду, ни даже через среду.
Так прошли четыре недели тоскливого ожидания и неизбывного желания хоть одним глазком посмотреть на него, одетого в длинное черное пальто с каракулевым воротником. Я представила себе, как он сидит в кафе Роберта и смотрит на темноволосых девушек. Он говорил мне, что ему нравятся темные волосы и глаза, но очень бледная кожа, он говорил, что все это создает у него ощущение покоя, который он очень ценит. Я посидела в кафе Роберта, думая о нем. Он не ел картошки и за едой пил воду, поэтому и я стала пить за едой воду. Вода из-под крана дома у Джоанны всегда была тепловатой и совсем невкусной, но было так приятно делать то, что делал он.
Я ждала и ходила туда-сюда, уверенная, что я обязательно встречу его. Вдруг от этой дикой надежды моя душа воспарила. Я уже чувствовала его запах, видела волосы на его руках и его горделивую походку. А ведь я не встречала его уже целый месяц. Один раз, правда, я увидела его машину, стоявшую на Моулсворт-стрит, я прождала целую вечность в дверях закрытого магазина. В конце концов голод прогнал меня домой, а на следующий день я написала ему и предложила выпить со мной чаю в следующую среду.
Пробежала неделя, и я пришла в ресторан, дрожа от страха. Он был там, сидел за столом и читал газету.
– Кэтлин, – сказал он, когда я вошла. Кажется, он наконец-то запомнил, как меня зовут.
– Здравствуйте, – сказала я, сквозь дрожь думая, не следует ли мне извиниться за то, что я побеспокоила его своим письмом. Я села, на мне было мое старое пальто и голубой шифоновый шарф, обмотанный вокруг шеи.
– Снимите пальто, – предложил он и, сняв его с меня, повесил на спинку кресла. – Всегда забываю насколько, вы хороши, пока не увижу вас снова, – сказал он, внимательно посмотрев на меня. – Этот ваш румянец, как я люблю ваши пылающие щечки. Они у вас такие, словно вы только что вернулись с велосипедной прогулки по северной окружной дороге.
Сколько бы пудры я ни изводила на мои щеки, они все равно оставались розовыми. Он заказал сэндвичи, пирожные, пшеничные лепешки и печенье. Тут меня охватило беспокойство, потому что, строго говоря, это я должна была бы платить, ведь я его пригласила, а у меня в кошельке было не больше десяти шиллингов. Он поставил локти на стол, подперев кулаком подбородок. Веки его глаз были полуопущены, и как только он слегка приподнимал их, меня поражало выражение нежности, светившееся в его карих глазах. Лицо его было жестким, но глаза светились теплом.
– Итак, – сказал он, – на чем же мы остановились? – у него на скуле запеклась кровь – он поранился, когда брился.
– Я не слишком докучаю вам своим обществом? – спросила я.
– Совсем наоборот. Я очень обрадовался этому вашему приглашению. Я все время думал о вас, все эти прошедшие несколько недель.
– Пять, – быстро сказала я.
– Пять чего?
– Пять недель, мы знакомы пять недель.
Он рассмеялся и спросил, не веду ли я дневник, и я подумала, что он лукав.
– Я хочу знать о вашем образе мыслей, – сказал он, пока я облизывала губы после проглоченной ложечки мороженого.
– Мне очень хотелось встретиться с вами, – сказала я честно.
– Я знаю, но… – он запнулся и продолжил, поигрывая щипчиками для сахара, – видите ли, это все довольно сложно. Я буду с вами откровенен. Мне не хочется идти па какие-то вещи. Возможно, это просто моя пуританская щепетильность, потому что вы с Бэйбой обе замечательные девушки, а я человек, если можно так выразиться, более чем в возрасте, для того чтобы вам следовало знакомиться со мной ближе.
Делая вид, что я не заметила его упоминания о Бэйбе, я сказала примерно следующее:
– Что означает "идти на какие-то вещи"? – горло мне перехватывало, а сердце мое обрывалось.
– Вы очень милая девушка, – повторил он и, протянув руку, коснулся моих запястий, слегка потрепав их. Я спросила его, не могли бы мы по крайней мере как-нибудь еще выпить вместе чаю.
– А что мы сейчас делаем? – он кивнул головой в сторону стоявшей на столе посуды, – мы можем даже поужинать вместе.
– Поужинать?!
– Поужинать! – сказал он, немножко передразнивая то, каким восторженно-удивленным тоном я это выкрикнула.
Мы поужинали, а потом поехали в Клонтарф и, выйдя из машины, побрели в Булл Уолл. Вокруг нас дышала мягкая и таинственная ноябрьская ночь. Он держал мою руку в своей, не сжимая ее слишком сильно и не теребя мои пальцы. Он просто держал меня так, как держат за руку ребенка и как вы в детстве держались за руку матери. Просто и обычно.
Он рассказывал мне об Америке, где он жил несколько лет, в основном в Нью-Йорке и в Голливуде.
Море было спокойно. Волны как бы нехотя разбивались о валуны, а в воздухе стоял сильный терпкий запах озона. Я не могла бы сразу определить, был ли это все еще прилив или уже начинался отлив. С первого взгляда это бывает трудно понять.
– Начинается отлив, – сказал он, и я верила, что так оно и есть, я верила всему, что бы он ни сказал.
Неспешно ступая дальше по цементному волнорезу, мы вместе курили сигарету. Где-то далеко в море слышались сигналы, подающиеся во время тумана, а цепь огней раскинулась в объятой туманом бухте драгоценным ожерельем. Маячные огоньки деловито вспыхивали то тут, то там, подмигивая одиноким кораблям в море. Я стала думать обо всех людях на свете, которые ждут, чтобы Другие люди пришли к ним на помощь. Я совсем не была одинокой, потому что рядом был человек, около которого мне хотелось быть. Мы дошли до конца волнореза и стали смотреть на скалы и затоки и на облепившие все водоросли. Он стал рассказывать о другом море, о таком далеком Тихом океане.
– Я, бывало, вырывался туда на неделе, когда совсем уж заматывался в Лос-Анджелесе. Небо там всегда голубое, режуще-голубое калифорнийское небо. Горячие тротуары и обожженные солнцем хищные лица на огромных рекламных плакатах. А я так люблю дождь и уединение… – он рассказывал очень тихим голосом, помогая себе жестами. Я видела только очертания его лица в зеленоватых лунных бликах и в блеске огонька сигареты, которую мы курили вместе.
– И вы ездили туда? – спросила я, надеясь, что как-нибудь случайно он расскажет мне что-то о своей личной жизни.
– Я приезжал туда и ходил по замечательному белому тихоокеанскому бережку, пропитанному нефтью и усеянному нефтяными вышками. Я пинал пустые пивные жестянки и мечтал вернуться домой.
Мне казалось очень странным, что люди не присутствовали в этих воспоминаниях. Только само место, которое он описывал, и белый песок, пивные жестянки и гниющие перезрелые апельсины по сторонам шоссе.
– Вы всегда говорите так, будто там только вы и были, – сказала я.
– Да, я рожден для монашеской жизни.
– Но ведь вы даже не католик, – как-то само собой вырвалось у меня.
Он громко рассмеялся. Было немного даже неловко слышать его смех, перекрывший вдруг и шепот волн, и вздохи парочки, которая занималась любовью между скалами. Он сказал, что более самовлюбленных людей, чем католики, не встречал никогда в жизни и что их самомнение даже немного путает его.
На краю волнореза мы смотрели на волны, лизавшие цементную стену, и мистер Гейлард рассказал мне, что еще мальчишкой выиграл кубок и какие-то там медали за достижения в плавании. Большую часть жизни он провел в Дублине со своей матерью, и ему пришлось идти работать в тринадцать или даже в двенадцать лет. Он был еще совсем маленьким, когда отец бросил их, и он совсем еще ребенком занимался тем, что собирал на берегу монетки.
– Я довольно часто находил шиллинги, – сказал он, – я всегда был так счастлив, когда что-нибудь находил, а я всегда что-то находил. Вот, например, нашел вас, девушку с глазами лемура. Вы знаете, кто такие лемуры?
– Да, – соврала я и, испугавшись, что он спросит, быстро перевела разговор.
Подвозя меня домой, он сказал:
– Как давно не приходилось мне проводить вечер с такой симпатичной девушкой, как вы.
– Ну уж и да, – сказала я, посмотрев на его прекрасный профиль. Мне так хотелось узнать обо всех женщинах, которые были с ним, какие у них были духи и чем все кончалось с ними. Он сказал, что годам к двадцати пяти он перепробовал много разных профессий, учился на кинооператора, садовника, электрика. Он мог позволить себе любоваться хорошенькими девушками, как другие любуются цветами или кораблями в гавани.
– Правда, – сказал он улыбаясь.
Улыбка была такой милой, что я пододвинулась к нему поближе, прижавшись щекой к колючей материи его пальто.
Тогда он даже не поцеловал меня.
Глава четвертая
Мы стали встречаться три раза в неделю. В промежутках он писал мне открытки, а с течением времени я стала получать даже письма. Он называл меня Кэт, так как на его вкус Кэтлин похоже на "Килтартан" – я, правда, не знала, что это означает.
Каждый понедельник, среду и субботу он ждал меня около магазина в своей машине и каждый раз, когда я садилась рядом с ним, я чувствовала, что буквально вся трепещу от счастья. Как-то он решил заночевать в гостинице на Гаркорт-стрит, чтобы, встретившись со мной на следующий день в обед купить мне шубку. Близилось Рождество, а мое старое зеленое пальто выглядело совсем уже заношенным. Он купил мне шубку из серого каракуля с мягким большим воротником и яркой подкладкой.
– Просто глаз не оторвать, – сказал он, когда я ходила по магазину, а он разглядывал покупку сзади. Мне ужасно хотелось, чтобы он быстрее закончил эту пытку: когда люди вот так меня рассматривают, это просто вгоняет меня в краску.
– Вам идет, – подытожил он, но я считала, что эта шубка меня толстит.
Мы купили ее. Я попросила продавщицу завернуть мое старое пальто. Она была просто шокирована со своими серебристыми, аккуратно уложенными волосами, в бледно-лиловой форменной одежде, застегнутой на все пуговицы. Потом он купил мне шесть пар чулок и нам дали еще одну бесплатно. Он сказал, что неловко принимать ее только потому, что у нас достаточно денег, чтобы заплатить за шесть пар, но я была все равно так рада!
Я подумала о маме и о том, как бы ей, наверное, понравилось все это, если бы только она могла, она бы встала из своей холодной могилы в Шеннонском озере, чтобы лично ощутить прелесть такой ситуации. Мне было всего двенадцать, когда она утонула. Мне вдруг стало стыдно, что я так счастлива с ним, а свою маму я никогда не видела счастливой или даже просто смеющейся. Роскошь магазина напомнила мне о ней. За несколько дней до ее гибели мы с ней отправились в Лимерик за покупками. Она откладывала деньги, которые получала от продажи яиц несколько недель, потому что хотя земли у нас не было немало, с наличными всегда было туговато.
Мой батяня пил много и вечно влезал в долги. А она тогда еще продала старых кур, которых купил человек, покупавший перо. В Лимерике она приобрела помаду. Я помню, как она пробовала оттенки на тыльной стороне руки и долго колебалась, прежде чем решилась все-таки купить ту, в которой было больше оранжевого, в черном с позолотой футляре.
– Моя мама умерла, – сказала я ему, пока мы расплачивались. Мне хотелось добавить еще что-то, что показало бы, какую жертву она приносила, тянув свою лямку. О том, как одно ее плечо поднялось выше другого от постоянного таскания корзин с кормом для кур, о том, как она прятала под матрасом брусочки шоколада, чтобы я могла съесть их в постели, испуганная нашим батяней или воем ветра за окном.
– Бедная ваша мама, – сказал он, – я уверен, что она была доброй женщиной.
Мы пообедали в ресторане, и я стала беспокоиться, что могу опоздать на работу.
Идя за мной по маленькому, мощенному булыжником переулочку к машине, он произнес:
– Вы похожи на Анну Каренину в этой шубке.
Я подумала, что она, наверное, была какой-нибудь из его подружек или, может быть, актрисой. На обратном пути я выпалила:
– А не хотите ли прийти выпить чаю сегодня ко мне? Бэйба попросила меня пригласить его на чай, конечно, чтобы пофлиртовать с ним.
Он согласился и обещал быть к семи.
Я уже бежала к своей лавке, когда он крикнул мне вслед, чтобы я берегла свою новую шубку, и рассмеялся. Я послала ему воздушный поцелуй.
– Твоя попка в ней просто обворожительна, – прокричал он. Я чуть не умерла. Около входа было полно клиентов, и они все слышали.
Втихаря, чтобы не слышала миссис Бёрнс, я написала записочку Джоанне и попросила ее приготовить что-нибудь особенное к чаю. Сегодня была пятница, а по пятницам у нас обычно пудинг с вареньем. У нас всегда по одинаковым дням недели бывает одинаковое меню. У Джоанны это называется "новым порядком".
Вилли отнес мою записку и вернулся с ответом на синих голодных губах. "Майн Гот, я должен тратить весь свой запас продукты на какой-то богач!"
Я купила пирожное в булочной по соседству. Это было дорогое, обсыпанное орешками пирожное. Я послала ей это вместе с пакетом печенья и баночкой клюквенного желе. Вилли вернулся и доложил, что она спрятала пирожное в жестянку, что означало – Джоанна решила приберечь его до Рождества. Хотя до Рождества было еще больше месяца. Весь оставшийся день чувства, наполнявшие мое сердце, то возносили меня в небеса, то роняли в бездну. Дважды я неправильно сдала сдачу, и миссис Бёрнс даже спросила, здорова ли я. Под конец я так уработалась, что уже хотела, чтобы он вообще не приходил. Я все время видела его лицо перед собой, глубоко посаженные глаза и вздувшуюся на краю виска жилку. Потом я вдруг испугалась, что, посмотрев, в каком месте я живу, он не захочет больше встречаться со мной.
Дом Джоанны был чистенький, но все равно довольно запущенный. Это было кирпичное здание с террасой и больше всего при его отделке изнутри не поскупились на линолеум. Джоанна накупила дешевых половичков и постелила их тут и там в холле под лестницей. Мебель была темной и массивной. Гостиную Джоанна уставила китайскими собачками и увешала разными нелепыми эстампами и вообще всякой ерундой. В горшке на пианино цвело искусственное растение.
Когда я вернулась домой, Бэйба была уже там, одетая и накрашенная. Джоанна, конечно же, сказала ей, что мистер Гейлард должен прийти. Моя подруга разоделась в облегающий жакет и в свободные брюки из шотландки.
На спине жакета был вырез в форме латинской буквы "V".
Не успела я войти в комнату, как услышала Джоанну:
– Очень плохо для пол, когда девушки ходить на шпильки и царапать его.