Наши туфли с острыми, как стилеты, каблучками оставляли вмятинки на линолеуме.
– Это мои единственные, – бросила Бэйба таким тоном, в котором слышалось "а не пошли бы с вашим линолеумом!".
– Майн Гот, наверху везде, где только видит глаз, и под шкаф, и под туалетный столик только одни туфли, везде только туфли, и туфли, и туфли.
Вдруг они обе обратили внимание на мою новую шубку.
– Где взяла? – ахнув спросила Бэйба.
– Новое пальто! Каракуль! – воскликнула Джоанна и, потрогав мех рукой, сказала: – Богачка, ты есть богачка! Я не покупала новый пальто девять лет, как уехала из моей страны.
Для убедительности или, видимо, решив, что у меня туго с арифметикой, она показала девять пальцев.
– А свое старое мне отдашь, а? – спросила она, одаривая меня хищной улыбочкой.
– Что у нас к чаю? – спросила я. Он должен был появиться с минуты на минуту, поэтому я мчалась домой с такой скоростью, что у меня даже разболелось в груди.
– Ты меня спрашивайт, что к чай! Ты знаешь, что есть к чай! – взвизгнула Джоанна.
– Послушайте, Джоанна, он не обычный гость, он очень богат, знаком с различными кинозвездами, даже с Джоан Кроуфорд. Ну, пожалуйста, ну Джоанночка, ну пожалуйста! – я готова была на изнанку вывернуться, только чтобы произвести на нее впечатление.
– Богат! – произнесла Джоанна, растягивая это слово и подчеркивая в нем все согласные. Это было ее любимое слово, это была ее самая сладкая песня.
– А вот теперь послушай, я не богатая женщина. Я бедная, но я происхожу из очень порядочной, очень уважаемой австрийской семьи, которая по воле судеб должна была покинуть родину…
– Ну так ведь и он откуда-то из ваших мест, – выпалила я, надеясь хоть как-то смягчить ее.
– Откуда? – тотчас же спросила она, и видно было, что мне удалось заинтересовать ее.
– Кажется, из Баварии или из Румынии, а может и еще откуда-то, – сказала я.
– Он есть еврей, да? – спросила она, сужая глаза. – Я не любить евреи, они очень жадные.
– Я не знаю точно, но он совсем не жадный, поверьте, – от волнения я чуть было не сказала ей, что он купил мне шубку.
Но Бэйба, знаменитая своей проницательностью, уже кое-что сообразила и пропела:
– Откуда эта шуба у тебя? – на мотив "Откуда эта шляпка у тебя?".
– Отец денег прислал, – соврала я.
– А то я не знаю, что твой старичок нынче на мели! – на ней не было бюстгальтера, и соски просвечивались через материю.
– Так что же все-таки у нас к чаю? – настаивала я.
– Пудинг с вареньем, – ядовито произнесла Бэйба, но тут трель дверного звонка заглушила ее голос. Я помчалась наверх: надо было хотя бы припудриться.
Дверь ему открыла Бэйба.
Я надела бледно-голубое платье, такой цвет мне более всего шел. На нем был кружевной узорный рисунок, словно бы материал посыпали снежинками, а вырез был очень глубоким. Это было легкое платье, никак не по сезону, но мне так хотелось нравиться ему!
Я некоторое время постояла под дверью столовой, растирая свои руки, чтобы удалить с них гусиную кожу и послушать, о чем они с ним говорят. До меня доносились звуки его низкого голоса, и я слышала, что Бэйба уже называет его по имени. Я открыла дверь и очень неловко вошла.
– Здравствуйте, – сказал он, поднимаясь, чтобы пожать мне руку. Бэйба сидела рядом с ним, положив свой оголенный локоть на изогнутую спинку его стула. Он в этой маленькой комнате с низким потолком выглядел еще более высоким и даже словно бы неуместным. Мне стало не по себе. Все вокруг стало выглядеть еще более жалким. Эти посеревшие от дыма шторы и по-идиотски улыбающиеся китайские собачки на буфете.
– Легко нас нашли? – спросила я его, чтобы хоть что-нибудь сказать. Я тщетно старалась избавиться от своей дурацкой скованности. Я всегда чувствую себя более неловко, когда приходится принимать гостей у себя. Еще на улице я с ним могла говорить, а вот дома, где я стыдилась всего на свете, это было мне просто не по силам.
Джоанна внесла на подносе завернутый в муслин пудинг.
– О, майн Гот, он такой горячий, – проговорила она, ставя поднос на вырезанную Густавом из линолеума подставку. Она развернула влажную салфетку.
– Горячее, – шепнула Бэйба Юджину и подмигнула. Пудинг был таким белым и сальным, что почему-то показался мне похожим на труп.
– Мой домашний, – с гордостью сказала Джоанна, разрезая свой шедевр кулинарного искусства на кусочки. Часть варенья вылилась при этом на поднос. Но она ложечкой разложила его к каждой порции.
– Для моего дорогого нового гостя, – сказала она, протягивая первую тарелку Юджину, который сразу же вежливо отказался от угощения, сославшись на то, что не может есть мучного.
– Это не есть мучное, что есть мучное? – закудахтала Джоанна. – Это есть настоящий австрийский рецепт.
– Косточки в малиновом варенье застревают у меня в зубах, – улыбнулся он, стараясь перевести все в шутку.
– Выньте ваши зубы, – предложила Джоанна.
– Да это мои собственные зубы, – рассмеялся Юджин, – а нельзя ли мне просто выпить чашечку горячего чая?
– Вы не есть мой еда, да? – спросила она в ужасе и растерянно посмотрела на гостя.
– Все дело в моем желудке, – объяснил он, – у меня язва, вот здесь, – он положил свои руки на черный пуловер и потрепал себя по животу. Чуть раньше он с разрешения Джоанны снял пиджак. Этот черный пуловер очень шел ему, делая еще более утонченным и одухотворенным.
– Вы страдаете запорами? – всплеснула руками Джоанна. – У меня есть там наверху один вещь, я привозить из моей родина, как это у вас будет? Это есть… клизма!
– Боже правый, – вздохнула Бэйба, – пусть хоть чаю сначала попьет.
– У меня всего лишь боли, – успокоил Юджин хозяйку, – результат нервотрепок…
– Нервотрепки у богатого человека? – вылупилась на него Джоанна. – Как нервотрепки могут быть у богач?
– Мирового масштаба, – ответил он.
– Мировой масштаб, – воскликнула она. – Вы есть немножечко псих.
Вдруг испугавшись, что хватила через край, Джоанна неожиданно подошла к нему и, потрепав рукой по маленькой залысинке, так, точно знала его всю жизнь, почти нежно произнесла:
– Бедняжка, как ужасно, что у вас больной живот.
Не прошло и минуты, как стол был уставлен маринованными огурчиками, салями, маслинами, копченой ветчиной и блюдом отличной домашней лапши.
– У-ти-пусси, – мяукнула Бэйба, зажимая между пальцев маслинку и нежно целуя ее.
– Это очень напрасно, – покачала головой Джоанна, отбирая у нее маслину, – это специально для мистера Юджина.
– Правильно, Джоанна, мы, иностранцы, должны иметь чувство локтя, – похвалил он, но как только она ушла готовить чай, сделал нам обеим по бутерброду с ветчиной.
– Глядя на это, сразу веришь, что вы, девочки, привыкли здесь к изысканной кухне, – он качнул головой в сторону подноса с пудингом. Это привело Бэйбу в бурный восторг, она использовала какой-то новый громкий с особенным оттенком смешок, затем, повернувшись к Юджину, сказала:
– Ничего так меня не привлекает в жизни, как высококультурные люди.
Он привстал и отвесил ей поясной поклон.
Бэйба выглядела очень здорово тем знаменательным вечером. У нее маленькое аккуратное смуглое личико. Глаза небольшие, но лучистые и немного тревожные, они похожи на порхающих с ветки на ветку птичек. Мысли у нее в голове мчатся бурным потоком, сметая одна другую. Она производит впечатление очень энергичного человека.
– Когда-то я был знаком с одной девушкой, похожей на вас, – сказал Юджин Бэйбе, и она еще больше расплылась в улыбке.
– Мой лучший чай, – объявила Джоанна, внося в комнату серебряный чайничек и помятый кувшин с горячей водой.
– Ну как? Нравится? Вкусно? – кинулась она с вопросами, прежде чем кто-либо успел поднести чашку к губам.
– Обворожительно, – ответил он.
Он начал расспрашивать Джоанну о ее семье, родине и о том, не собирается ли она вернуться туда. Она рассыпалась в славословиях своей семье, братьям. Мы с Бэйбой слышали все это по крайней мере пять тысяч раз.
– Сверни ей шею, – попросила меня Бэйба, кивая в сторону бутылки вина, которую принес с собой Юджин.
– Сейчас наша хозяюшка расчувствуется как следует и сама откроет, – ответила я, бросив взгляд на Джоанну, которая так была поглощена разговором, что просто не замечала нас.
– По-моему, она и так уже дальше некуда, как расчувствовалась. Она как раз сейчас рассказывает бедняге Юджину всю эту лабуду о своем лабудовом брате, который менял ей подгузники, когда ей было два, а ему четыре, – изрекла Бэйба.
– Один раз мы с моим брат быть целый вечер в опера… – продолжала тарахтеть Джоанна, когда Бэйба, дотронувшись до ее локтя и указывая на бутылку с вином, сказала:
– Предложите мужчине выпить.
Джоанна растерянно посмотрела вокруг и спросила:
– Чаю хотите?
– Да, – ответил он, – а вина я не пью.
– Какой вы мудрый человек, вы мне нравитесь, – просияла она. Бэйба издала громкий обреченный вздох.
– Вы не должен жениться на простой продавщице из Ирландия, – порекомендовала ему Джоанна, – вы должен жениться на хорошей благородной женщина из ваша страна, на графине.
Все-таки Джоанна была безмерно глупа, она даже не думала о том, что я могу обидеться на ее слова. Я подпалила волосок на ее руке кончиком моей сигареты.
– Майн Гот, ты сожжешь меня! – подпрыгнула она.
– Ой, простите!
Необходимость дальнейших извинений с моей стороны отпала благодаря появлению Джанни, еще одного жильца. Его и Юджина представили друг другу.
Когда Джоанна встала, чтобы взять у него чашку с блюдцем, она успела запрятать бутылку с вином за одну из китайских собачек.
– Вот так, – подытожила Бэйба, наливая себе холодного чаю.
– Ми скузи, – протянул Джанни, попросив Бэйбу передать ему сахар. Он явно выпендривался, все эти его жестикуляции и фальшивая многозначительная мина на лице раздражали меня. Он переехал к Джоанне как раз в тот день, когда я собиралась в Вену с мистером Джентльменом. Поначалу я даже помогла ему с английским, и как-то мы вместе ходили смотреть "Похитителей велосипедов". Потом он подарил мне бусы и решил, что ему теперь со мной все позволено. Как-то вечером он хотел поцеловать меня на лестнице, но я не позволила ему, а он возмутился и заявил, что бусы тоже денег стоят. Тогда я предложила ему взять подарок обратно, но он потребовал деньги, и с тех пор отношения между нами стали очень прохладными.
– Еще один грязный иностранец, – пошутил Юджин.
– Я из Милана! – взвился Джанни. С чувством юмора у него было плоховато.
– Она задохнется, – бросила Бэйба, когда Юджин протянул мне очередную сигарету. Я взяла ее. Давая мне прикурить, он приблизился и прошептал:
– Ты просто вся сияешь сегодня.
Я подумала о его сладких влажных поцелуях, которыми он покрывал мои веки, и о тех словах, которые он шептал мне, когда мы были одни.
– Вы хорошо знаете итальянский? – спросил Джанни. Юджин отвернулся от меня и бросил затухающую спичку в стеклянную пепельницу – приобретение Густава. "Гиннесс – это для вас" – было написано красными буквами по золоченой поверхности пепельницы.
– Мне довелось поработать на Сицилии. Мы снимали фильм о рыбаках, и я прожил месяца два в Палермо.
– А! Что такое Сицилия? – бросил Джанни презрительно. Лицо его при этом приняло глупый задиристый вид.
"Самовлюбленный дурак", – подумала я, наблюдая, как он набивает рот колбасой. Ему полагалась колбаса, как постояльцу-мужчине. Джоанна почему-то была уверена, что ее постояльцы мужского пола должны питаться более основательно. Когда я смотрела на него, это как раз и случилось. Я уронила сигарету в глубокий вырез своего платья. Сама не пойму, как это могло произойти, но, выскользнув из моих пальцев, сигарета упала и обожгла меня. Я завопила, почувствовала боль и увидела дымок, поднимающийся к подбородку.
– Горю! Горю! – Я вскочила. Сигарета удобно устроилась как раз в середине моего бюстгальтера, причиняя мне жуткую боль.
– Майн Гот, тушите ее! – кричала Джоанна, пытаясь стащить с меня платье.
– Господи Иисусе! – захохотала Бэйба.
– Да сделайте же что-нибудь, а! – вопила Джоанна, а Юджин повернулся ко мне и расплылся в улыбке.
– Да она же нарочно устроила эту комедию, – сказала Бэйба и, схватив кувшин с молоком, опрокинула его на мое платье.
– Хороший прекрасный молоко! – запричитала Джоанна, но было поздно.
Я теперь была пропитана молоком, и сигарета, конечно, погасла.
– Простите, ради Бога, я думал, что вы шутите, – сказал Юджин.
Он старался перестать смеяться, чтобы не обидеть меня.
– Вы есть глюпый девчонки, – сказала Джоанна нам обеим.
Я помчалась переодеваться.
– Что это еще, черт возьми, за дурацкие выходки? – спросила меня Бэйба, выходя вслед за мной из столовой. – Ты самая настоящая идиотка!
– Просто задумалась, – сказала я. Я и правда задумалась о том, как бы поскорее утащить Юджина отсюда, чтобы целоваться с ним в машине.
– О чем, если не секрет, конечно?
Я не ответила. Ведь я думала о том вечере, когда он впервые поцеловал меня. Это был такой дождливый день, мы шли вдоль Лиффи к таможне в направлении города. Внезапно он спросил:
– А я целовал вас когда-нибудь?
И он поцеловал меня так, как будто мы были с ним на киноэкране. Земля у меня ушла из-под ног, и я даже не поняла, долгим или коротким был этот поцелуй. Теперь я навсегда была влюблена в эту часть Дублина. Потому что там впервые я коснулась губами сотворенного мной богоравного образа. Голубиные засидки на здании таможни были для меня прекрасными белыми цветами, лепестки которых осыпали древние камни крыльца и ступеней. Потом, когда мы сидели в машине, мы касались губами лиц друг друга, словно знакомящиеся собаки. Наши языки соприкасались, и он сказал мне:
– Распутница.
Пока я обо всем этом думала, Бэйба осматривала мое платье, чтобы понять, сколь серьезный ущерб нанесла ему сигарета. Она лежала там, серая от впитавшейся в нее жидкости, и, конечно же, платье оказалось прожженным.
– Валяй переодеваться, – бросила она.
– Пойдем со мной.
Я не хотела оставлять ее там с Юджином. Ревность разрывала мое сердце, когда я слышала, как она восклицает "совершенно верно" на все, что бы он ни сказал, и демонстрирует свои ямочки на щечках.
– Да никогда в жизни, – ответила она, поправляя сооружение из волос на своей голове, прежде чем вернуться в столовую и рассесться рядом с ним. Она повернулась ко мне спиной. Боже, до чего же глупо она выглядела в своем жакете с V-образным вырезом.
Я подкрасилась ее косметикой и пудрой и переоделась.
Когда я вернулась, Джанни сидел за старым пианино, едва касаясь его пожелтевшей клавиатуры и тихонько напевая себе под нос, не обращая внимания на голоса в комнате. Звучали негромкие аккорды. Стол отодвинули обратно к окну, и Бэйба объявила мне, что мы все собираемся попеть. Она оперлась плечом о край буфета и своим высоким детским утренним голосочком запела:
Все мечты мои напрасны -
Мне ребенком вновь не стать.
Не бывает никогда,
Чтобы яблоки росли на иве.
Не успели мы похлопать, как она завела новую песню, которая тоже была невероятно милой и грустной. Она была об одном человеке, встретившем еще в детстве в лесу прекрасную девушку и всю жизнь потом сохранившем в памяти ее образ. Припев звучал так: "Помни меня, помни меня, помни меня до конца своих дней". К концу голос Бэйбы задрожал, словно слова песни значили для нее что-то особенное, личное.
Юджин сказал, что она пела, как жаворонок. Она слегка покраснела и засучила рукава повыше, сказав, что в комнате очень жарко. Ее обнаженные руки, покрытые легким золотистым пушком, выглядели очень соблазнительно, когда она, опустив их на буфет, промяукала о том, что вокруг так жарко. По тому, как он посмотрел на нее, я знала, что ее пение навсегда, пусть и маленьким штришком, но запечатлеется в его памяти.
Пришел Густав, и Джоанна открыла вино и подала его в рюмках для ликера, чтобы хватило на подольше. Бэйба и Джанни пели, а потом моя подруга объявила, что раз я не пою, то должна почитать что-нибудь.
– Я не умею, – сказала я.
– О, Кэт, пожалуйста!
– Ну давайте, – попросил Юджин и сам спел "Джонни, разве я знала тебя" приятным беззаботным голосом.
Единственное, что я помнила наизусть из стихов, были "Матери" Патрика Пирса. Она была совершенно не к селу ни к городу в этой маленькой душной комнате, но я декламировала:
Lord thou art hard on mothers
We suffer in their coming and their going…
Бэйба хихикнула и громко сказала:
– А дальше ничего не будет насчет того, чтобы детишкам побольше карманных денег давали?
Я почувствовала себя полной идиоткой, потому что все захохотали, и хоть Юджин и сказал: "Браво, браво", – я все равно его ненавидела за то, что он смеялся вместе с ними.
Бэйба спела еще несколько песен, и Юджин даже записал слова некоторых из них на клочке бумаги, который убрал к себе в бумажник. Щеки ее раскраснелись, но не от румян, а от того, что она веселилась и чувствовала себя счастливой.
– Вам жарко, – сказал Юджин и встал около камина так, чтобы заслонить ее от жара.
"Более высокой любви не бывало между людьми", – думала я с горькой иронией, пока он стоял так, закрывая Бэйбу от жара и улыбаясь ей. Следующим в программе у нас как раз был коронный номер, дуэт Густава и Джоанны.
Для меня этот вечер был бесконечным огорчением. Уходя около одиннадцати, он не поцеловал меня и даже просто не сказал мне ничего особенного.
Даже во сне мне было страшно потерять его. Первое, что вспомнилось мне в момент пробуждения, были спетые Бэйбой "Алые ленты" и то, как он улыбался ей. Было холодно, я встала и начала одеваться. Окно побелело от мороза и налипших на стекло возле рамы снежинок.
На работу мне надо было рано, так как была суббота, самый суматошный день в лавке, и мне хотелось заранее приготовить как можно больше товара, чтобы потом не бегать за ним, когда повалят покупатели.
– О, дорогая, – сказала миссис Бёрнс, когда я вошла. Она пришла за колбасой и ветчиной, которые лежали на подносе на мраморной полке позади прилавка.
На мне была шубка, купленная мне им, и хозяйка пришла в восхищение от моего приобретения. Я сказала ей, что мне его купил Юджин Гейлард, а она вылупила на меня глаза и всплеснула руками:
– Что?! Он!
Я угадала, что она сейчас скажет, прежде чем она успела рот открыть. Миссис Бёрнс предостерегла меня, сказав, что он был женат и что одному Господу известно, сколько глупышек вроде меня ступили на скользкий путь, приведший их к гибели.
"Знаем мы этих невинных глупышек, – подумала я. – Такие же стервы, как Бэйба, с коварством, затаенном в глазах".