- Сжальтесь, монсиньор! - проговорила она. - Не судите, не выслушав моего оправдания… Вы видите очень хорошо, что я не лгу, понимаете, что я не шпионка. За это отвратительное ремесло берутся только из жадности, а я не ценю деньги… Я бросила отца, чтобы повидать Валериано Сиани, которому вы обязаны жизнью. Но он любит другую… Мне нужно теперь заслужить прощение Бога, и я умоляю вас сжалиться надо мной… Пощадите меня, как вы пощадили бы насекомое, скрытое в траве! Позвольте мне окружить заботами моего отца, мне все равно, где бы он ни был: изгнан ли на необитаемый остров Архипелага или заперт в подземных темницах Бланкервальского дворца.
- Заставьте замолчать эту несносную болтунью! Мне наскучило слушать вздор, - проговорил спокойно Заккариас.
Слуга вздрогнул и судорожно зарыдал.
XIV. Как Мануил Комнин был провозглашен императором
Заккариас снова расположился на подушках и занялся львом, который начал зевать во всю свою громадную пасть.
Кризанхир воспользовался наступившей паузой, чтобы приблизиться к Зое и шепнуть ей:
- Не противоречьте цезарю.
Гречанка вздрогнула и, заметив луч жалости и сострадания в глазах Кризанхира, крепко ухватилась за его грубую руку.
- Спасите меня, неужели же вы допустите пытки женщины, которую вы любили и на которой хотели жениться? - прошептали чуть слышно ее побелевшие губы.
Смущенный аколут постарался сохранить свой невозмутимый вид.
- Зоя, вы были неблагодарны и прогневали нашего общего повелителя, - сказал он строгим голосом.
- Но в Венеции нет же цезаря, - проговорила она с тоской, видя себя совершенно оставленной. - Вы ведь не робели бы перед турками или норманнами, отчего ж вы испытываете страх перед Мануилом? Если вы любите меня искренне, то это должно придать вам еще больше смелости и решимости… Вы можете повлиять на вашего товарища и просьбами, и угрозами, потому что держите в руках его жизнь.
Кризанхир, тронутый отчаянием молодой девушки, опустил голову.
- Вы опасная сирена, Зоя, - ответил он скрепя сердце. - Но не ждите, чтобы я поддался в данных обстоятельствах вашему обаянию… Если вы боитесь смерти, то пусть защитит вас монсиньор Сиани.
Зоя поняла, какой горький упрек скрывался под его насмешливыми словами.
- Я боюсь пытки, но не смерти, - возразила она. - Зачем говорите вы мне о Валериано, которого я хочу забыть?.. Вы еще желаете видеть меня своей женой?.. Я, может быть, кажусь вам теперь безобразной?.. Но знайте, что я готова повиноваться отцу, чтобы заглушить скорее безнадежную любовь, которая вызвала ваше презрение ко мне!
Начальник варягов начал колебаться под влиянием этих слов, произнесенных прерывающимся голосом. Он взглянул на Заккариаса, но тот притворился, что не замечает отчаянной попытки Зои.
- То есть вы соглашаетесь быть моей женой, между тем как сердце ваше всегда будет принадлежать венецианцу? - спросил Кризанхир с волнением.
- Нет, синьор, нет, - ответила она, во весь голос. - Я буду любить того, кто спасет меня от позорной казни.
- Непокорные дочери редко бывают хорошими женами, - вмешался Заккариас. - Не забудь, мой верный аколут, что она погубила отца своей безумною любовью. Никетас поступил бы с ней так же строго, как и я.
Слуга зашатался и прислонился к стене, чтобы не упасть.
Кризанхир не мог больше противиться умоляющим взглядам Зои. Ему казалось, что какая-то невидимая сила тянет его к ней, что эта девушка озаряет всю залу неземным сиянием и что вокруг него настанет вечный мрак, если она исчезнет. Кризанхир, вероятно, переценил свои силы, когда сказал, что не поддастся ее обаянию. При мысли, что одно слово Заккариаса может сделать его обладателем этой чудной красоты, им овладело невыразимо сладостное чувство.
- Повелитель, - начал он, обратившись с самым покорным видом к Заккариасу. - Не простите ли вы эту молодую девушку, если страх действительно изменил ее к лучшему… Если она говорит теперь искренне?
- Ну чего ты позволяешь делать из себя простофилю! - ответил Заккариас. - Не можешь же ты верить ее словам. Ты хорошо сознаешь, что она старается обмануть тебя… Видно, ее прекрасные глаза не на шутку заполонили твое сердце. Ты восхищаешься этой прелестницей и страстно желаешь назвать ее своей. Но если я поддамся на твои уговоры, то мы оба будем жертвами моей слабости. Ужас может вынудить у нее тысячу клятв, но сердце ее никогда не изменится! Она забудет этот спасительный урок и захочет отомстить за себя. Женщины непостоянны, как ветер, и изменчивы, как море.
Если бы эти слова, звучавшие язвительной насмешкой, были произнесены в Бланкервальском дворце, успех их был бы несомненным, так как Кризанхир был образцовым придворным. Но в настоящее время он представлял собою человека, которого было трудно переубедить.
Заккариас понял неудобство своего положения и пришел к заключению, что ему следует скрыть раздражение. Зоя же, заметившая, что аколут не убежден доводами Заккариаса, решилась между тем продолжать начатую борьбу.
- Не подозревайте меня в трусости, монсиньор, - сказала она, - если я делаю все возможное, чтобы избежать уродства, которому подвергают только богохульников да отцеубийц… Если цезарь неумолим, то убейте меня ударом кинжала: это единственная милость, которую я прошу у вас.
Сердце Кризанхира мучительно сжалось: ему представилось, что грубая рука палача уже заносит нож над этим дивным созданием, что сверкающие теперь жизнью глаза красавицы меркнут, а серебристый голос замирает в предсмертных хрипах. Он сделал нетерпеливое движение, как бы желая отогнать от себя мрачное видение и, подойдя к Заккариасу, бросился перед ним на колени.
- Повелитель, - сказал он, - я служил вам до сих пор верой и правдой, но, если вы вознаградите меня рукою этой девушки, моя грудь будет постоянно служить вам защитой против всех врагов.
Деспот почувствовал приступ ярости, когда ему стало очевидным, что победа клонится на сторону Зои. Но он не выдал своих чувств и проговорил с милостивой улыбкой:
- Я не могу отказать тебе ни в чем, мой храбрый варяг, и если ты желаешь, то я, пожалуй, помилую эту прекрасную грешницу. Но считаю нужным заметить, что рано или поздно ты раскаешься в своей ошибке, от которой я хотел удержать тебя… Аксих, не нужно калить железо, но пусть непреодолимая Зоя останется под охраной твоего льва во все время нашего пребывания в Венеции.
В эту минуту с улицы вдруг донесся протяжный свисток, заставивший Заккариаса взглянуть с беспокойством и недоверием на своих собеседников.
- Успокойтесь, - заметил бесстрастный Аксих. - Посетители дома у Львиного Рва сами боятся быть узнанными… Они знают, что я знаком с чернокнижием и верят в силу моих талисманов.
- О, мне известно это! Я слышал, что ты слывешь за великого колдуна и что даже сторонники Римского Папы приходят узнавать у тебя судьбу.
- Мне выгодно служить разным порокам и страстям, - сказал Аксих улыбаясь. - Я продаю не только приворотные корни, но и яды, удары кинжалом и наследства. Я помогаю мести и обманутого мужа, и покинутой своим обольстителем девушки. Мне все нипочем, и моя доктрина очень проста: все предназначено заранее судьбой, я только ее слепое орудие и считаю себя не виновнее ножа, проливающего кровь, или пузырька, заключающего в себе яд.
Новый нетерпеливый свист прервал речь укротителя.
- Твой посетитель начинает сердиться, - заметил Заккариас.
- Пусть себе ждет, - ответил Аксих. - Если я ему нужен, то он не уйдет от моих дверей, хотя бы его звала даже умирающая мать. Я знаю людей, презираю их, и мне доставляет даже удовольствие причинять им кое-какие неприятности. На самом деле это желание кажется мне естественным, если принять во внимание, что ежеминутно встречаешь негодяев, заботящихся только о том, чтобы причинять вред своему ближнему.
- Это так, - согласился Заккариас, - но меня все-таки очень интересует, почему сенат не карает тебя за твое темное ремесло.
Третий свисток, сильнее предыдущих, перебил Заккариаса.
- Вот и ответ, - сказал укротитель льва, свистнув в свою очередь. - Патриций Орио Молипиери предупреждает меня о своем посещении. Он, вероятно, пришел с тайным поручением от Совета.
- Как! Орио Молипиери бывает у тебя? - воскликнул мнимый Заккариас, по лицу которого пробежала тень недовольства. - Мне надо…
- Вы услышите все, - перебил Аксих, - если вам будет угодно скрыться с благородным Кризанхиром в мою молельню, то потрудитесь увести с собой и льва, а то он бывает иногда очень невежливым к чужим.
Греки последовали совету Аксиха. Последний же, проводив их глазами, пошел отпирать дверь нетерпеливому посетителю.
Укротитель сказал правду: это был действительно Орио Молипиери, взбешенный донельзя долгим ожиданием.
- Как ты смеешь, собака, заставлять христианина ждать так долго за твоей дверью - да еще в такую погоду! - воскликнул молодой патриций, влетая как ураган, в квартиру укротителя.
- Извините, синьор, я был занят, - ответил Аксих с притворной почтительностью.
- Занят, - повторил с гневом Молипиери, - чем же, интересно? Уж не поклонением ли своему ложному пророку, от которого ты, как говорят, отрекся только для виду?
При этих словах он остановился, увидев невдалеке молодую гречанку, которая закуталась с ног до головы в свое длинное покрывало.
- Э! - воскликнул он. - Да тут и одна из гурий Магометова рая. Черт возьми! Теперь я понимаю, почему ты не спешил впускать меня: я, очевидно, помешал нежному свиданию.
Укротитель изобразил живейшее негодование.
- Не забудьте синьор, что вы находитесь в святилище науки, где неуместны всякие шутки, - сказал он. - Предупреждаю, что я не подаю советов нескромным людям.
- О старый лицемер! - расхохотался Орио. - Так ты считаешь меня школьником, который боится розги. Но я верю в твою мудрость настолько же, насколько в твои седые волосы и бороду… О, если б ты знал, как бы мне хотелось вырвать эту противную бороду, придающую тебе вид римского сенатора! Впрочем, успокойся: я вовсе не хочу показаться грубияном… Но готов побиться об заклад, что эта борода скрывает такое же молодое лицо, как и мое… А известно тебе, Андрокл, - спросил он вдруг серьезно, - что сенат начинает догадываться о тайнах Львиного Рва?
- Оставьте все это в покое, прекрасный синьор, - ответил равнодушно укротитель, - и лучше объясните цель вашего посещения, так как мне некогда и мое время дорого мне.
- А, понимаю, ты спешишь на шабаш к своему повелителю - сатане! Прекрасно, счастливого пути, - перебил патриций. - Что же касается меня, то поверь, что я не завидую предстоящему тебе удовольствию… Ты хочешь знать, зачем я пришел в твою берлогу? Ну конечно, не за советом! Меня заверили, что ты можешь оказать республике весьма важную услугу.
- Я слушаю вас, синьор Орио. Все приказания сената будут исполнены мною самым добросовестным образом…
- Я слышал, - сказал Молипиери, - что ты принадлежал прежде к числу вернейших слуг Мануила Комнина, но что он в благодарность за это изгнал тебя из пределов своего государства. Правда ли это?
- Совершенная правда, - ответил укротитель с глубоким вздохом.
- В таком случае ты, вероятно, уже не чувствуешь к нему особенной привязанности, - спросил патриций, посмотрев на Аксиха долгим, испытующим взглядом.
- О! Я ненавижу его так же сильно, как должны ненавидеть его венецианские посланники, которые были обмануты им! - воскликнул мнимый Андрокл таким искренним тоном, что Заккариас и Кризанхир, подслушивавшие у дверей, невольно вздрогнули.
- Могу заверить тебя, что и я не из числа обожателей хитрого цезаря, - заметил Орио, самолюбие которого было немного задето словами укротителя.
- Хорошо, синьор, - сказал последний. - Итак, если б только представился случай насолить надменному Комнину…
- Случай этот есть, - перебил поспешно Орио. - Но мне нужно сперва узнать причину твоего изгнания, - добавил он, устремляя на Аксиха пристальный взгляд.
- А! Вам угодно знать мою историю, - сказал укротитель спокойно, - она не длинна. Я родился невольником в Турции. Во время сражения с греками я прельстился их серебряными доспехами и перебежал к ним. Тогда царствовал Иоанн Комнин. Он обладал отталкивающей наружностью, но был зато храбрым и милостивым императором. Сестра его, прекрасная и ученая Анна Комнин, составила заговор, чтобы убить его и возвести на престол своего мужа Никифора Бриенна, который уже пользовался заранее титулом цезаря. Я принадлежал к страже этого принца, привлекавшего к себе людей своей замечательной красотой, необыкновенным умом, а кроме того, и тем, что пользовался благосклонностью императрицы Ирины. Анне Комнин удалось подкупить часть Бессмертных, и заговорщики уже назначили ночь для выполнения своего плана. Но, когда они все собрались, Никифор, их предводитель, не явился. Напрасно Анна Комнин вне себя от гнева говорила, что природа ошиблась, сделав ее женщиной, а его мужчиной: ничто не помогало.
- Я не хотел доносить на цезаря, хлеб которого ел. Но я пригрозил ему открытием заговора, и этого было достаточно, чтобы остановить человека со слабым характером. Неудавшийся заговор вскоре открылся. Виновных арестовали, и они уже ожидали казни, но добрый император был не в состоянии мстить кому бы то ни было. Он простил заговорщиков, конфисковав только их имения, а затем в знак признательности за услугу он сделал меня первым после себя в государстве лицом и подарил мне дворец Анны Комнин.
- Ого! - проговорил Орио, глядя с любопытством на Аксиха. - Значит, турки умеют-таки устраивать дела.
Изгнанник улыбнулся.
- Вы плохо меня знаете, синьор Орио, - сказал он, - я не корыстолюбив и не хотел воспользоваться великодушием императора.
- В самом деле! - проговорил недоверчиво Молипиери. - Что же ты сделал, достойный Андрокл?
- Я, - отвечал укротитель с глубоким вздохом, - я сказал ему: "Ваше величество, никогда не следует прощать только наполовину. Анна - сестра ваша. Если вы забудете ее ненависть, то она поймет, что должна любить вас. Лучшее средство обезоружить заговорщиков - милосердие: без него и торжество не может быть полным".
- А что же ответил император на эту прекрасную речь? - спросил патриций, пожимая плечами.
- Что он был бы недостоин царствовать, если б не умел подавлять свое негодование и прощать врагам.
- Клянусь честью, вам обоим следовало бы жить во времена Сократа или Антонина! Ты дождался бы тогда непременно большего признания, - заметил Орио. - Теперь я не удивляюсь больше твоему изгнанию. Что же касается твоего императора, то выродившиеся греки, вероятно, не были тронуты его великодушием.
- Напротив, синьор, народ оценил его и назвал императора Иоанна Прекрасным, подразумевая, конечно, не лицо, а его прекрасное благородное сердце.
- Превосходно, новый Сократ! Очень рад, что добродетель хотя бы раз была награждена греками. Но нужно помнить, что это только исключение, чему может служить доказательством то, что великий сановник, с которым я имею честь говорить, вынужден зарабатывать себе на хлеб укрощением львов и представлениями на венецианских улицах.
- Все это произошло не по вине греков, а потому, что Мануил Комнин не похож на своего отца, - проговорил укротитель с горькой улыбкой. - Я оказал ему слишком большую услугу, чтобы он был благодарным.
- Значит, он поступает согласно общим правилам, - сказал Молипиери.
Изгнанник, казалось, не слышал этого замечания и продолжал тем же тоном:
- Пока был жив Иоанн, я был счастливейшим человеком в мире. Но счастье непрочно, и я испытал это на самом себе. Возвращаясь однажды из экспедиции в Антиохию, мы остановились охотиться на горе Таурос, в Киликии. Мой добрый повелитель был особенно весел, охота действовала на него опьяняющим образом. Вдруг в самый разгар ее выбежал необычайно разъяренный кабан и кинулся на императора. Иоанн, как я уже заметил, был очень храбрым человеком; он не испугался опасности, и с самоуверенной улыбкой смело всадил свой нож в сердце кабана. К несчастью, во время этой борьбы со страшным зверем, одна из отравленных стрел выпала из колчана и вонзилась в руку императора. Я знаком с искусством арабских врачей, но яд был один из самых сильных, и мое знание не принесло пользы.
Видя, что опухоль охватила всю руку, я осмелился предложить ему ампутацию… Голос мой дрожал, слезы текли ручьем. Император не согласился на мое предложение.
- Одной руки мало, чтобы править государством, мой друг, - ответил он.
Решившись исполнять свои обязанности до последней минуты, император продолжал принимать в своей палатке прошения офицеров, солдат и граждан. Когда же он почувствовал приближение смерти, то приказал мне созвать начальников армии.
- Я знаю, - сказал он им, - что наши принцы смотрят на государство как на свое наследство. Я получил от моего отца право верховной власти над вами, и вы ожидаете, конечно, что я передам это право своему старшему сыну. Но любовь моя к народу сильнее всякой другой привязанности, и если б ни один из моих сыновей не оказался достойным царствовать, то я нашел бы себе преемника и помимо них. Но благодаря Всевышнему, мои сыновья, Исаак и Мануил, оправдали мое доверие к ним. Если бы дело шло о простом наследстве, я не задумался бы отдать его старшему сыну, не нарушил бы существующего обычая. Но скипетр - не подарок, а бремя, и Господь приказывает мне вручить его более способному. Неустрашимость Мануила помогала ему одерживать победы над врагом. Осторожность его способствовала мне в критических обстоятельствах, а храбростью своей он избавлял меня от больших опасностей. Помните, что Иакова, Моисея и Давида предпочли их старшим братьям и что я действую исключительно ради пользы государства. Следуйте моему примеру!
- Эта благородная речь взволновала в высшей степени всех присутствующих.
- Да будет так! - воскликнули они, обливаясь слезами. - Отец наш! Мы готовы повиноваться твоей воле, и мы с удовольствием провозгласим нашим повелителем храброго Мануила.
- Тогда, - продолжал Аксих, - я облек Мануила в пурпур и украсил его голову царской диадемой. Молодой принц был смущен неожиданно доставшейся ему властью и плакал, как ребенок.
После смерти Иоанна я отправился в Константинополь, чтобы предупредить попытки Исаака предъявить свое право старшинства. Я подвергнул его заключению и приставил к нему строгий караул. Благодаря моей преданности император был провозглашен единодушно всем народом.
- И с этого дня Мануил Комнин начал, разумеется, посматривать на тебя подозрительно? - спросил Молипиери.