Жизнь в таверне шла своим чередом. Обыденная повседневность, рутина, изредка прерываемая ссорами, скандалами, кулачными боями на заднем дворе. Один раз Эстер стала свидетельницей дуэли на шпагах, устроенной двумя джентльменами. Они были настолько пьяны, что едва стояли на ногах и, к счастью для обоих, все обошлось без малейших царапин.
Марта постоянно и очень внимательно наблюдала за Эстер, поэтому у той практически не было шансов завязать романтические отношения с кем-либо, к тому же Эстер еще не встретила никого, кто возбудил бы в ней хоть малейший интерес. Единственное, о чем она всегда жалела, это о недостатке свободного времени. С другой стороны, она научилась использовать каждую минуту и даже секунду перерыва для своих занятий, извлекать из нее максимум пользы. Находясь в городе, она наблюдала так много сюжетов для своих эскизов, столько интересных пейзажей и сцен городской жизни, что у нее просто не хватало времени перенести все это на бумагу.
Эстер все еще держала в тайне свое увлечение, не желая делить его ни с кем. Только Энн, покойная мать Эстер, знала о ее страсти. Возможно, способности Эстер к живописи были как бы спровоцированы к появлению на свет той давней неудачной попыткой научиться грамоте… Но как бы там ни было, Эстер каждый день тщательно проверяла сохранность своих принадлежностей для рисования, припрятывала их в укромные уголки и доставала только в том случае, когда была уверена, что ее никто не застанет.
Во дворе рядом с кухней был один очень укромный уголок, где Эстер могла спрятаться и где всегда можно было определить, что кто-нибудь идет. Она запирала на ключ маленькую дверь черного хода, который вел на кухню. С другой стороны небольшую площадку заслоняла балюстрада лестницы. Эстер очень любила проводить там редкие минуты отдыха. В полном одиночестве она предавалась счастливым воспоминаниям о родном доме, придумывала сюжеты будущих рисунков - лебеди на озере или корабль в открытом море…
Как-то раз она сидела в своем потайном уголке и рисовала дворового кота, его забавную вечно сонную мордочку. Кот слонялся по двору позади кухни. Его полосатая шерстка в лучах заходящего солнца была как бы золотистого цвета, который трудно передать с помощью карандашей и красок на бумаге, и Эстер полностью сосредоточилась и погрузилась в работу.
В тот вечер было жарко, и она, будучи уверенной в том, что ее никто не увидит, слегка ослабила шнуровку корсета, подняла юбку, обнажив колени (так ей было удобнее сидеть) и сняла с головы белый чепец, который надевала каждый день, выходя на работу.
Что-то заставило ее отвлечься от рисунка и поднять голову. Что именно, она так и не поняла. Возможно, в тот вечер в раскаленном солнцем воздухе витали особые флюиды, устанавливающие незаметное глазу притяжение между мужчиной и женщиной…
Перед Эстер стоял высокий, стройный, широкоплечий юноша. Длинные светлые волосы его были перехвачены сзади черной лентой. Он, как зачарованный, не мигая, смотрел на Эстер. Она, в свою очередь, была настолько изумлена его неожиданным появлением, что в течение нескольких секунд молча и пристально рассматривала его симпатичное лицо с тонким аристократическим носом, изящным, как у женщины, подбородком и резко очерченным ртом.
Юноша был одет в изрядно поношенный костюм и стоптанные башмаки. Такую одежду обычно носят бедные подмастерья или рабочие. Эстер подумала, что ему, должно быть, не больше девятнадцати. Особенно ее поразили глаза молодого человека. Они были ярко-голубыми, как воды Темзы в солнечный день, и взгляд этих глаз поражал своей глубиной и грустной задумчивостью.
Эстер не заметила, как рисунок соскользнул с ее коленей. Только когда его деревянная рамка громко стукнулась о булыжники, которыми был вымощен двор, она словно очнулась и резко поднялась со ступеней, одним рывком поправив корсет и одернув юбку. Юноша встрепенулся от неожиданности.
- Вы кто? Что вам здесь надо? Для гостей есть парадный вход.
Голос Эстер звучал напряженно и несколько громче, чем обычно.
- Я зашел во двор с улицы. Хотел сократить путь, - мягко ответил незнакомец. - Мой хозяин прислал меня к мистеру Нидему забрать его цепочку для часов. Он сказал, что ее нужно починить. Так что не думайте, что я незваный гость. Может, мне стоит воспользоваться парадной?
- Нет, подождите, - твердо ответила Эстер, - я скажу Джеку, что вы пришли.
И она побежала вверх по лестнице к задней дверце кухни.
- Постойте, леди! - позвал он ее, поднимаясь на одну ступеньку.
- Да? - обернулась Эстер.
Серьезное выражение лица юноши вдруг уступило место обаятельной белозубой улыбке.
- Я даже не спросил вашего имени, а вы не знаете моего, - сказал он.
- Меня зовут Эстер Нидем.
- Вы дочь хозяина?
- Нет, я его сводная сестра. А вы?
Почему-то он улыбнулся еще шире, и Эстер поняла вдруг, что этот юноша, должно быть, очень хороший, добрый и воспитанный человек, совершенно лишенный жестокости и вульгарности.
- Я Джон Бэйтмен.
Эстер глубоко вздохнула. Она неожиданно почувствовала, что узкий корсет сдавливает ей грудь и затрудняет дыхание. Джон Бэйтмен. Имя прозвучало для нее как музыка, как звон драгоценного хрустального бокала. Эстер подумала, что Джон сказал свое имя для того, чтобы она его запомнила, а вовсе не для того, чтобы сообщить Джеку о посетителе. Сердце ее куда-то провалилось, перед глазами все поплыло. Такого она еще никогда не испытывала в своей жизни, к тому же обстоятельства их случайной встречи были довольно необычными.
Из его слов Эстер поняла, что Джон скорее всего ученик ювелира. Хиткок часто посещали разного рода подмастерья, причем они имели обыкновение собираться в маленькой пивной вместе с кучерами, прислугой и тому подобной публикой. Все их вечеринки заканчивались пьяной потасовкой, и Джек выкидывал всю компанию на улицу. Но Джон Бэйтмен был совершенно не похож на этих неотесанных грубиянов.
Натягивая на голову свой белый чепец и заправляя под него волосы, Эстер размышляла о том, что Джон наверняка никогда не принимает участия в таких вечеринках с разным сбродом. Она разгладила фартук, убедилась, что в одежде ее все в порядке, и вошла в таверну. Джека нигде не было видно.
- А где же дядя? - спросила она Марту, занятую бухгалтерскими подсчетами в конторе.
- Вышел, - кратко ответила та, не отрываясь от толстого гроссбуха и царапая что-то карандашом на чистом листе. Марта считала недостойным пускаться в какие-либо объяснения перед Эстер.
- Там пришел посыльный от ювелира за его цепочкой для часов.
- Понятия не имею, где может быть Джек. Хотя я слышала, что он действительно назначил эту встречу.
Марта окунула перо в чернильницу.
- В любом случае, я сейчас слишком занята, чтобы искать эту цепочку, так что можешь сказать посыльному, что завтра сама принесешь ее в мастерскую мистера Харвуда.
Марта так и не подняла глаз на Эстер, поэтому не заметила искру радости, мелькнувшую в ее взгляде.
- Хорошо, я скажу ему.
Спускаясь вниз, Эстер пританцовывала на ходу от счастья. Только что у нее появилась удачная возможность вновь встретиться с Джоном Бэйтменом, продолжить это необычное знакомство. И уж она постарается завтра вручить цепочку лично ему. Эстер не раз сталкивалась с мистером Харвудом и была уверена, что и работать, и общаться с ним очень трудно.
Выскочив во двор, залитый солнечным светом, она вдруг остановилась как вкопанная. Джон внимательно рассматривал ее рисунок, держа его на вытянутой руке.
- Это мое! - воскликнула Эстер и ринулась вниз по лестнице, словно хотела с боем вырвать у Джона свой рисунок. Тот внимательно посмотрел на нее. Глаза его сузились, в них появилось загадочное выражение.
- Вы очень талантливы, - сказал Джон, - это замечательная работа! Я полагаю, рисовать вы учились сами?
Эстер, едва оправившись от шока, поняла наконец смысл сказанных им слов, и затрепетала от радости. Ему понравился ее рисунок! Это было похоже на благословение Господне. Словно живительный бальзам пролился на душу Эстер, смывая все ее сомнения и страхи, которые она испытывала при мысли о том, что другие могут осмеять ее искусство. Несмотря на то, что покойная мать Эстер всегда хвалила ее рисунки, все же это воспринималось как неотъемлемая часть материнской любви.
- Да, меня никто не учил, - наконец ответила Эстер, - мне всегда нравилось рисовать эскизы, но в последнее время совершенно некогда.
- Ах, как жаль! - покачал головой Джон и с неохотой вернул Эстер ее рисунок.
- Вы принесли цепочку? - спросил он ее.
- Нет. Джека нет дома, а его жена не знает, где может находиться его цепочка. Мне приказали завтра принести ее вам в мастерскую мистера Харвуда.
Эстер заметила, что Джон вновь улыбнулся, будто тоже очень обрадовался, что снова встретится с ней.
- А вы знаете, где находится мастерская? - спросил он. - Нет? Это совсем недалеко, и идти туда очень просто.
И Джон подробно описал Эстер, как найти мастерскую. Она находилась неподалеку от собора Святого Гилберта, в Криплгейт. Традиционный для ювелирных мастерских район Лондона.
- А цепочку вы сами будете ремонтировать? - спросила Эстер.
- Думаю, да.
- Ну, тогда в мастерской я попрошу позвать вас.
Джон утвердительно кивнул головой и внимательно посмотрел на Эстер своими ярко-голубыми глазами.
- Попросите позвать меня, мисс Нидем. А теперь я вынужден попрощаться с вами. Я должен возвращаться назад. Всего доброго.
- До свидания, мистер Бэйтмен.
Эстер смотрела, как Джон Бэйтмен идет через двор к воротам. Возле самого выхода он остановился, оглянулся и помахал ей рукой на прощание. Ворота со скрипом закрылись за ним, и Эстер еще долго стояла там, не в силах уйти, погрузившись в счастливые, радужные мечты, пока Марта не закричала ей, высунувшись из окна, чтобы Эстер немедленно возвращалась домой.
Весь вечер она боялась, что мистер Харвуд заявится в таверну поужинать, и тогда Джек сам отдаст ему цепочку. Но, к счастью, Харвуд так и не появился в Хиткоке, и Эстер, улучив момент, когда Джек убирался в баре после закрытия, рассказала ему о визите Джона Бэйтмена.
- Я знаю этого парня, - ответил Джек, переворачивая стулья вверх ножками, размещая их на столах и смахивая с них пыль.
- Джон Бэйтмен - лучший и старший ученик Харвуда. Родом он из Стаффордшира, из прекрасной семьи, но, к сожалению, беден как церковная мышь. Грустная история: юный, благородный джентльмен, вынужденный влачить жалкое существование из-за того, что его прапрадедушки пустили, по ветру все семейные капиталы. Отец и мать Джона умерли совсем молодыми, и он остался на попечении деда, который смог кое-как заплатить за его учебу в Вестминстерской Школе, а потом пристроил его в мастерскую Харвуда. Это был предел его возможностей. Дед Джона сделал для него все, что мог, сам прозябая в нищете на склоне жизни.
Джек, будучи типичным услужливо-болтливым хозяином таверны, знал все про всех в округе, благодаря беседам с многочисленными клиентами и завсегдатаями бара. Поэтому Эстер за несколько минут разговора узнала практически все о жизни Джона Бэйтмена.
- Вам все это рассказал мистер Харвуд? - спросила она.
Ей просто не верилось, что мастер, именитый ювелир, почитаемый и уважаемый всеми, широко известный в городе, может опуститься до обсуждения личной жизни какого-то подмастерья и распускать сплетни в баре, потягивая пиво.
- Да, мистер Харвуд рассказал мне о нем. С полгода назад, когда его дочь обручилась с молодым Бэйтменом.
- Обручилась! - невольно воскликнула Эстер и резко обернулась, уставившись на Джека. Лицо ее исказилось от разочарования.
Она ведь не раз видела Каролину Харвуд на вечеринках в Хиткоке и не могла не отметить, что девушка эта довольно привлекательна и весьма элегантна. Но помимо этого дочь Харвуда была еще и прекрасно образована, начитана и воспитана. Когда ей исполнилось семь лет, в дом стали приходить репетиторы и учителя, которые обучали различным наукам до достижения ею семнадцати лет. Более того, говорили, что Каролина Харвуд прекрасно играет на двух или даже на трех музыкальных инструментах.
Эстер вспомнила, как мысленно жалела Каролину за то, что ей дали "книжное" образование, лишив возможности научиться ювелирному мастерству. Теперь же ей приходилось жалеть себя за полное отсутствие благородных манер и культуры, без чего соперничать с Каролиной за право быть рядом с Джоном Бэйтменом было просто невозможно.
Джек не заметил, как Эстер неожиданно помрачнела и машинально, в задумчивости уже в сотый раз протирала стойку бара.
- Ну, вообще-то, официальной помолвки еще не было. Ее и не может быть, пока Бэйтмен не пройдет полный курс обучения и не получит регистрацию своей пробы в Почетном Обществе Ювелиров… Ты, Эстер, ступай-ка завтра к Харвуду с моей цепочкой пораньше утром, пока не так много работы.
Эстер рассеянно, с отсутствующим видом сложила тряпку и с досадой сказала:
- Интересно, неужели мистер Харвуд считает Бэйтмена подходящей парой своей дочери?
Джек, в отличие от Эстер, был начисто лишен сентиментальности, поэтому он и не заметил ее волнения.
- Дело в том, что у Бэйтмена особый дар, что называется, от Бога. Парень - просто прирожденный ювелир, и Харвуд возлагает на него особые надежды. Он хочет, чтобы Бэйтмен в свое время занял его место в мастерской. Ведь у самого Харвуда нет сыновей, поэтому вполне естественно, что он видит в будущем зяте достойного продолжателя своего дела и наследника.
Тут до Джека наконец дошло, что Эстер уже Бог знает сколько времени стоит возле стойки бара и возит по ней тряпкой. Джек нахмурился и спросил ее:
- Ты что же, так и будешь стоять там? Ведь уже давно все вытерто!
Эстер даже подпрыгнула от неожиданности, так как была полностью погружена в свои мысли. Она пожелала дяде спокойной ночи и пошла наверх в свою спальню.
Чуть позже, перед тем, как лечь спать, Эстер немного успокоилась, думая о Джоне. В конце концов, так ли уж это страшно - недостаток образования? Она всегда сможет избежать разговоров о прочитанных книгах и тому подобных вещах, сохраняя таким образом в тайне свою неграмотность. Она не умеет играть на лютне или на клавесине? Ну и что? Зато у нее прекрасный голос и слух, она легко, с первого раза, запоминает и может повторить любую мелодию. "А что касается будущего Джона, уже спланированного его потенциальным тестем, - размышляла Эстер, - то вряд ли это понравится самому Бэйтмену. Он ведь самостоятельный человек. С его-то талантом и мастерством он наверняка захочет открыть свое собственное дело и сам добьется успеха, не ставя себя в зависимость ни от кого". Если бы Эстер была на его месте, она именно так и поступила бы.
И, наконец, главное - Эстер была почти уверена, что Джон Бэйтмен никогда не смотрел на Каролину Харвуд так, как смотрел на нее сегодня, словно Эстер была Венерой, поднимающейся ему навстречу из пены морской. Такой взгляд и такое оцепенение у мужчин при виде женщины бывает чрезвычайно редко и говорит о многом.
ГЛАВА 2
На следующее утро, придя в мастерскую, Джон стал ждать, когда появится Эстер. Здравый смысл говорил ему, что вряд ли она придет раньше чем через час, но в то же время он чувствовал, что, видимо, здравый смысл решил покинуть его в тот самый момент, когда накануне вечером он вошел во двор гостиницы Хиткок и увидел Эстер, делавшую зарисовки. Образ ее вновь и вновь появлялся у Джона перед глазами: Эстер сидит на ступеньке, не замечая беспорядка в одежде, ее длинные золотистые волосы кажутся легким светящимся облаком в лучах закатного солнца, на фоне красной кирпичной стены. Милое, невинное и наивное создание…
Джон не мог избавиться от этого видения: приспустившийся вырез, открывший затененную ложбинку между грудями, длинная красивая нога среди белых оборок, тонкие щиколотки, которые он мог бы охватить большим и указательным пальцами. Он вспоминал, как она подняла голову и взглянула на него, как между ними сразу же вспыхнула искра желания, стоило только им посмотреть друг другу в глаза. Джон чувствовал, что Эстер передался его импульс восхищения и любви и пробудил в ней ответные чувства. Все слова, сказанные ими тогда друг другу, были ничто по сравнению с немым разговором взглядов и жестов. Поэтому Джону не терпелось снова увидеть Эстер и поговорить с ней.
В то утро он надел чистую сорочку, которую, однако, уже успел порядком запачкать, так как работа в ювелирной мастерской довольно грязная. Там постоянно что-то плавили, паяли, шлифовали. Каждый вечер пол тщательно выметали, и весь мусор, прежде чем выбросить, пропускали через сито, чтобы собрать мельчайшие гранулы драгоценного металла. Их традиционно называли старинным французским словом "лемель". Крошечные крупинки золота и серебра сыпались на пол из-под инструментов и с фартуков рабочих, привязанных широкими ремнями к скамеечкам в мастерской. К концу рабочего дня, когда пол был тщательно выметен, возле двери мастерской обязательно появлялся хоть один желающий купить мешок с мусором в надежде отыскать там золотую или серебряную пыль.
Скамейки и столы, за которыми работали мастера и подмастерья, были размещены возле окон, чтобы изделия обрабатывались при хорошем освещении. К столам также были прикреплены небольшие подсвечники, и рабочий всегда мог зажечь свечу, если это было необходимо.
Скамейка Джона Бэйтмена находилась в самом дальнем углу мастерской. Он любил работать, сидя в своем углу, где ему было очень удобно, где все необходимые инструменты лежали под рукой.
Приспособления, которыми пользовались все мастера, как, например, небольшая наковальня, где драгоценным металлам придавали нужную форму, молотки, тигли для плавки, тиски и многое другое, - все это было расставлено вдоль стен мастерской или же в строгом порядке развешано на них.
В пол были врыты три деревянных столбика, к которым прикреплялся кокиль. Делалось это для того, чтобы предмет можно было закрепить неподвижно в процессе его обработки, и чтобы кокиль не качался.
Такой вот изношенный, с многочисленными вмятинами столбик становился иногда важным и значимым предметом в семье ювелиров, почти как набор инструментов, передаваемый по наследству от отца к сыну.
В самом темном углу мастерской обычно находился горн, растапливаемый древесным углем. В темноте было хорошо видно, как металл постепенно нагревался, краснел, становясь мягким и податливым…
Мастерская Харвуда занимала весь первый этаж его дома, жилые комнаты находились наверху. У Харвуда было тридцать наемных рабочих и три ученика, помимо полдюжины прислуги. Стать учеником у такого мастера и работать в процветающей ювелирной мастерской считалось большой удачей, и Джон прекрасно понимал, что если постараться, то его может ожидать обеспеченное будущее.
В то утро Джон продолжал работу над очень интересной вещицей. Три дня тому назад он начал отделку кружки для пива из тончайших серебряных пластин, припаянных одна к другой, с витой ручкой и куполообразной крышкой. Хотя на изготовление пивной кружки обычно отводилось максимум два дня, над этой Джон работал уже четвертые сутки. Особо тонкая изысканная отделка требовала дополнительного времени.