– Было бы о чем грустить, сокол ты мой ясный! – Вышеслав потрепал его по плечу. – Мало ли девок на свете! Мои, вон, чем хуже? И родом знатны, и собой хороши, и учтивы, и всему обучены, рукодельницы! Любую отдам! Особенно Остряну – она и годами созрела, и приданое все заготовлено. Пусть отец сватает за тебя – тут же отдам. Этой осенью и свадьбу справим. Наша девица в Плескове княгиней станет, а ваша, глядишь, в Словенске! Тогда и Домагость со своими полянами нам не супротивник будет!
Вольга слушал, почти не вникая, и думал только об одном: как бы поскорее избавиться от Вышениного гостеприимства. Под нескончаемые речи он ерзал от нетерпения, будто сидел на горячем. А потом прилетела, будто Встрешник, эта Остряна… Из Перыни, с новостями. Что жрица Добролюта нашла в лесу умирающую девушку и что она – та Дева Ильмера, которую в Словенске ждали семь десятков лет!
– И это – Дивомила, вторая Домагостева дочь! – объявила Остряна. – Я всех его дочерей на Прибыниной свадьбе видела и помню! Поди, батюшка, сам посмотри!
Вышеслав немедленно забыл обо всем прочем и чуть ли не бегом пустился к Перыни. Вольга с гулко бьющимся сердцем несся впереди. С одной стороны, он испытал облегчение при мысли, что его захворавшая невеста теперь в надежных руках и ее вылечат, а с другой, огласка была им как острый нож!
В первые мгновения Вышеслав не догадался связать с ним неожиданное появление в Словенске Домагостевой дочери, но едва ли это надолго…
Однако повидать девушку не удалось никому. Сама Добролюта встретила знатных гостей в воротах святилища и решительно отказалась пропустить.
– Больна она, Невея ее мучает, – отвечала она, загораживая узкий проход священных резных ворот своим довольно крупным телом. – Боровита с ней осталась, гонит из нее болезнь-хворобу. Куда там смотреть, брате, – и мы-то близко подходить боимся. Не дитя малое, знаешь ведь – пока Боровита хворобу не выгонит да на дерево сухое не отнесет, там не запечатает, никому близко быть нельзя, а не то Невея на тебя и перекинется.
– Но ты хоть скажи, сестра, неужели это Домагостева дочь?
– Очнется – сама скажет.
– Так дай я сам посмотрю!
– Нельзя никому к ней входить!
Вышеслав напирал, лез в ворота, но Добролюта не шутя преградила ему путь, ухватившись обеими руками за резные воротные столбы. Выпихивать старшую жрицу племенного святилища Вышеслав все же не посмел. На упрямую сестру он злился, но браниться с ней при скоплении народа не стал, опасаясь, что верх все равно останется за ней. Добролюта была старше его на пару лет, а уродилась такая же крупная и сильная, как и он, и Вышеслав до сих пор не то чтобы робел перед ней, но спорить со старшей сестрой не любил. Да и все четыре сына пошли в нее – крепкие, рослые и упрямые.
И Вышеславу пришлось отступить. Он отправился восвояси в Словенск, но наказал немедленно дать ему знать, как только можно будет видеть найденную девушку или насчет нее выяснится что-то определенное.
Вольга же не ушел вместе с ним. Когда словенский старейшина удалился, он упросил Тиховею, занявшую место в воротах, снова позвать к нему Добролюту. Услышав, что зовет ее плесковский княжич, старшая жрица опять вышла.
– Послушай, матушка! – взмолился Вольга, отведя ее в сторону. – Эта девка из леса – моя, со мной приехала. Невеста моя. Я ее оставил, потому что совсем хворая была, хотел у сестры помощи попросить.
– Так надо было сразу к нам в Перынь везти, если такое дело, – заметила жрица, недоверчиво глядя на него. – А то так и померла бы в лесу. Ты ведь умыкнул ее?
Вольга опустил глаза.
– Вот боги и наказали вас! Она своих чуров бросила, а твои ее не приняли – любой лихорадке, любому злыдню из леса она готовая добыча! Ты уж не дитя, лоб здоровый, мог бы сам догадаться! – сурово попрекнула она парня. – Жениться, вон, затеял, а ума, как у кочки в поле! Думаешь, зря матери и бабки обрядов понавыдумывали, обереги вышивают, под паволокой невесту прячут, прежде чем из дому, от своих чуров отпустить? Думаешь, бабьей дурью маемся? Вот она, дурь-то! Загубил бы девку, ни себе, ни другому кому, одному бы Кощею досталась! Так это правда, что она – Домагостева дочь, Дивомила?
– Не… – начал было отрицать Вольга, но запнулся и не посмел продолжать. – Матушка, пусти меня к ней! Я ее сюда привез, у нее и нет никого больше, кроме меня!
– Покуда не могу пустить, – уже мягче ответила Добролюта. Она видела, что Вольга любит девушку и искренне беспокоится о ней, и смотрела на него уже не так сурово. – Я уж думаю, боги вас и бежать заставили, – иначе как бы Дева Ильмера на Ильмерь попала, коли ей в Ладоге привелось родиться? Потому и бежала с тобой, потому и захворала, чтобы я ее нашла и в Перынь привезла. Все в Макошиной нити впрядено, все Суденицами в узор заложено. А сейчас она ничья – не ваша, и не наша, и ни в каком роду, и не среди живых, и не среди мертвых. Поистине в запределье она сейчас, и никому из живых к ней туда ходу нет.
Очнувшись, Дивляна немного полежала, не открывая глаз, и постепенно осознала, что чувствует себя довольно хорошо. Боль и тяжесть ушли, она уже не горела и дышала почти свободно, но еще покашливала. Ей даже было жарко. Пошевелившись, она обнаружила, что лежит под тяжелой мохнатой медвежьей шкурой, от которой исходит сильный травяной запах. Надето на ней было что-то чужое – какая-то широкая и длинная сорочка, чистая, мягкая, как многократно стиранные льняные вещи, и тоже пахнущая травами. Дивляна поднесла рукав к лицу – он был весь, от запястья до плеча, покрыт вышивкой красной нитью, знаками огня и солнца, которые называются "жижаль". Надо думать, это так называемая "исцельная" рубаха, которую надевают на больных, чтобы подкрепить их силы. У Милорады тоже такая имелась… Но сейчас-то она не дома!
Дивляна огляделась. Поначалу она подумала, что находится все в том же поселке, где старостиха лечила ее в бане и укладывала спать под такой же медвежьей шкурой. Но изба была другая, поменьше размерами и вся увешана пучками полувысохших трав. Незнакомая женщина средних лет сидела под окошком и вязала костяной иглой, кажется, чулок. И Дивляна сообразила, что с тех пор прошло довольно много времени и много чего произошло. Она вспомнила, как они покинули тот поселок и ехали почти целый день, как она заболела, как остановились в лесу, где ей предстояло переждать, пока Вольга сходит в Словенск и увидится с сестрой. Но как она попала сюда, в эту избу, из леса, где сейчас Вольга и его спутники, Дивляна не представляла.
– Добро пожаловать обратно в белый свет! – Вязальщица, заметив, что девушка открыла глаза и шевелится, встала и поклонилась. – На-ко, выпей.
Она подала Дивляне горшочек, в котором плескалась темная жидкость с сильным травяным запахом. Травы были знакомые: ягоды рябины и шиповника, цветки нивяницы, порез-травы и зверобоя, а еще липовый мед. Дивляна сама такое готовила по поручению матери, когда прошлой зимой Витошка носился с мальчишками по льду и провалился в полынью.
Пить очень хотелось, и теплый отвар показался вкусным и подкрепляющим.
– Где я? – спросила Дивляна, оторвавшись от горшочка. – А ты… кто?
– Я-то Тиховея. Сейчас матушка Добролюта придет, она тебе все расскажет.
Женщина вышла, торопясь, словно весть о пробуждении гостьи была очень важна. Добролюта… Дивляна теперь вспомнила, что уже разговаривала с ней… до того как впала в беспамятство. Кажется, это хорошая женщина… ее родственница, внучка той Благочесты Гостивитовны, которая была сестрой Доброчесты, матери деда Витонега…
Батюшки! Да ведь она им сказала, что она – Тепляна! Значит, Добролюта считает ее своей троюродной сестрой!
Дверь скрипнула, Дивляна подняла глаза, ожидая увидеть Добролюту… и невольно вскрикнула. В избушку вошло совсем другое существо – не поймешь сразу, человек или зверь. Но даже не медвежья шкура и не морда с ушами и оскаленными зубами напугали ее, а то, что она вспомнила при виде их.
Какой ужас она пережила вот только что! Какой жуткий болезненный сон ей снился! Ей было больно и жарко, на груди у нее сидела здоровенная костлявая бабища с распущенными, спутанными, тусклыми и грязными волосами; злобное высохшее лицо, хищно оскаленный зубастый рот, тонкие, железной силы и крепости пальцы, сжимавшие ее горло… Дивляна хотела кричать, задыхаясь, изнемогая от недостатка воздуха, тяжести и ужаса, но не могла издать ни звука; напрягала все силы, но не могла шевельнуть даже пальцем, и это бесплодное напряжение казалось особенно мучительно.
И еще рядом находилась эта женщина-медведица: во сне у нее вместо человеческих рук были настоящие медвежьи лапы с когтями, и медвежья морда у нее на макушке, будто вторая ее собственная голова, сверкала глазами, скалила огромные зубы и угрожающе рычала. Женщина-медведица согнала Невею-лихорадку с груди Дивляны, стала бить ее когтями и гнать прочь. Сколько они дрались, Дивляна не знала – ее оглушал размеренный грохот, пронизывающий все мироздание и раскатывающийся эхом по всем мирам, от Прави до Нави. И последнее, что она слышала, был торжествующий рев-хохот этой женщины-медведицы.
Теперь та выглядела спокойной, и медвежья морда у нее на голове сомкнула пасть, закрыла глаза и стала обычной мертвой личиной.
– Очнулась! – воскликнула волхва, заметив испуг в раскрытых глазах Дивляны. – Вот и хорошо! Загнала я Невеюшку в темные леса, на дерево сухое, на колоду гнилую, там ей теперь и место, назад не воротится. Ну, Дева Ильмера, скажи что-нибудь!
"О ком это она?" – только успела подумать Дивляна, как дверь снова распахнулась и в избушку ввалились еще пять или шесть женщин.
– Вот она, вот она! – загомонили они, и с горящими от любопытства и волнения глазами разглядывая Дивляну. – Очнулась! Глядит!
Девушка села, прислонившись плечом к стене. Все происходящее удивляло и тревожило ее. Где Вольга? Почему он не пришел за ней? И что случилось с ней, почему эти женщины так на нее смотрят? Или они уже знают, что она сбежала из дома? А ну как если она пролежала тут три дня и три ночи, и погоня из Ладоги давно здесь?
– Ну, красавица, полегче тебе? – Женщина со смутно знакомым лицом, видимо Добролюта, села на край лавки и осторожно прикоснулась жесткой рукой к ее лбу.
Теперь Дивляна разглядела, что Добролюта лет на десять старше ее матери, выше ростом и вообще крупнее, но все же что-то общее в них было: возможно, умение видеть не только внешнюю сторону событий.
– Унялся жар, слава Перыни! И Боровите спасибо, – добавила она и оглянулась на женщину-медведицу. – Здорова будь, сестра! Как же зовут тебя на самом деле?
Она вопросительно посмотрела на Дивляну, и по ее лицу было ясно, что прежнее имя ее уже не устроит. Но откуда они могли узнать?
– Не Тепляна ты, – сказала Добролюта, подтвердив ее догадку. – Хоть и Витонегова рода. Ты – дочь Домагостя, ладожского воеводы, и Милорады, что из Любошичей по матери?
Дивляна опустила глаза.
– Не бойся, у нас тебе худого не сделается. – Добролюта взяла ее за руку. – Разве ж я дам кому тебя обидеть, когда моя бабка и твоя прабабка сестрами были родными, от одного корня мы тянемся. – Она показала на своем подоле родовой знак, такой же, как и на сорочке Тепляны. – Да и кто же на Ильмере девушку обидит, которую Леля-Огнедева избрала?
Она обернулась и сделала кому-то знак. К ним подошла Мечебора, бережно и благоговейно держащая в переднике несколько полуобгоревших сучьев с Лелиного жертвенника.
– Что это? – растерянная Дивляна в недоумении посмотрела на них.
– Руку протяни.
Не понимая, что все это значит, Дивляна послушно протянула руку к сучьям, которые Тиховея выложила на пол. И тут же между черными ветками мелькнул язычок пламени! Дивляна вскрикнула от неожиданности и невольно отдернула руку, но язычок не исчез – лизнув один сук, другой, он вырос и полез вверх, жадно облизывая свою пищу, будто изголодался за много лет ожидания. Женщины вокруг радостно загомонили – их предположения подтвердились, а Дивляна в испуге прижала руки к щекам и смотрела то на огонь, то на Добролюту, которая, видимо, знала, что все это означает! А у той вдруг слезы потекли по лицу. Убедившись, что знак богов был не случаен и не обманчив, она не могла больше сдерживать радость и волнение и обняла Дивляну.
– Дева Ильмера! Сестра ты моя дорогая! Огнедева ты наша! Дали боги милости, наконец-то! Семь десятков лет мы тебя ждали, солнышко ты наше ясное! Семьдесят лет… Как бабка моя Благочеста… Вот где боги Дев Ильмеря хранили все эти годы – в Ладоге! В крови Доброчестиных внучек благословение Ильмеря жило, теперь вот и к нам воротилось!
Дева Ильмера – то же самое, что для Ладоги Дева Альдога! Дивляна довольно быстро поняла, о чем идет речь, только не могла взять в толк, что это все относится к ней! Она привыкла к тому, что ладожской Лелей – Девой Альдогой – была в свое время ее бабка, потом мать, потом сестра Яромила… Она привыкла думать, что богами избрана Яромила, как и положено старшей дочери. И кому бы на ум пришло, что ей тоже досталось благословение – от словенского старшего рода, полученное через прабабок не по матери, а по отцу! И оно проснулось, когда она попала на берега Ильмеря, в святилище! Так ничего и не узнала бы, если бы не это бегство и не болезнь…
– Сами боги тебя к нам привели! – словно услышав ее мысли, подхватила Мечебора. – Сами боги наших жриц в лес погнали вчера! Вот мы и нашли тебя, ягодка ты наша, как земляничку в траве! Правда, Доброша?
– Как же ты в лесу-то оказалась? – спросила Тиховея.
Дивляна зажмурилась, пытаясь собраться с мыслями. Лес она еще помнила, а то, что было раньше, рисовалось как-то смутно, будто прежняя жизнь к ней не имела особого отношения.
Но где же все-таки Вольга?
– Давно я здесь? – не отвечая на вопрос, обратилась она к Добролюте.
– Да вчера мы тебя привезли. Вечер и ночь ты проспала.
– За мной никто не приходил?
– Еще бы не приходил! Гостисто было народу, гурьбой шли, как на Медвежий день за блинами! Судиславна вчера явилась с братом своим, и мой брат Вышеня наведывался, старейшина Вышеслав то есть, с дочерью и с сыном Горяшкой. И сегодня на заре толпились тут, все столбы обтерли.
– Я хочу повидать княжича Вольгу. Где он?
– Видать, у Судиславны в Словенске и сидит, где ему еще быть? Послать за ним?
– Да. Я сперва должна его увидеть… О прочем потом поговорим.
Добролюта сделала знак Томилице. Та кивнула и убежала. А Добролюта встала, выпрямившись рогатым убором под низкую кровлю, и смотрелась сейчас величаво, как сама Перынь-матушка.
– Зажигайте огни на валу! – приказала она. – Пусть весь род словенский знает: к нам вновь пришла Солнцева дева!
Подъезжая к Словенску, Велем от изумления протер глаза. Было похоже, что ладожане угодили на великдень: в святилище Перынь горели огни во рву, все восемь, что и было видно с реки. Подъехав поближе, он убедился, что чуть не все население Словенска толпится у подножия холма. Что такое? Купала прошла, теперь косить бы, огороды полоть, но для зажина рановато. Что у них случилось? Уж не свадьбу ли справляют?
И тут же Велем с беспокойством подумал о Дивляне – он всю дорогу только о ней и думал. Ему уже приходило в голову, что миновать Словенск по пути к Плескову она и Вольга никак не смогут, а Вышеслав, если только проведает о побеге, непременно вмешается. И к чему это приведет? Помощи для себя от словенской старейшины Велем не ждал, а о плохом не хотел и думать. Поэтому теперь он лишь крикнул своей дружине и сам с удвоенной силой налег на весло, подавая пример, – а на месте будет видно.
– Вот они! – Гребень первым заметил две знакомые лодьи – те самые, Вольгины, которые теперь лежали на берегу под холмом. – Здесь Вольга!
– Только ты… Если драка выйдет, Вольгу-то насмерть не убей! – предупредил Велема осторожный Тешата. – Не хватало еще, чтобы потом князь Судислав с нас его кровь взыскивал.
– Уж оно конечно, – отозвались парни, неоднократно пившие и гулявшие вместе с плесковичами, а совсем недавно вместе с ними бившиеся против руси. – Они люди-то почти свои, вот их угораздило! Как леший попутал!
– Тут подерешься! – бросил Нежата. – Вон людей-то сколько! Весь Словенск собрался. А если все словенские за них, тогда как?
– Пусть попробуют! – злобно бросил непривычно мрачный Велем, который в эти дни совсем не пел и почти молчал. – Нет такого закона, чтобы кровным родичам похищенную девку не отдать! Пусть-ка не отдадут – боги в своем же святилище их проклянут!
А в Перыни разворачивалось торжество, которого священная гора не видела уже около семидесяти лет. Когда сама Дева Ильмера пожелала видеть плесковского княжича Вольгу, его к ней проводили немедленно – он с самого рассвета околачивался возле воротных столбов. К его приходу Дивляна уже сидела на лавке. На ней все еще была исцельная рубаха, но она чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы встать, умыться и переплести заново косу – правда, в этом ей помогла Тиховея. Беглянка еще не совсем окрепла, однако при виде Вольги ахнула и попыталась встать. Вольга немедленно бросился к ней и крепко обнял девушку. Обхватив его руками и крепко прижавшись, Дивляна чуть не плакала от радости, а Вольга, торопливо покрывая поцелуями ее лицо, только бормотал:
– Искорка ты моя… Ласточка моя небесная…
Добролюта, глядя на них, кивнула сама себе. Все ее догадки подтверждались: эти двое бежали от родни девушки, имея в виду женитьбу "украдом". И это даже хорошо. Если бы Вольга увез Дивляну из дома по всем правилам, отпущенную, благословленную родом и соединенную с ним, как подобает невесте, то ей было бы гораздо сложнее занять место Девы Ильмеры. Сейчас же она оставалась просто девушкой, незамужней и необрученной. Все права на нее оставались у ладожского отцовского рода, и Вольга ни в коей мере не был властен решать ее судьбу.
Вольга и Дивляна тем временем, сидя на лавке в обнимку, шепотом торопливо пересказывали друг другу свои приключения.
– Что теперь-то? – спрашивал Вольга. – Меня, пока ты сама не позвала, и пускать к тебе не хотели – уж как я рвался, как эту мать умолял! – Он мельком кивнул на Добролюту. – Ни в какую! Но чего они от тебя-то хотят? Чтобы ты тут, в Перыни, навек осталась?
– Навек, не навек! Прежние Девы Ильмеры замуж все выходили. Побудут немного – и замуж. Запрещать никто не станет, нельзя же Леле вечно в девках оставаться, надо Ладой становиться и плоды приносить. А я вот что думаю! – Рядом с Вольгой Дивляна совсем ожила, и у нее появились вполне разумные мысли. – Ярушку люди замуж не пустили, потому что она – Дева Альдога. А раз теперь я – Дева Ильмера, то и меня не пустят! Как же так – семь десятков лет словеничи ждали свою Деву Ильмеру и теперь должны к полянам ее отослать, за край света? Не позволят люди такого!
– Поляне полянами, и леший бы с ними. Но я-то как же?
– Послушай сперва! Я стану Девой Ильмерой. Тогда поляне пусть хоть шишигу болотную своему князю сватают, а меня им не видать. Поживу тут годик-другой, а потом и сватайся. Удерживать не станут. Вот у нас все и сладится.
Дивляна даже засмеялась от радости, видя, что нашелся такой хороший путь к разрешению всех сложностей.
– Ого! Годик-другой! – Вольгу ничуть не обрадовала мысль о такой долгой отсрочке. – Да я к той поре седеть начну!