Верджил обернулся и еле сдержался, чтобы не расхохотаться.
На плечах Бьянки висел синий сюртук, длинные рукава которого полностью скрывали ее руки, а панталоны были ей так велики, что пришлось подвернуть их снизу, сделав толстые, нелепые отвороты. В свободно болтавшейся одежде она походила на тряпичный куль, из которого торчала голова.
Бьянка вытянула руки, пытаясь высвободить их из рукавов.
– Вы не поверите, но я чувствую себя как ребенок. Должно быть, я выгляжу весьма нелепо.
По мнению Верджила, она выглядела восхитительно.
– Синий цвет вам к лицу.
Бьянка все еще пыталась освободиться из рукавов.
– Кажется, мне не суждено сегодня поесть, а между тем я очень проголодалась.
– Что ж, придется кормить вас с ложечки. Чудесная мысль! Или лучше разжечь огонь, чтобы вы могли снять сюртук? – Не менее заманчивая перспектива.
– Будьте добры. Я имею в виду огонь.
Когда Мортон подал суп, в комнате стало жарко, как в пекле.
– После супа вы должны согреться. Сожалею, но на второе у нас холодное блюдо, не обессудьте. Здесь по вечерам мы питаемся скромно, – пояснил Мортон.
– Ничего, как-нибудь продержимся. Завтра вечером я намерен уже быть в пути, и сегодня мисс Кенвуд не обидится на нас за то, что у нас все без церемоний.
– Слушаю, сэр.
Бьянка, сбросив с себя сюртук, положила его на стул. Темно-серый жилет тоже был ей слишком велик, но благодаря своему покрою и ткани не мог совершенно скрыть ее форм. Верджил жестом пригласил ее к столу, который Мортон накрыл, так что они разместились на расстоянии вытянутой руки. При этом он старался сделать это так, чтобы гостья ничего не заподозрила.
Бьянка окинула взглядом комнату: зеркала, росписи на стенах, облицованных желтым мрамором, – все это весело блестело в пламени свечей и огня в камине.
– Необычная комната для такого особняка.
– Моя прапрабабушка по материнской линии ненавидела этот дом за чрезмерную простоту, однако ее мужу нравилось бывать здесь. Тогда она решила, что нужно хотя бы обедать в цивилизованных условиях, и велела оформить комнату по тогдашней моде. Супруг позволил ей это сделать, но только в этом зале и в ее покоях.
Бьянка принялась за еду. Съев ложку супа, она кончиком языка облизнула готовую скатиться каплю. Верджил как завороженный не мог оторвать от нее глаз.
Вечер обещал затянуться надолго – жестокое испытание для образца добродетели.
По всему было видно, что Бьянка ни разу не ела как следует с тех пор, как покинула Лондон. Какое-то время она молчала, всецело сосредоточившись на еде, стараясь поскорее утолить голод. Так же сосредоточенно и с таким же аппетитом она расправилась с ветчиной, которую подал Мортон.
Когда Верджил подложил ей на тарелку еще один ломтик, на щеках Бьянки вспыхнул румянец, и в мерцании свечей она сделалась еще привлекательнее.
– Я похожа на дикарку.
– Вы похожи на человека. Вас следовало накормить до того, как вы подниметесь наверх.
Бьянка оглядела свое одеяние и улыбнулась.
– Вы ведь угостите меня портвейном после ужина?
– Если вы не пьете крепких напитков, нынешний вечер не лучшее время, чтобы начинать.
– Раз уж я одета подобным образом, думаю, один бокал портвейна мне абсолютно необходим.
– Что ж, раз вы настаиваете… Но только один, и очень маленький. Не хочу, чтобы вы обвиняли меня в том, будто я споил вас.
– Вы бы никогда этого не сделали, я в этом уверена.
Не сделал бы?
"Маленькую булочку и ломтик ветчины оставлю на потом", – сдержала себя Бьянка и тотчас продолжила разговор:
– С чего все началось? Я имею в виду фабрику.
– Управление фабрикой – одна из обязанностей, доставшаяся мне в наследство от брата, а он начал дело в ответ на вызов.
– Вызов?
– Вызов, брошенный вашим дедом. Между Адамом Кенвудом и моим братом завязалась крепкая дружба, несмотря на существенную разницу в возрасте, в положении и убеждениях. Милтон находил Адама интересным человеком, с умом острым, как лезвие меча, очень честолюбивым и очень умным. Вы многое унаследовали от него. Как-то Милтон сказал, что Адам удивительным образом контрастирует с философскими теориями, которыми была полна его жизнь.
– Так значит, Милтон покинул имение, чтобы трудиться на фабрике?
– Четыре года назад в Манчестере демонстрация рабочих, названная впоследствии Питерлоо, закончилась кровопролитием. Гибель людей потрясла брата. Милтон был не настолько слеп, чтобы не видеть происходящих в стране глубоких перемен. Они с Адамом горячо спорили по поводу правомерности происходящего на новых производствах, и Милтон считал, что проблема коренится в характере людей, которые руководят этими производствами. Он считал, что наиболее нравственные из них, не испорченные жаждой наживы, могли бы способствовать улучшению условий труда и тем самым в значительной степени стабилизировать обстановку в рабочей среде. Адам бросил брату вызов: он предложил ему стать совладельцем новой фабрики и на деле доказать свою правоту, полностью взяв на себя руководство.
– Похоже, этот вызов был хитрой уловкой, повлекшей за собой немалые расходы. Я так и вижу их, ведущих постоянные дискуссии по любому поводу. Они отличались друг от друга, как небо от земли, и, думаю, каждый испытал на себе влияние другого. Ваш брат убедил моего деда в аморальности дела, на основе которого тот начал создавать свой капитал, а Адам раскрыл вашему брату глаза на чрезмерную идеалистичность некоторых его идей.
При упоминании о занятии деда работорговлей Бьянка вздохнула; ее глаза, обращенные на Верджила, излучали благодарность за так кстати переданную им информацию об искуплении Адамом своего греха.
– Приняв вызов, брат очень рисковал. Финансовое положение семьи уже тогда пришло в ужасное состояние, но Адам ссудил ему большую часть суммы и помог советами. Однако в общем и целом брату приходилось вести дело самому. Для Милтона, без сомнения, все это было великим экспериментом, и он рассчитывал на деловую хватку Адама, которая не даст предприятию заглохнуть.
– А может, это вовсе не безрассудство со стороны Милтона, а попытка спасти семью…
– Если так, то он поступил верно. Взять на себя руководство фабрикой в финансовом отношении оказалось единственным разумным решением, какое он когда-либо принимал. Не без помощи Адама фабрика стала приносить прибыль. Так Милтон стал первым мистером Кларком. Полагаю, взяв себе новое имя, он и вправду сделался другим человеком.
– Потом, когда Милтон умер, брат мистера Кларка, коим являетесь вы, унаследовал его долю. С этого началась ваша двойная жизнь, и вы стали управляющим фабрикой, так?
– После смерти брата я начал регулярно ездить в северное имение и, постигая азы дела, неотступно следовал советам вашего деда. Теперь, наконец, я могу принимать решения самостоятельно. Всегда очень важно самому непосредственно вникнуть в дело. В общем, мне не о чем жалеть: доход с фабрики спас нас от разорения.
К тому же пребывание в Манчестере в качестве мистера Кларка оказалось небесполезным – мистер Кларк мог появляться в таких местах и слышать то, что виконту Леклеру недоступно. К примеру, мистеру Кларку гораздо легче разузнать, стоит ли искать ключ к разгадке самоубийства Милтона в Манчестере, куда тот частенько наведывался, а также в среде политических радикалов, взгляды которых Милтон разделял.
Бьянка подалась вперед, опершись локтем о стол и подперев рукой подбородок. В ее задумчивых глазах отражалась работа тонкого, проницательного ума, и внезапно Верджил ощутил потребность поделиться с ней этими соображениями. Он очень жалел, что не может этого сделать.
– Вы говорите, фабрика помогла вам пережить трудные времена. Почему же вы не продадите ее теперь? Предложение мистера Джонстона и мистера Кеннеди остается в силе. Вы можете избавить себя от необходимости продолжать обман.
– У Джонстона и Кеннеди самая скверная фабрика в Лидсе. Наша по сравнению с ней сущий рай, даже притом, что и здесь жизнь рабочих пока не сахар. Продав фабрику, я лишил бы надежды на сколько-нибудь пристойное существование работающих на ней людей.
Мортон, где-то раздобыв несколько маленьких пирожных, поставил их на стол, и Бьянка взяла одно из них. Показав ровные белые зубки, она очень аккуратно надкусила его, но сахар все равно остался у нее на губах. Все еще занятая своими мыслями, она машинально слизнула кристаллики языком, но несколько из них остались, соблазнительно поблескивая, словно бы маня Верджила закончить за нее работу.
– Вы могли бы продать ее кому-то еще, полагаю, в Англии можно найти порядочных фабрикантов.
– Вы правы. Вероятно, я мог бы так поступить.
– Но вы не хотите.
Проницательность этой женщины заслуживала восхищения… и в то же время казалась опасной.
– Не хочу.
Бьянка откинулась на спинку стула, обдумывая ответ виконта. Наконец она улыбнулась, как будто узнала то, что ей требовалось.
– А теперь, можно мне портвейна?
– Я держу его в библиотеке.
Они прошли через холл в библиотеку. Верджил заметил, что панталоны на талии у Бьянки подвязаны шнуром от портьер, который она позаимствовала из спальни. Рукава его белой рубашки были ей чересчур широки, а вырез казался слишком открытым, даже несмотря на надетый поверх рубашки жилет.
Верджил вдруг вообразил Бьянку без одежды, в одной этой большой, свободной на груди рубашке, достающей ей только до бедер и едва касающейся ее тела.
Мортон разжег в камине огонь, и Бьянка опустилась на край дивана, а Верджил протянул ей бокал портвейна. Сам он устроился в кресле напротив в ожидании, когда же она наконец приступит к переговорам: ведь в итоге именно за этим она спустилась к ужину.
Время шло, а Бьянка по-прежнему молчала. Внезапно она поднялась и, наморщив лоб, принялась рассматривать книги на полках рядом с камином; затем взяла с каминной полки подсвечник, зажгла от огня в камине свечу и поднесла ее к полкам.
– Здесь несколько книг Эдмонда Дюклерка. Это ваш отец?
– Да. Толстый фолиант в красном переплете – его эпическая поэма о военном походе Александра в Индию. Том в коричневом переплете – сочинение по англосаксонской истории, посвященное битве при Гастингсе. Литературные произведения Милтона – в той синей книге на нижней полке. Они не опубликованы, ему не удалось их завершить. Это не стихи. Он проводил сравнительный анализ двух революций – в вашей стране и во Франции.
Бьянка вытащила коричневый том.
– Надо полагать, ваш брат был эрудитом. Вы тоже занимаетесь сочинительством?
– К неудовольствию отца, у меня другие интересы.
– Вы не ладили с отцом? Что-то не могу вообразить вас непокорным сыном.
– Как у всех молодых людей, у меня были собственные представления о будущем. Мне хотелось пойти в армию, и не в кавалерию, что было бы вполне приемлемо, а в инженерные войска. Меня всегда интересовали машины, строительство земляных сооружений: в детстве я вечно крутился возле экипажей, а не возле лошадей. Но отец решительно воспротивился моему стремлению получить офицерский чин. Меня ждал Оксфорд – изучение поэзии и философии.
– Вы чувствовали себя несчастным? – Лицо Бьянки выражало искреннее сочувствие.
– В университете ни один молодой человек не чувствует себя несчастным. У студентов свободная, привилегированная жизнь; к тому же поэты и философы кое-чему научили меня. Учеба оказала влияние на мои взгляды, но не изменила моих врожденных наклонностей. Думаю, ваш дед признавал это: после смерти брата мы сошлись ближе, и иногда я вместе с ним ходил смотреть, как строят новые машины. Вдвоем с вашим дедом мы наблюдали за работой моего первого парового двигателя. В тот день по дороге домой он поделился со мной своими мыслями. "Ваш мир умирает, – сказал он. – И уже никогда не будет таким, как раньше".
– Похоже, ему нравилось ваше общество. – Бьянка вернула книгу на место. – Полагаю, ваш интерес к технике произвел на него впечатление. Ваш отец поступил несправедливо, воспрепятствовав вам заниматься любимым делом.
Умненькая девочка: готовит свои аргументы, прежде чем начать спор.
Бьянка вернулась к дивану и снова устроилась с краю. В мешковатой одежде, с просто уложенными волосами, она выглядела беззащитной и желанной. Отблески пламени из камина, освещая ее, порождали причудливую игру теней.
Верджил посмотрел на нее, и она смело ответила ему взглядом. И тут же сквозь нарочито беззаботную улыбку на ее лице проступило выражение наивной осторожности. Только святой мог сохранять спокойствие в окружившей их атмосфере трепетного ожидания, а Верджилу, находясь рядом с Бьянкой, трудно было оставаться святым.
Он вдруг понял, что с трудом сопротивляется надвигавшемуся на него безразличию к традиционным понятиям о чести и благородстве. Изнурительное напряжение воли все с большей очевидностью являло свою бесполезность.
Да, ей не стоило покидать своей комнаты.
Виконт продолжал смотреть на нее сосредоточенно, словно в ожидании чего-то, в упор. Бьянка догадывалась, что он понимает, каково ей под этим пристальным, долгим взглядом, и намеренно тянет время. Возможно, ему даже слышен был оглушительный стук ее сердца.
Молчание угрожающе затягивалось. Бьянка вся горела, во рту у нее пересохло. Она каждую минуту ждала, что Верджил поднимется со своего места, приблизится к ней… Но он оставался сидеть, выжидая, и это было совершенно недопустимо. Кроме того, им надо уладить дело – ведь именно затем она сейчас здесь.
Бьянка постаралась взять себя в руки, всем своим видом изображая спокойствие.
– Ну-с, Леклер, что нам с этим делать?
На губах Верджила мелькнула одобрительная улыбка.
– А это уж зависит от вас. И что же, по-вашему?
– Я думаю, что нам следует достичь взаимопонимания.
– Мое положение не самое выгодное, и нам обоим это известно. Любое решение в данном случае должно исходить от вас.
– Полагаю, дальнейшие действия очевидны. Требовать от меня подробных разъяснений излишне.
– Думаю, это так, но я не вижу предмета спора, ибо его попросту не существует. Единственное, чего я сейчас хочу, – это уложить вас в постель и понадеяться на то, что взаимопонимание будет достигнуто завтра.
Сердце у Бьянки подпрыгнуло и застряло где-то в горле.
– Вы не так меня… Я не… Ведь речь идет о фабрике…
– Нет, не о фабрике.
– А я говорю о фабрике.
– Вот как? Тогда примите мои извинения. – Виконт поднялся и подошел к камину, хотя Бьянка предпочла бы, чтобы он оставался сидеть. Какое-то время Верджил не отрываясь смотрел на огонь в камине, а затем обернулся. – Превосходно! Давайте для начала обсудим проблемы с фабрикой и сделанное вами недавно открытие.
Для начала?
– Тут мое положение еще менее выгодно, чем в другом вопросе.
– Я уже сказала, что никто ничего не узнает.
– Покорнейше благодарю. И во что же мне обойдется ваше молчание?
– Я не потребую ничего чужого. Каков размер моего дохода с этой фабрики?
– По крайней мере, четыре тысячи фунтов за этот год.
– Боже милостивый! Должно быть, вы очень хороший управляющий, Леклер.
– Спасибо. Однако, поскольку доход вырос всего два года назад, ни Адам, ни мистер Кларк не получали его полностью, а реинвестировали средства в развитие фабрики. Тем не менее, если вы потребуете всю сумму, мне не останется ничего, как только выплатить ее вам.
– Как много вы реинвестировали?
– Половину.
– Это тоже довольно много. Более чем достаточно.
– Более чем достаточно для чего?
– Для того чтобы можно было жить в Милане, конечно.
– Так, стало быть, за свое молчание вы хотите, чтобы я позволил вам претворить в жизнь ваш безумный проект? Если же я откажу вам, вы объявите всему свету, что мистер Кларк – это я.
– Я этого не говорила.
– Не говорили. Ваш план немного хитроумнее. Вы будете хранить мою тайну, если я соглашусь на ваши условия. В противном случае вы продадите свою долю по достижении совершеннолетия.
Если бы Верджил не расхаживал вокруг дивана, Бьянке было бы проще сосредоточиться, но он продолжал делать круги за кругами, и, глядя на него, Бьянка вспомнила то утро в гарнизонном помещении полуразрушенного замка.
– Проблема, на мой взгляд, в том, что вы, заключая со мной сделку, не можете гарантировать исполнение вашего обещания, – наконец проговорил он.
– Вы подвергаете сомнению мое слово?
– Я подвергаю сомнению вашу дальновидность. Если вы выйдете замуж, решение о том, продавать долю или нет, будет принимать другой человек.
– Я не выйду замуж.
Верджил остановился у нее за спиной.
– Это вы сейчас так думаете.
– Нет. – Бьянка, обернувшись, подняла на него глаза. – Вы же сами разъяснили мне, что ни один приличный человек не пожелает жениться на мне, если я буду выступать на сцене. И даже если пренебречь мнением общества, женщина не может быть женой, матерью и оперной певицей одновременно. Появятся дети, и с карьерой придется распрощаться.
– Может случиться, что вы измените свое мнение о том, что для вас в жизни является наиболее важным.
Бьянке было неудобно сидеть вполоборота к Верджилу, а он, казалось, и не собирался сдвинуться с места. Тогда она подобрала под себя ноги и, приподнявшись на коленях, полностью развернулась к нему, в результате чего оказалась к Верджилу ближе, чем рассчитывала.
– Я уже говорила вам, мне это необходимо как воздух. Если у меня есть талант, я непременно должна сделать это, иначе погибну. Никакой муж не нарушит нашу с вами договоренность.
– Мне трудно на это согласиться.
– Вы сомневаетесь в моей решимости? Но вы, как никто другой, имели возможность в ней убедиться.
– Ваша решимость мне известна, однако она никогда не подвергалась испытанию. Время стирает грани, превращая черное и белое в серое. Ваша особенность, о которой вы все время толкуете, ваш дар с годами может превратиться в ненужную обузу. Поверьте мне, я знаю, что говорю: договор, который вы предлагаете мне теперь с честными намерениями, в один прекрасный день утратит для вас свое значение.
– Вы обращаетесь со мной, словно с неразумным ребенком, который играет в игрушки. Можно подумать, я не знаю сама себя. Не секрет, что мужчины считают женщин глупыми и неспособными обдумывать и взвешивать принимаемые ими решения, но ваше отношение меня оскорбляет…
Верджил вдруг прижал руку к ее щеке, и Бьянка умолкла. Он смотрел на нее сверху вниз и как будто не слышал ни слова из того, что она говорила.
– Вам не стоило демонстрировать свою досаду, мисс Кенвуд. Это была ваша ошибка, как и наивность, которую меня обязывает уважать мой долг. Но огонь, который загорается в ваших глазах всякий раз, когда вы нападаете на меня, свидетельствует о вашей страстной натуре и приводит меня в такое волнение, что все остальное, кроме стремления обладать вами, теряет значение. А это подводит нас к необходимости уладить и остальные проблемы, требующие взаимопонимания.