Потянувшись, она обернулась и обнаружила, что Чарльз не спит. Он лежал на своем матрасе, опершись на локоть, и пристально смотрел на нее. Она съежилась под его взглядом, который выражал страстное желание обладать ею. Это выражение она заметила в первый же момент их встречи. Так, значит, после того, как это желание было удовлетворено, его интерес к ней не угас?
Эта мысль наполнила ее ликованием. Ей страшно захотелось снова расстегнуть его рубашку, прижаться губами к его обнаженной груди…
Фрэнсис потрясла головой, поспешно отгоняя безумные мысли. Если она поддастся соблазну, это будет означать его окончательную победу над ней.
– Я сейчас вот о чем подумала, – пробормотала она, решив, что говорить следует о чем-нибудь абсолютно безопасном. – С тех пор, как ты приехал за мной во Францию, ты ни разу никуда не опаздывал.
Чарльз сердито взглянул на нее.
– Я опаздываю, только когда вожусь со своими птицами.
– А почему ты не взял с собой одну из них? – спросила Фрэнсис, удивившись про себя, что не заметила эту странность раньше – ведь сокольничий никогда не появляется без птицы на руке.
– Я бы взял, но Арктурус сломал себе лапку.
– Ты оставил птицу со сломанной лапкой из-за меня?!
Холодное выражение лица Чарльза и стальные нотки в голосе дали ей понять, что к тому же это его любимая птица. Ей хотелось заплакать от жалости к бедной птице, оставленной так далеко, и к ее хозяину, который так умело скрывал свое горе.
– Пусть это тебя не беспокоит, – сказал он, заметив, как она огорчилась. – Мой сокол в хороших руках. Арктурус так же привязан к мастеру Дикону, как и ко мне. Ну, почти так же…
Это "почти" было весьма красноречивым, и Фрэнсис захотелось как-то утешить его.
– Знаешь, что я придумала? – серьезно сказала она. – Давай спарим Ориану с твоим соколом. Конечно, после того, как он выздоровеет и когда начнется сезон вязки. Ты хотел бы получить нового птенца и растить его?
– Я-то, возможно, захочу. Вопрос в том, захотят ли они. Нельзя же спаривать их по твоему усмотрению.
– Вот увидишь, они друг другу понравятся. Я почему-то в этом не сомневаюсь. – Фрэнсис вздохнула, огорчившись, что удачная тема исчерпана. Нужно было придумать что-то еще. – Интересно, каково это – расти среди стольких братьев и сестер? Я видела твой дом в Уэст-Лалуорте несколько раз, когда ездила за покупками с мамой. Он огромный, правда ведь? Мама говорила, что у тебя шесть братьев и сестер. Это, наверное, замечательно! Всегда было с кем поиграть…
Чарльз почувствовал тоскливую нотку в ее голосе и нахмурился. Неужели она и в детстве была одинокой? Что за загадочный рок довлеет над этой женщиной?
– Ну, положим, мое детство по большей части напоминало сумасшедший дом, – сказал он, стараясь вспомнить что-нибудь забавное, чтобы развеселить ее. – Однажды мы с Мэттью обрядили поросенка в чепец и кофту Люсины и усадили его на ее стул. Поставили перед ним миску с овсяной кашей, между копытцами засунули ложку. Испугали повариху до полусмерти. Она после этого несколько недель клялась, что Люсину волшебники превратили в поросенка, хотя при этом видела, что с сестренкой все в порядке.
Чарльз погладил непослушные волосы Фрэнсис и подумал, что она тоже волшебница, наделенная даром превращений. Он, во всяком случае в ее присутствии, превращается в идиота, абсолютно не способного владеть собой… Вот и сейчас ему хочется расстегнуть ее кофточку, снять корсаж и зарыться лицом между мягкими обнаженными грудями… Большим усилием воли он заставил себя вслушаться в ее слова.
– А вот я никогда не шалила, – с сожалением говорила Фрэнсис. – Рядом со мной всегда находились няньки – хотя я больше любила быть с мамой. Ей нравилось вышивать необыкновенные узоры шелком разных цветов – синим, пурпурным, зеленым, – и она рассказывала мне всевозможные истории. А я смотрела, как мелькает ее иголка, создавая волшебные картинки, и мечтала иметь брата или сестру. Пусть даже старше меня.
Чарльз состроил гримасу.
– Уверяю тебя, в этом нет ничего хорошего. Старшие братья и сестры командовали нами так, словно были вторыми родителями. Я дружил с Мэттью и Люсиной – они мне ближе по возрасту. – Он вспомнил, как они играли в шары и в карты, как бегали по парку, и снова пожалел Фрэнсис, которая росла совершенно одна в имении Морли. – Ты очень редко приезжала в Уэст-Лалуорт. Почему?
– У нас в Морли все было. А если чего-то не оказывалось, то нам привозили. Нет, ты не подумай, что у меня было несчастное детство. Напротив, мы очень приятно проводили время. Родители любили меня. Отец помог мне поймать первую соколиху и воспитать ее. Мне тогда исполнилось семь лет, и он начал брать меня с собой на охоту. Он всегда хотел иметь сына и меня воспитывал как мальчишку. Однажды я нашла гнездо соколов в лесу поблизости от болота…
Чарльз обратил внимание на то, что она не упомянула, у какого именно болота, хотя скорее всего это было то самое болото, где они впервые встретились.
– Гнездо было высоко?
– Довольно высоко. Мне пришлось вскарабкаться по дереву.
Она прислонилась к обшивке баржи, ее волосы щекотали ему щеку. Он легко представил себе, как она перелезает с ветки на ветку: черная юбка заткнута за пояс, ноги босые… – А как ты нашла свою Ориану?
– Ориану я нашла в лесу под Парижем и тоже полезла к гнезду. Мне тогда было восемнадцать.
Чарльз быстро сосчитал в уме.
– Значит, Ориане уже четыре года? Неудивительно, что вы так любите друг друга. А сколько тебе было лет, когда умерла твоя мама?
В глазах Фрэнсис промелькнула скорбь, и он пожалел, что задает бестактные вопросы.
– Девять. Ты, наверное, слышал, моя мама умерла от оспы. Мне не разрешали входить в ее комнату, я только смотрела, как врач, папа и горничные в расстройстве бегали взад и вперед. Я знала, что она умирает, и однажды ночью проскользнула к ней. Отец спал в кресле у кровати; я легла рядом с мамой и обняла ее. Она была еще в сознании. Я целовала ее и плакала, а она успокаивала меня и попрощалась со мной, хотя ей уже трудно было говорить. Я не могу объяснить, как это получилось, что умирающая успокаивала живую. Но у нее было такое любящее сердце…
Фрэнсис опустила голову. Сейчас она была удивительно похожа на плакучую иву над болотом в имении Морли.
– Странно, что ты не заразилась оспой, – заметил Чарльз.
– Я заразилась, – сердито сказала она. – Я хотела заразиться, потому что мама болела оспой. Я считала, что должна разделить с ней все.
Чарльз вздрогнул, представив себе ребенка, который верит, что должен разделять болезнь с теми, кого обожает. Какой же преданной она была уже тогда! Он приподнял указательным пальцем подбородок Фрэнсис и внимательно вгляделся в ее лицо. Только сейчас он обратил внимание на то, какой у нее высокий благородный лоб, какие умные глаза.
– Жаль, что я не знал тебя тогда…
– Боюсь, что мы бы возненавидели друг друга с первого взгляда. Кстати, ведь так и произошло, когда мы встретились на болоте.
Это не было правдой, но Чарльз не хотел поправлять ее, да и вообще вспоминать о той первой их встрече. Он предпочитал, чтобы она никогда не узнала, какое острое сексуальное возбуждение вызвала в нем в тот день, несмотря на свой нежный возраст.
– У тебя тут шрам. – Он коснулся пальцем ее щеки. – Это от оспы?
– Да. И еще здесь.
Она показала на еле заметную отметину у основания брови. Чарльз наклонился и поцеловал шрам.
– А больше нигде нет? Может быть, здесь, пониже?
Он отодвинул воротник ее блузки, но Фрэнсис, нахмурившись, отбросила его руку.
– Прекрати! Ну почему все мужчины хотят только одного?! – Еще не успев договорить эти обидные слова, она уже пожалела о них и виновато дотронулась до его руки. – Прости меня, это вырвалось по ошибке.
Чарльз не обиделся: он прекрасно понимал, почему вырвались эти слова, – прежние убеждения не умирают так скоро. Но в этот момент он ненавидел Антуана как никогда раньше.
– Фрэнсис, – прошептал он, – надеюсь, ты помнишь, что я предложил тебе стать моей женой. И я никому не позволю поступить с тобой так, как поступил Антуан.
– Можешь не беспокоиться, я сама не позволю этого никому, включая тебя. – В ее голосе чувствовалась горечь. – И проклинаю свой глупый язык за то, что рассказала тебе о нем.
– Напрасно. Мне нужно было знать это.
– Я не хотела, чтобы ты знал! Достаточно того, что тогда об этом узнали все вокруг!
Фрэнсис вздрогнула, и Чарльз понял, что она готова заплакать. Чего бы он только не отдал, чтобы изгнать прошлое из ее памяти!
– Ты напрасно так переживаешь из-за этого, – сказал он, крепко прижимая ее к себе. – Французы не так строги в вопросах морали. К тому же он ведь обещал на тебе жениться, так что не твоя вина…
– Ты ничего не понял! – Фрэнсис отодвинулась от него и положила свою кожаную сумку себе на колени. – Ты думаешь, я переживаю из-за того, что потеряла невинность? – Злость закипала в ней, и она почти выкрикнула: – Я любила его и поверила, что он тоже любит меня! – Ее лицо исказилось от этого воспоминания. С величайшим трудом она заставила себя успокоиться и посмотреть Чарльзу в глаза. – Понимаешь, я никогда не сомневалась в нем. И даже когда он не приехал в церковь, я была так ослеплена собственными чувствами, что решила: наверное, какие-то срочные дела задержали его. Я отказывалась думать о нем дурно и защищала его перед всеми. Я не могла себе представить, что он лгал всем нам, включая священника! Но потом мой дядя нашел его и все выяснил. Оказалось, что Антуан уехал из Парижа в свои поместья на юге, о которых я ничего не знала. Не знала я ничего и о том, что он женат…
Чарльз подавил гневное восклицание. Больше всего на свете он хотел сейчас выследить и проткнуть шпагой этого негодяя. Но месть и убийство не могли помочь Фрэнсис, а вот утешить ее можно было попытаться.
– Выброси его из головы, дорогая, и начнем все заново. Я очень рад, что ты начала рассказывать о своей жизни. Мне бы хотелось, чтобы между нами не было никаких тайн.
Он пристально всмотрелся в ее лицо, словно стараясь понять, что еще она скрывает, и Фрэнсис, не выдержав его взгляда, отвела глаза.
– Я просто хотела, чтобы ты знал, почему я отказываюсь выходить за тебя замуж, – пробормотала она. Чарльзу давно уже хотелось ее как следует встряхнуть, и наконец он выполнил это намерение.
– Черт побери, Фрэнсис, ты не откажешь мне! Мы поженимся, как только доберемся до Англии! Будь я проклят, если позволю тебе отмахнуться от моего предложения как от чего-то несерьезного!
– Но почему ты хочешь жениться на мне? – в отчаянии воскликнула Фрэнсис. – В Англии наверняка по крайней мере дюжина красоток вздыхает сейчас по тебе. А я… Я старая, ожесточенная женщина, которую сломала жизнь!
– Ты – старая и ожесточенная?! – Чарльз не мог удержаться от смеха. – Это все глупости, Фрэнк. Ты вовсе не ожесточена. Вспомни хотя бы о том, как ты заботишься о Луи и Пьере.
Улыбка осветила ее лицо, как луч солнца после сильного дождя.
– Они же дети. Вполне естественно, что я испытываю к ним нежность. Но…
– Дети? – Он саркастически фыркнул. – Да эти двое уже в момент своего рождения были стариками. И то, что ты думаешь иначе, только подтверждает мою убежденность.
– Мне очень жаль, но ты заблуждаешься. – Когда они в чем-то не соглашались, она принимала позу, которую он ненавидел. – И вот что я хочу тебе сказать. Большинство мужчин хотят, чтобы жены их обожали, даже если сами они вовсе не разделяют этих чувств. А я никогда не смогу обожать мужчину.
Чарльз нахмурился. Почему, интересно, она не может обожать его, если обожает этих двух замарашек? Он почувствовал уже знакомый укол ревности.
– Ладно, не обожай меня. Просто стань моей женой.
Фрэнсис тяжело вздохнула.
– Все-таки ты страшный упрямец, Чарльз. Но ты забыл о самом главном. В полдень меня будут искать люди из французского магистрата или испанцы. После того, что случится сегодня, я не смогу быть ничьей женой, так что наш спор имеет чисто риторический характер. Я благодарна тебе за то, что ты был так добр и сделал мне предложение. По правде говоря, я даже представить себе не могла, что ты окажешься таким добрым, но я…
– Замолчи! Ты уже второй раз говоришь это. А между тем я совсем не добрый.
Чарльз действительно вовсе не считал доброту своей добродетелью. Он ценил в себе смелость, силу, умение обращаться с женщинами. Наконец, он был хорошим сокольничим. Но доброта?..
– Нет, ты в самом деле добрый человек. – Фрэнсис придвинулась поближе к нему и взяла обе его руки в свои. – Во всяком случае, ко мне ты был добр. Так что позволь мне так думать в мои последние часы.
Чарльз посмотрел ей в глаза – и утонул в них. Неожиданно его пронзило острое ощущение того, что он переступил через какой-то барьер. Окружающий мир померк. Он словно низвергся в черную пучину, вспышки света возникали вокруг него подобно звездам, а потом… его сознание прояснилось и возник некий образ.
Он чувствовал себя дикой птицей, попавшей в силок… или Фрэнсис была этой птицей? Чарльз не мог сейчас отделить себя от нее. Все, что он мог, это сражаться с силком. Он рвал его клювом и когтями, пытаясь вырваться на свободу, но добился только того, что окончательно запутался. Он испытывал страх, гнев и безнадежность, которые сводили на нет его сопротивление, но все-таки сражался изо всех сил, пока…
…Неожиданно путы упали, могучая птица расправила крылья и рванулась в полет. Чарльз смотрел на нее со стороны, но в то же время сам был этой птицей. И Фрэнсис тоже была здесь, он не мог отделить себя от нее. Чарльз наслаждался свободным полетом, земля внизу исчезла из вида, ее мелкие треволнения отошли куда-то. Он господствовал в небе, он был триумфатором, восторг трепетал в его венах…
Почувствовав, что не может больше выдержать, Чарльз величайшим усилием воли порвал душевную связь с Фрэнсис и обрел себя. Он сидел, моргая, в полумраке баржи, потрясенный, не в состоянии воспринять то, что только что пережил. Все эти годы после разрыва с Инес он оставался в своих мыслях и чувствах одиноким. Он привык к этому, и сама мысль о полном эмоциональном слиянии с кем-то вызывала у него холодный пот.
– Пожалуй, я спрошу у хозяина баржи, не может ли он предложить нам что-нибудь поесть. – Чарльз поднялся на ноги, испытывая потребность бежать, установить какое-то расстояние между собой и этой женщиной, которая вызвала в нем такое смятение чувств. – Ты должна отдохнуть.
Он заметил, как тень легла на лицо Фрэнсис, и понял, что она обо всем догадалась. Он ненавидел себя за то, что причинил ей боль, но ничего не мог с собой поделать.
– Ты все время советуешь мне отдыхать, – сказала она, стараясь не смотреть на него; ее голос был лишен всяких эмоций.
– Но ты действительно нуждаешься в отдыхе. – Его самого раздражал собственный покровительственный тон. – Ты потом ощутишь это, когда настанет полдень и мы встретим твоего посланца. Кстати, где мы встретимся с ним? Мне в связи с этим нужно кое-что продумать.
– Мой дядя обычно встречался с ней около монастыря кармелиток рядом с площадью Мобер.
– С ней? – Чарльз замер от изумления. – Так посыльный – женщина?
Фрэнсис даже не удостоила его взглядом.
– Я ведь говорила тебе, что мой дядя получает сведения от шлюхи.
Чарльз промолчал, обдумывая эту тревожную новость. Он был рад, что Фрэнсис наконец поделилась с ним своими планами, но услышанное не укладывалось в его мозгу. Женщина будет передавать секретные сведения другой женщине посреди открытой площади?! Теперь, когда сэр Хэмфри знает, что они в Париже, он не оставит Фрэнсис в покое. Возможно, он даже знает, что ее дядя ожидал посланца. В таком случае их легко будет выследить. Кроме того, существовало еще одно обстоятельство, которое тревожило его.
– Город слишком спокоен, – заметил Чарльз. – Обычно в такое время люди уже просыпаются и выходят на улицу, а сейчас не видно ни души. Я хочу выглянуть и выяснить, в чем дело.
Фрэнсис села и напряженно выпрямилась.
– Я думаю, что будет сражение.
– Между герцогом Гизом и королем?
– Да, и испанцами, которые поддерживают Гиза. Они хотят возвести его на французский трон, а потом управлять им по своему усмотрению. – Ее голос звенел от гнева, и Чарльз был рад, что она переключилась на другой объект. – Испанцы повсюду – в Париже и по всей стране. Вот почему весть о том, что ты взорвал постоялый двор, немедленно пришла сюда. Им мало того, что они жаждут вторгнуться в Англию. Они хотят подчинить себе всю Европу!
Чарльз почувствовал, как отягчают ее душу секретные сведения, которыми она располагает. А ведь через несколько часов она еще должна получить новую информацию. Минуту назад Фрэнсис открылась ему, поделилась своими чувствами. Теперь же она вернулась в свое обычное состояние, сдержанное и собранное. Ее настроение не располагало к расспросам, однако Чарльз хотел узнать больше.
– Я не представлял себе, до какой степени наши беды связаны с вторжением в Англию, – сказал он, стараясь тоже быть сдержанным.
– Это совершенно естественно, – нахмурилась Фрэнсис. – Особенно если учесть, что сэр Хэмфри служит испанцам. Мне не хочется думать о том, сколь многое дядя Эдвард успел рассказать ему.
В мозгу у Чарльза вспыхнул сигнал тревоги.
– А что еще он мог рассказать?
Фрэнсис подтянула колени к груди, обняла их руками и ничего не ответила. Его взгляд упал на кожаную сумку, которая лежала рядом с ней, и у него возникло новое подозрение.
– Фрэнсис, – спросил Чарльз, удивляясь, как мог он раньше быть таким слепым, – что у тебя в сумке?
Она подняла голову.
– Ничего особенного. Привязь Орианы и ее клобучок, баночка с мазью…
– Тогда почему же ты ни на минуту не расстаешься с нею? Ведь Орианы сейчас нет с нами.
Фрэнсис пожала плечами и хмуро взглянула на него.
– Эта сумка – подарок моего отца, и я ее люблю. Ты собираешься добыть нам что-нибудь поесть или нет?
Чарльз выругался про себя. Эта женщина кого угодно способна довести до отчаяния. Она, как обычно, ушла от ответа!
– Что еще в твоей сумке? – требовательно спросил он.
– А почему ты думаешь, что там есть еще что-то?
– Да потому, черт возьми, что ты вечно таишь от меня секреты!
– А ты вечно стараешься выведать их с тактом грабителя, который разбивает замок с помощью топора! – сказала она неприязненно, обращаясь к борту баржи.
Чарльз отвернулся и не стал отвечать ей. Пусть себе думает, что он человек бестактный, его это не волнует. Все равно она теперь знает его слабые места, а меняться он не собирается.
Он подошел к люку и высунул голову, высматривая хозяина баржи. В предрассветном небе еще мерцало несколько звезд, и он глядел на них, испытывая смешанные чувства. Подумать только, в какой-то момент он решил, что может исправить свою жизнь, обладая этой женщиной! Ему хотелось крикнуть себе: "Простофиля! Безмозглый дурак, вообразивший, что может управлять обстоятельствами!"
А ведь, если бы он не послушался Джонатана, остался в Англии, всего этого не было бы. Он мирно спал бы в Дорсете на своей пуховой постели, а Арктурус сидел бы на жердочке около него. Но мысль о постели – любой постели, неважно где – заставляла его видеть рядом Фрэнсис и снова будила в нем вожделение.