Глава 26
Фрэнк Черчилль вернулся, однако обитатели Хартфилда не узнали, пришлось ли его отцу и мачехе из-за него задержаться с обедом, ибо миссис Уэстон так хотелось, чтобы мистер Вудхаус полюбил ее пасынка, что она не стала бы выдавать ничего из его несовершенств, если это можно было утаить.
Он вернулся подстриженный и очень добродушно подшучивал над собой, но, казалось, совершенно не стыдился своего поступка. У него не было резона жалеть, что волосы его слишком коротки, чтобы скрыть смущение на лице; не было резона жалеть о потраченных деньгах, дабы улучшить настроение. Он был так же неустрашим и весел, как всегда; при виде его Эмма потом наставительно заметила про себя: "Не знаю, так ли это должно быть, но, конечно, глупости перестают быть глупостями, если совершаются людьми благоразумными и притом безо всякого стыда. Злая выходка всегда остается злой выходкой, но безрассудство – не всегда безрассудство… Все зависит от того, как трактовать тот или иной поступок. Мистер Найтли не прав: Фрэнка Черчилля никак не назовешь пустым и глупым молодым человеком. Будь он таким, он бы вел себя по-другому. Он или гордился бы своим достижением, или стыдился его. Он бы либо выставлял свой поступок напоказ, либо выворачивался, придумывал всевозможные недостойные отговорки, дабы оправдать собственное тщеславие… Нет, его никоим образом нельзя считать ни пустым, ни глупым".
Во вторник Эмма снова получила возможность увидеться с ним, притом дольше, чем прежде; она смогла судить о его поведении в целом и делать выводы о том, что значит его поведение применительно к ней самой, гадать, скоро ли ей прилично отбросить холодность, и воображать, что могут подумать соседи и знакомые, в первый раз увидев их вместе.
Она с нетерпением ждала званого вечера, несмотря на то, что обед давали Коулы. Кроме того, она никак не могла забыть, что даже в те дни, когда мистер Элтон пользовался ее расположением, ничто не раздражало ее больше, чем его пристрастие к обедам у мистера Коула.
Удобству и благополучию ее батюшки ничто не угрожало: с ним вызвались посидеть и миссис Бейтс, и миссис Годдард; прежде чем отправиться в гости, Эмма воспользовалась удобным случаем и засвидетельствовала обеим дамам свое почтение. Все трое, отобедав, сидели рядом, и, пока отец с доброй улыбкой любовался ее нарядом, она приложила все усилия, дабы скрасить гостьям остаток вечера, предложив им по большому куску пирога и налив по полному бокалу вина, потому что, несмотря на то, что батюшка ее руководствовался самоотверженной заботой об их здоровье, за едой им волей-неволей приходилось воздерживаться… Разумеется, перед приходом миссис Бейтс и миссис Годдард Эмма заказала для них кухарке обильный обед, но не была уверена, вполне ли они насытились.
Она подъехала к дверям дома мистера Коула вслед за еще одной каретой. Она рада была увидеть, что ее опередил мистер Найтли; поскольку мистер Найтли не держал лошадей, имел мало свободных денег, но в избытке – здоровья, энергии и независимого характера, он, по мнению Эммы, был слишком склонен поступать по своему усмотрению и не пользовался каретой так часто, как это приличествовало владельцу аббатства Донуэлл. Так как он подождал ее и помог ей выйти из кареты, у нее появилась возможность искренне, от всего сердца, выразить ему свое одобрение.
– Вот теперь вы ведете себя как вам подобает, – заявила она, – как подобает джентльмену… Я очень рада вас видеть.
Он поблагодарил ее, заметив:
– Какая удача, что мы с вами прибыли одновременно! Если бы мы столкнулись в гостиной, сомневаюсь, что вы распознали бы, что нынче я более джентльмен, чем обычно… Вы вряд ли заметили бы по моему виду и поведению, что я приехал в карете, а не пришел пешком.
– Нет, заметила бы, уверяю вас, заметила бы! Людей, которые добираются в гости не подобающим им способом, всегда выдает излишняя суетливость или виноватый вид. Вам кажется, что по вашему виду ничего не заметно, однако не сомневаюсь, что вы несколько бравируете своим поведением, делая вид, будто вам безразлично мнение окружающих. Когда бы я ни встретила вас при подобных обстоятельствах, я всегда примечаю за вами некую рисовку. А вот теперь вам нечего скрывать. Вы не боитесь быть заподозренным в том, что вам неловко. Вы не стремитесь казаться выше всех. Вот теперь, позвольте признаться, мне и правда будет очень приятно войти в гостиную об руку с вами.
– Глупышка! – проворчал он, впрочем совершенно беззлобно.
У Эммы было столько же оснований быть довольной вечером в целом, как и мистером Найтли. Ее встретили, выказав сердечное уважение, которое не могло не польстить ей, и окружили ее вниманием, приличествующим ее положению. Когда прибыли Уэстоны, все самые нежные и благосклонные взгляды были обращены именно к ней, Эмме; оба – и мистер Уэстон, и его супруга – выразили ей свое искреннейшее восхищение; Фрэнк Черчилль подошел к ней с радостным нетерпением, что отмечало ее как предмет его особой привязанности. За столом Эмма обнаружила, что он оказался ее соседом – как она сильно подозревала, не обошлось без некоторой ловкости с его стороны.
Общество было довольно многолюдным, так как приглашено было еще одно семейство, знакомством с которым Коулы в полной мере могли гордиться: безупречное и родовитое семейство из сельской знати. На обеде были также мужчины из семейства мистера Кокса, хайберийского адвоката. Менее значительные особы женского пола, включая мисс Бейтс, мисс Ферфакс и мисс Смит, ожидались к вечеру; однако уже за обедом общество было слишком многолюдным для того, чтобы у всех мог быть один общий предмет разговора. Пока за столом говорили о политике и о мистере Элтоне, Эмма могла со спокойной совестью всецело посвятить свое внимание приятному соседу. Однако, когда до ее ушей донеслось отдаленное упоминание имени Джейн Ферфакс, она сочла необходимым прислушаться. Кажется, миссис Коул рассказывала о ней нечто интересное. Эмма навострила ушки: новость действительно оказалась стоящей. Воображение ее разыгралось. Миссис Коул говорила, что заходила недавно к мисс Бейтс, и не успела она войти в комнату, как тут же заметила фортепиано – очень изящный с виду инструмент, не рояль, но все же настоящее, большое фортепиано. Примечательнее же всего стал последовавший за изумлением диалог с хозяйками, включавший и удивление, и расспросы, и поздравления с ее стороны. Мисс Бейтс разъяснила, что фортепиано прибыло накануне из магазина Бродвуда – к величайшему изумлению и тетки, и племянницы. Это стало для них полнейшей неожиданностью: вначале, тараторила мисс Бейтс, сама Джейн совершенно растерялась и никак не могла понять, кто мог прислать ей инструмент, – но теперь обе дамы совершенно уверились в том, что пианино мог подарить только один человек… Скорее всего и даже наверняка безвестный даритель – полковник Кемпбелл.
– Никакого иного объяснения нет, – добавила миссис Коул, – я и то удивилась, что по этому поводу возможны какие-то сомнения. Но кажется, Джейн совсем недавно получила от Кемпбеллов письмо, в котором о фортепиано не говорилось ни слова. Конечно, кому, как не ей, знать их привычки, однако я не склонна расценивать их молчание как нежелание делать ей подарок. Скорее всего, им захотелось сделать ей сюрприз.
Многие из гостей согласились с миссис Коул; все присутствующие были равно убеждены в том, что пианино, должно быть, прибыло от полковника Кемпбелла, и все радовались, что он сделал мисс Ферфакс такой подарок; за столом нашлось столько желающих высказать свое мнение, что Эмме можно было и помолчать, и подумать, и продолжать слушать миссис Коул.
– Откровенно говоря, не знаю, когда еще какая-либо весть доставляла мне столько удовольствия! Мне всегда было немного обидно за Джейн Ферфакс – она так чудесно играет, но у нее нет своего инструмента. Это просто казалось мне каким-то позором, особенно как подумаю, во скольких домах прекрасные инструменты пылятся без дела. Честное слово, это как пощечина нам всем! И как раз вчера я говорила мистеру Коулу, как мне ужасно стыдно, что у нас в гостиной стоит новенькое пианино, а я не могу отличить до от ми! А наши девочки, которые только начинают учиться музыке, может, никогда так и не заиграют по-настоящему… А вот у бедняжки Джейн Ферфакс, превосходной музыкантши, и в помине нет никакого инструмента, даже самых плохоньких клавикордов, чтобы позабавиться на досуге… Только вчера я говорила это мистеру Коулу, и он совершенно согласился со мной! Видите ли, он так обожает музыку, что не мог отказаться от покупки пианино: он надеялся, что время от времени кто-нибудь из наших добрых соседей окажет нам честь и сыграет на нем – в отличие от нас найдет инструменту лучшее применение. Именно потому мы и купили пианино… В противном случае, уверяю вас, нам надлежало бы стыдиться своей покупки… Мы очень надеемся, что мисс Вудхаус удастся уговорить сегодня вечером опробовать новый инструмент.
Мисс Вудхаус, как полагается, выразила свое согласие, и, найдя, что из разговора с миссис Коул более ничего почерпнуть не удастся, она повернулась к Фрэнку Черчиллю.
– Почему вы улыбаетесь? – спросила Эмма.
– А вы почему?
– Я? Наверное, от радости… я рада, что полковник Кемпбелл оказался столь богат, столь щедр и великодушен… Прекрасный подарок!
– Ода.
– Остается только удивляться, почему он не подарил ей пианино раньше.
– Может быть, мисс Ферфакс никогда не оставалась здесь на более долгий срок.
– А еще странно, что он не предоставил в ее пользование их собственный инструмент, должно быть, теперь, когда играть на нем некому, он стоит в Лондоне без дела.
– У Кемпбеллов рояль… Возможно, полковник решил, что рояль слишком велик для домика миссис Бейтс.
– Говорить вы можете все, что вам угодно, однако не лукавьте: по вашему лицу видно, что ваши мысли по данному поводу вполне совпадают с моими!
– Не знаю. Скорее всего, вы считаете меня более сообразительным, чем я того заслуживаю. Я улыбаюсь, потому что улыбаетесь вы, и охотно готов разделить все ваши подозрения. Но в данный момент я не ощущаю никаких сомнений. Кто, кроме полковника Кемпбелла, мог прислать фортепиано?
– А что вы скажете, если подарок сделала миссис Диксон?
– Миссис Диксон? А знаете, очень может быть! О ней я как-то не подумал. Ей, так же как и ее мужу, должно быть известно, как обрадуется мисс Ферфакс такому подарку, и, может быть, способ, каким сделан подарок – тайна, сюрприз – более в духе молодой женщины, чем в духе пожилого мужчины. Да, скорее всего, неизвестный даритель – миссис Диксон. Я же предупреждал вас: я охотно разделю все ваши подозрения и догадки.
– Если так, вы должны разделить мои подозрения и далее… распространить их также и на мистера Диксона!
– Мистера Диксона?! Что ж… хорошо. Да, я немедленно принимаю на веру то, что пианино могло стать общим подарком от четы Диксон. Помните, позавчера мы как раз говорили о том, какой он горячий поклонник ее игры.
– Да, и ваш рассказ подтверждает одну мысль, которая зародилась у меня еще раньше… Я не собираюсь подвергать сомнению благонамеренность мистера Диксона и мисс Ферфакс, однако трудно не заподозрить, что либо он, сделав предложение ее подруге, имел несчастье влюбиться в нее, либо заметил, что она сама к нему немного неравнодушна. Тут можно строить различные предположения и все равно не угадаешь… Однако позвольте заметить: должна была быть некая особая причина для того, чтобы она приехала в Хайбери вместо того, чтобы вместе с Кемпбеллами отправиться в Ирландию. Здесь ей приходится влачить жалкое существование, жить уединенно, словно она наложила на себя некую епитимью… в то время как там она могла бы купаться в удовольствиях. Что касается стремления якобы подышать родным воздухом, я расцениваю его как предлог… Летом – еще куда ни шло. Но какая польза от воздуха родных мест в январе, феврале и марте? Жарко натопленный камин и поездки в карете в ее случае – а я не подвергаю сомнению хрупкость ее здоровья – были бы куда более пользительны. Я не требую, чтобы вы приняли все мои подозрения на веру, хотя вы так благородно предложили мне это, однако я искренне поверяю вам свои мысли.
– А я, вы уж поверьте мне, склонен считать ваши предположения вполне вероятными. Со своей стороны могу подтвердить, что мистер Диксон решительно предпочитал ее игру игре своей невесты.
– И потом, он спас ей жизнь. Вы знаете об этом? На морской прогулке: кажется, она уже падала за борт, а ему удалось каким-то образом подхватить ее.
– Да, я тоже был там – принимал участие в той прогулке.
– Неужели? Надо же! Однако вы, разумеется, ничего не заметили, потому что такая мысль, кажется, не приходила вам в голову… вот если бы я была на той яхте, его поведение почти несомненно навело бы меня на определенные догадки.
– Не сомневаюсь… Но я, простак, не усмотрел в том случае ничего, кроме того факта, что мисс Ферфакс едва не выпала за борт, а мистер Диксон подхватил ее… Все совершилось в одно мгновение. И хотя потрясение сразу после происшествия и тревога были очень велики и продолжались гораздо дольше самого события – наверное, добрых полчаса, прежде чем все мы снова успокоились… все же все были слишком взволнованы для того, чтобы заметить чье-то особое рвение. Однако простите, я вовсе не собираюсь утверждать, что вы не пришли бы к неким определенным выводам.
Тут их разговор прервали. Вследствие довольно длительного и неловкого перерыва между двумя переменами блюд они вынуждены были сидеть столь же чопорно и благонравно, как и остальные, однако, когда стол был снова благополучно накрыт, когда все соусники и приборы со специями были поставлены на свои места, гости снова занялись кушаньями и за столом воцарилась прежняя непринужденность. Эмма сказала:
– Присылка фортепиано стала для меня решающим событием. Мне хотелось узнать немного больше, но теперь я продвинулась в своих заключениях. Поверьте мне, скоро мы узнаем, что подарок прибыл от мистера и миссис Диксон.
– А если Диксоны станут абсолютно все отрицать и заявят, что знать не знают ни о каком фортепиано, значит, остается заключить, что его прислали Кемпбеллы?
– Нет. Уверена, подарок не от Кемпбеллов. Мисс Ферфакс знает, что пианино прислали не Кемпбеллы, иначе она сразу догадалась бы. Если бы она считала, что подарок прибыл от полковника с супругой, она не мучилась бы догадками. Возможно, мне и не удалось убедить вас, однако сама я совершенно убеждена в том, что инициатива в данном случае исходила от мистера Диксона.
– Вы плохо обо мне думаете, ежели полагаете, будто не убедили меня. Ваши доводы совершенно пересилили мои соображения. Вначале, когда я, вслед за вами, решил, будто даритель – полковник Кемпбелл, я усмотрел в его поступке лишь отеческую заботу и счел его дар самой естественной вещью на свете. Но стоило вам упомянуть миссис Диксон, и я сразу понял, насколько более вероятно то, что подарок стал свидетельством нежной женской дружбы. Теперь же я представляю все происходящее не чем иным, как проявлением любви.
Случая развить тему далее не представилось. Его убежденность казалась искренней, по крайней мере, выглядел он именно так. Эмма не стала продолжать, переведя разговор на другое; остаток обеда прошел незаметно: подали сладкое, вошли дети, которыми немедленно стали восхищаться и с которыми стали болтать, как обычно бывает в таких случаях; общий разговор также не отличался от остальных разговоров на званых обедах. Кое-кто умничал, иные выказывали свою глупость, однако ни те ни другие за столом не превалировали – Эмма слышала привычные замечания, скучные повторы давно известного, старые сплетни и тяжеловесные шутки.
Не успели дамы заскучать, ожидая после обеда в гостиной джентльменов, как прибыли другие приглашенные гостьи; кое-кто вместе, кто-то порознь. Эмма наблюдала, как вошла ее закадычная маленькая подруга: даже если ее достоинство и грация пока оставляли желать лучшего, если ее цветущая юная свежесть и безыскусные манеры были просто приятны для глаз, но и только, то Эмма искренне возрадовалась ее легкому, веселому, лишенному уныния нраву, благодаря которому Харриет могла находить столько удовольствия даже в разгаре мук неразделенной любви. Она весело улыбалась и щебетала – кто мог бы предположить, сколько совсем недавно пролито было слез? Званый обед, нарядное платье, множество знакомых… Харриет улыбалась, говорила мало и выглядела просто прелестно: казалось, трудно найти в этот час девушку счастливее ее. Правда, Джейн Ферфакс и выглядела, и двигалась куда величественнее, но Эмма подозревала, что мисс Ферфакс охотно поменялась бы с Харриет местами, была бы рада даже разочарованию от несчастной любви, даже неразделенной влюбленности пусть и в такого, как мистер Элтон; да, она предпочла бы даже неразделенную любовь сомнительному удовольствию сознавать, что она любима мужем подруги.
При таком большом стечении гостей Эмме было необязательно подходить к Джейн Ферфакс. О фортепиано говорить ей не хотелось; она полагала, что слишком много знает, чтобы выражать притворное любопытство или заинтересованность, и потому намеренно держалась на расстоянии, однако все прочие немедленно принялись обсуждать новость, и Эмма заметила, что мисс Ферфакс принимала поздравления, зардевшись от смущения. При упоминании имени "моего прекрасного друга полковника Кемпбелла" щеки ее запылали. Несомненно, она чувствует за собой вину.
Миссис Уэстон, женщина добросердечная и к тому же музыкально одаренная, особенно заинтересовалась странным подарком. То, с каким упорством миссис Уэстон расспрашивала Джейн, немало позабавило Эмму: вопросам ее бывшей наставницы не было конца. Каков тон у инструмента? Хорош ли у него звук? Тугие ли педали? Доброй миссис Уэстон было невдомек, насколько неловко чувствует себя прекрасная героиня происшествия от ее расспросов. Нежелание обсуждать эту тему явственно читалось в ее чертах.