Оглянувшись, он увидел, как Пенни, успевшая спешиться, привязывает поводья к дереву. Чарлз подступил к двери, распахнул ее и одновременно отступил в сторону. Дверь открылась, ударилась обо что-то деревянное.
И снова тишина.
Чарлз заглянул внутрь. Глаза не сразу привыкли к полной темноте, но все же он сумел различить неподвижную груду на полу.
Чарлз выругался, снова прислушался к внутреннему голосу, но в полной уверенности, что дом пуст, переступил порог. Судя по запаху, его ждет не слишком приятное зрелище.
За спиной послышались шаги Пенни.
– Не подходи ближе! Тебе лучше этого не видеть.
– Что там? – охнула она. – Он мертв?! Нет смысла притворяться.
– Да.
На сколоченном из неструганых досок столе стояла свеча и лежало огниво. Задержав дыхание, он подошел ближе, запалил свечу и дождался, пока загорится слабенький огонек.
Интуиция его не обманула.
Он услышал тихий стон Пенни. Пулей вылетев из хижины, она прислонилась к стене. Взгляд Чарлза был устремлен на труп, лежащий на полу сломанной куклой. Преодолевая тошноту, он нагнулся и поднес свечу к лицу мертвеца.
– Что случилось?
Оглянувшись, он увидел Пенни, цеплявшуюся за дверной засов.
– Это Джимби?
– Полагаю, что так… судя по тому, что сказал старик. Возраст и сложение примерно совпадают.
Протянув руку, он разжал обмякший кулак юноши и нашел мозоли и наросты, свидетельствующие о том, что при жизни этот человек часто работал веслами.
– Да, – кивнул он. – Это Джимби Молле.
Физиономия бедняги была покрыта уродливыми синяками и ссадинами. Чарлз был уверен, что знает, где можно найти и другие следы побоев: на почках, нижних ребрах, большинство из которых наверняка сломаны. Руки и пальцы раздроблены, причем пытка, очевидно, продолжалась часами.
Кто-то выколачивал информацию из Джимби, информацию, которую последний либо не знал, либо отказался сообщить. Его били, пока мучитель или мучители не уверились, что больше ничего не узнают. И только потом от несчастного избавились, перерезав горло. Чарлз поднялся.
– Мы больше ничего не можем сделать, кроме как уведомить власти.
Он вышел вместе с Пенни и закрыл дверь, стараясь не показать, насколько ему не по себе.
– Его убили, верно? – прошептала Пенни. – И давно? Хороший вопрос.
– Не позже, чем вчера, возможно, позавчера.
Она судорожно сглотнула и еле слышно пробормотала:
– После того как мы начали задавать вопросы.
– Возможно, эти два обстоятельства никак ни связаны, – покачал он головой.
Судя по взгляду Пенни, она верила этому не больше, чем он сам. Хорошо еще, что она, кажется, не собирается впасть в истерику.
– И что теперь? Кому нам сказать? Чарлз призадумался.
– Кал вер – местный магистрат. Я поеду завтра с утра и уведомлю его. Нет смысла будить его и слуг в этот час. Все равно ничего поделать уже нельзя, а при свете дня легче будет увезти его. Кстати, тебя здесь не было.
Она поджала губы, но все же кивнула.
– Так мы его оставим? Чарлз погладил ее по руке.
– Его уже нет. Осталось только бренное тело, – протянул он, с наслаждением подставляя лицо свежему ветерку. – Но прежде чем уехать, я хочу взглянуть на его лодки.
Оставлять такое дело на утро было рискованно, и он не хотел в который раз потерять след. Кто-то другой слонялся здесь. Кто-то другой, с подготовкой не хуже, чем у него самого.
Кто-то другой с таким же прошлым.
Не выпуская руку Пенни, он проверил, надежно ли привязаны лошади, и только потом потащил ее к реке. Оба они были местными уроженцами; оба знали, что искать: крошечную бухточку, миниатюрную пещерку, узкую промоину, проделанную небольшим ручьем, – именно там спрятаны суда Молле.
Они нашли лодки в сотне ярдов вверх по реке, в бухточке, вымытой волнами и скрытой нависавшими ветвями деревьев, где как раз помещались суденышки. Шлюпка, пришвартованная к тяжелому кольцу, ввинченному в ствол, колыхалась на воде. Внутри валялось обычное рыбачье снаряжение: веревки, удочки, сети и две ловушки для омаров.
Чарлз подошел ко второй лодке, привязанной за нос и корму, и едва не ахнул от изумления. Старый матрос ничуть не преувеличил. Судно было настоящим шедевром: узкое, верткое и изящное. Такое действительно способно летать.
Пенни уже успела подбежать ближе и, усевшись на нос, медленно обводила пальцем написанное на борту название.
Чарлз опустился на корточки.
"Джули Леа".
Имя ничего ему не говорило.
– Так звали мою мать.
Он повернулся к Пенни, лицо ее было бесстрастно. И поэтому просто взял ее руку.
– Все звали ее Джули, и только мой отец назвал ее полным именем: Джули Леа.
Несколько минут оба молчали. Потом он встал.
– Оставайся здесь. Мне нужно посмотреть, что внутри. Это оказалось не так легко, как со шлюпкой. Яхта, ибо это была именно яхта, хоть и очень маленькая, была затянута парусиной, привязанной морскими узлами. Он распутал те, что на корме, и откинул парусину.
Мачта, такелаж, паруса, весла… все как обычно. Но Чарлз продолжал искать. И наконец нашел: под передней банкой валялся смятый пучок веревки и ткани: набор сигналов.
Пенни тоже встала, отряхивая бриджи, и подошла ближе, чтобы рассмотреть флаги: цветные квадраты с различными символами.
– Что это такое? Ничего не узнаю.
– Французские морские сигналы, – поколебавшись, пояснил Чарлз. – Имея это, совершенно не обязательно подходить близко к французскому судну: достаточно, чтобы их можно было разглядеть в бинокль.
Пенни протянула руку к одному флажку.
– А это?
– Ты и сама знаешь, – выдавил Чарлз.
– Да. Герб Селборнов.
Она устало поникла и схватилась за сердце, словно боясь, что оно выпрыгнет из груди.
– Как они могли?
Чарлз снова свернул груду ткани.
– Мы пока еще не знаем, что они сделали, – спокойно возразил он.
– Знаем, – сухо бросила она. – Каждый раз, когда Эмберли передавал папе дорогостоящую тайну, тот посылал Молле к островам, поближе к французскому люгеру. Молле вывешивал сигналы, сообщавшие французам, когда и куда выслать судно, а потом папа выходил в море с контрабандистами, говорил с каким-то французом и выдавал очередной государственный секрет в обмен на коробочки для пилюль. Позже, когда папу сменил Гренвилл, он посылал к французам Джимби, и теперь Джимби убит.
Омерзение и отвращение звучали в ее словах, эмоции столь сильные, что она почти ощущала их горький вкус.
– Собственно говоря… – Голос Чарлза, по контрасту, был холодным, почти отрешенным. – Хотя твои теории почти наверняка правильны, мы все же не знаем, что именно они передавали.
– Что-то такое, за что французы были готовы платить дорогим антиквариатом: ты видел коробочки для пилюль.
– Так-то оно так, однако…
Он сунул флажки ей в руки и обнял, вынуждая поднять глаза.
– Пенни, я знаю эти игры: сам играл в них последние тринадцать лет. Вещи далеко не всегда таковы, какими кажутся. Остынь, и немного подумаем. Прежде всего мне необходимо послать в Лондон гонца. Возможно, Далзил еще не успел проверить. Ты слышала Денниса Гиббса. Кто знает, вдруг твой отец был замешан в чем-то куда более глубоком, чем мы предполагали.
Он старайся найти извинения, чтобы она не чувствовала себя такой несчастной. Столь жестоко преданной отцом и братом. Боль в сердце и душе становилась все острее. Чарлз пытался облегчить ее страдания, но…
Она молча кивнула.
Пришлось подождать, пока он не затянул яхту парусиной и не завязал узлы. Какое счастье, что сейчас темно и тихо.
Чувствовала она себя ужасно. Подозрения зрели в ней много лет; только за последние несколько месяцев она обнаружила столько новых фактов, рисующих отца и брата в ужасном свете.
В глубине души она понимала, что вся реакция на предательство родных каким-то образом связана с тем, что она испытывает… до сих пор испытывает к Чарлзу. Мысль о том, что деяния брата и отца, совершаемые ими ради собственной пользы и прибыли, могли привести Чарлза и ему подобных на край гибели, поставить в еще более опасное положение, потрясла ее до глубины души, наполнила чем-то куда более буйным, неукротимым, чем обычная ярость, чем-то куда более мощным и разрушительным, чем обычное пренебрежение.
Чарлз выпрямился, еще раз проверил узлы и лини, державшие яхту. Пенни смутно подивилась превратностям судьбы, приведшим ее сюда, к трупу бывшего друга Гренвилла, поплатившегося за свою роль в заговоре. Но теперь свидетельство измены у нее в руках, а рядом стоит Чарлз.
– Пойдем. – Он взял у нее сигнальные флажки, подхватил под руку. – Едем домой.
Он имел в виду Эбби, и она была этому рада. Ее домом был Уоллингем-Холл, и все же думы об отце и брате так растревожили, что она вряд ли обретет там покой.
Подойдя к Домино, Чарлз приторочил флажки к седлу, усадил ее на кобылку и поехал вперед. Чуть подальше речная тропа соединялась с другой, уже пошире, ведущей к Лостуителу.
Они добрались до Эбби только под утро. Чарлз снова велел конюхам идти спать, а сам развел коней по стойлам.
Пенни попыталась расседлать кобылу, но поняла, что дрожит в ознобе. Одно дело размышлять, строить планы и версии, даже принимать участие в расследовании, и совсем другое – найти недавно убитого шпиона вместе с неоспоримым доказательством измены отца и брата.
Голова раскалывалась, мысли разбегались. Прерывисто вздохнув, она вынудила себя работать: расседлала кобылу и растерла соломой.
Чарлз поглядывал на нее, но молчал.
Закончив растирать свою лошадь, он подошел помочь Пенни, все так же не произнося ни слова.
Пенни задала кобылке корму и воды, после чего прислонилась к перегородке стойла и стала ждать.
Он оставил путаницу флажков на верху перегородки, откуда издевательски подмигивал герб Селборнов. Пенни отвернулась.
Чарлз вышел из стойла, прикрыл дверцу, сгреб флажки, и они направились к дому. Оказавшись в вестибюле, он тихо попросил:
– Пойдем в библиотеку.
Она подчинилась, слишком уставшая, чтобы допытываться о причинах.
Он повел ее в комнату, сунул флажки в ящик письменного стола и отошел к подставке для графинов с вином. Налил бренди в два бокала и протянул один ей:
– Выпей.
– Я не пью бренди, – отказалась она. Он сделал глоток и строго свел брови:
– Предпочитаешь, чтобы я влил в тебя бренди?
Пенни недоуменно уставилась на него, почти уверенная, что он не посмеет, и неожиданно осознала, что Чарлз не шутит. Она пригубила, поморщилась:
– Какая гадость!
И отставила бокал. Он шагнул к ней. Пенни сверкнула глазами, снова схватила бокал и глотнула.
Чарлз продолжал смотреть на нее, пока она не осушила бокал.
– Молодец.
Он поставил ее бокал на стол вместе со своим и снова взял ее руку.
Ей уже надоело, что он вечно тащит ее за собой, но с другой стороны, это означало, что времени думать не остается.
Ее покорность тревожила Чарлза. Он понимал, что она верит в измену родных и это хуже любой пытки. Неприятно видеть ее в таком состоянии. Она казалась такой беззащитной и хрупкой, что могла в любой момент рассыпаться на миллион осколков. Он всегда видел в ней ту, которую должен защищать, и по этой причине не мог бормотать банальности. Не мог предложить ей ложную надежду.
Завтра же он пошлет человека в Лондон: хотя не существует контактов с французами, о которых не знает Далзил, вполне возможно, что происходит нечто такое, о чем тот не осведомлен.
Весьма шаткая надежда, но все же проверить не мешает.
А пока что состояние Пенни было только одной из проблем, и, возможно, наименее сложной.
Зато его мысли находились в полном разброде.
Он остановил Пенни в галерее перед окном, так, чтобы уже меркнувший свет луны упал на ее лицо. Она удивленно моргнула, не поняв, в чем дело.
Предвидя неминуемый поединок, Чарлз раздраженно вздохнул, отпустил ее и рассеянно провел рукой по волосам.
– Теперь я не уверен, так ли уж необходимо тебе вернуться в Уоллингем.
Пенни мгновенно насторожилась, пытаясь понять ход его размышлений.
– Из-за убийства Джимби? Думаешь, это дело рук Николаса?
– Кто еще, кроме меня и тебя, расспрашивал о знакомствах Гренвилла?
– Но зачем?
– Чтобы помешать нам допросить Джимби. Узнать то, что, возможно, узнал он, прежде чем перерезать бедняге горло.
Пенни медленно кивнула, глядя куда-то мимо него. Он не видел ее глаз. Не понимал, о чем она думает. И поэтому решительно повернул Пенни лицом к себе.
– Тебе следует остаться здесь. Мы можем установить тщательнейшую слежку за Николасом, и…
– Нет, – гордо вскинула голову Пенни. – Мы договорились. Живя там, я могу постоянно присматривать за ним, а ты получишь возможность приезжать ко мне в любое время. Чем чаще мы будем его видеть, тем скорее он потеряет самообладание…
– А если, потеряв самообладание, он решит, что ты, вероятно, слишком много знаешь?
Ему показалось, что она побледнела. Но глаз не отвела. Наоборот, упрямо вздернула подбородок.
– Чарлз, имеются две очень веские, достойные и неопровержимые причины, по которым я должна вернуться в Уоллингем. Первая – жизненная необходимость не спускать глаз с Николаса, особенно если это именно он убил Джимби. Нужно любой ценой узнать, чем занимается Николас, и это лучше всего сделать тому, кто живет в Уоллингеме, что также дает тебе предлог приезжать как можно чаще и оставаться подольше. И, самое главное, не забывай, что это мои отец и брат продавали секреты французам. Честь моей семьи запятнана…
– Но не тебе за нее мстить, – прошипел Чарлз, грозно нависая над ней. – Тебе совершенно не обязательно в этом участвовать. Никто не ожидает…
– Плевать мне на мнение окружающих! – взвилась Пенни, ни на дюйм не отступая. – Главное – то, что я считаю нужным. И для этого пойду на все.
– Пенни…
– Нет!
Она злобно сверкнула глазами.
– Скажи мне только: будь ты на моем месте, неужели не чувствовал бы и не поступал бы так же?
Его зубы были стиснуты так, словно вот-вот треснут. Плотно сжав губы, он молчал.
– Вот именно, – кивнула она. – Поэтому я, как условлено, еду утром в Уоллингем.
– А как насчет другой, столь же убедительной причины? Лишь бы найти слабое место в ее обороне, а уж он им воспользуется!
Она надолго задумалась. Он выжидал.
– Ты был прав, – выговорила она наконец. – Оставаться под одной крышей с тобой опасно. Ты представляешь для меня куда большую угрозу, чем Николас.
Он смотрел в глаза цвета дождевых облаков, упивался прямотой, безусловной честностью во взгляде и ощущал неизбежную реакцию на ее слова… ее признание.
И, молча сжав кулаки, медленно сказал:
– Знаешь, я бы предпочел сам быть для тебя угрозой, чем позволить что-то в этом роде любому другому мужчине. По крайней мере я не собираюсь тебя убивать.
"Но то, что ты творишь с моим сердцем, ранит еще больнее…" – едва не выпалила Пенни, однако заставила себя сделать глубокий вдох, прежде чем ответить:
– Тем не менее завтра я уезжаю в Уоллингем. Она спокойно отступила.
Он выругался и потянулся к ней.
Пенни попыталась увернуться, но оказалась чересчур медлительной. Он схватил ее, рывком дернул к себе и впился в полураскрытые губы.
Глава 8
Она не успела сказать ни слова, как Чарлз прижал её к себе и завладел губами, язык проник в ее рот, как завоеватель в поверженный город.
Большей глупости он сотворить не мог и твердо знал, что подобная попытка обречена на неудачу. Знал и не мог остановиться. Не мог совладать с первобытными инстинктами, вырвавшимися на свободу, инстинктами, настаивавшими, чтобы он просто предъявил на нее права и покончил с этим. Только тогда он сможет покорить ее своей воле, защитить и уберечь от опасности.
Эта неутолимая потребность знать, что ей ничто не грозит, особенно учитывая события последних дней, была достаточно сильна, чтобы заставить Чарлза потерять голову.
Все линии обороны растворились при яростной атаке Чарлза. Под его жестким жгучим поцелуем, который лишил ее способности мыслить, окончательно закружил голову. Этот поцелуй мог сжечь любое сопротивление.
До чего же несправедливо! Значит, он способен единственным поцелуем взять ее в плен, превратить в покорную куклу…
Но он продолжал прижимать ее к себе. Огонь к огню, грудь к груди, бедра к твердым мышцам бедер.
Пенни едва успела тихо охнуть, сжигаемая этим палящим пламенем. В любую секунду оно уничтожит последние остатки воли, и тогда она пропала.
Она давно оставила попытки думать и только реагировала. Подняла руки, зарылась пальцами в шелковистую массу локонов и обмякла.
И поцеловала его в ответ.
Излив в этом отчаянном поцелуе так долго сдерживаемые эмоции. Все до последней унции. Прижала губы к его губам, позволила своему языку сплестись с его языком в буйном, языческом, необузданном танце.
И впервые в жизни она поняла, что шокировала его. Потрясла настолько, чтобы заставить поколебаться, сделать все, чтобы последовать ее примеру, взять верх, снова вырвать у нее власть.
Но она не собиралась сдаваться.
Еще мгновение – и схватка превратилась в жесточайшую дуэль, в которой с самого начала первенство принадлежало ей. Теперь они вполне могли бы помериться силами, не то что тринадцать лет назад… и все же он по-прежнему был хозяином, а она – смиренным подмастерьем. Шаг за шагом, дюйм за дюймом он завоевывал ее, завладевая чувствами. Уносил все дальше в манящее море желания. Наслаждения. Потребности получить больше.
И вдруг она ощутила, что хватка ослабла, его руки скользнули вниз, по ее спине, бедрам, сжали ягодицы…
и он привлек ее еще ближе, яростно распаляя так и не погасший жар.
Жар, который лесным пожаром распространялся по ее венам, расцветая огненными языками под кожей. Расплавляя кости, лишая воли…
И она решилась. Сложила оружие. Позволила всему, что накапливалось тринадцать лет, не имея выхода, вылиться наружу. Теснее прильнула к нему, не прерывая поцелуя.
И ощутила, как он замер… и содрогнулся. Почувствовала в нем перемену: напряженные мускулы, словно пытающиеся сдержать бурный поток.
Но она, вне себя от счастья, открыла все шлюзы. Ей хотелось куда больше того, что он мог ей дать, и впервые на ее памяти он казался если не бессильным, то неуверенным в себе.
Чарлз никак не мог обрести твердую почву, так внезапно выбитую из-под него Пенни. Единственное, что в мире осталось реального, – это она и желание, захлестнувшее их обоих: более жаркое, более сильное, более напряженное, чем раньше, и пугающе мощное. И это она была страстью и желанием, жаром и воплощением наслаждения, которого ему еще не довелось испытать. Они вместе плыли по волнам неизведанного… и он понятия не имел, как вернуться в настоящее.
Не имел и не слишком хотел.
Она была топливом для его огня… он мучительно жаждал ее близости. Окончательной близости. И в этот момент нуждался в том, чтобы оказаться в ней, куда больше, чем в воздухе.
Но только не здесь.
Трезвый внутренний голос ворвался в сознание в редкий момент просветления. Да, безумие, и он это знает. Но остановиться не мог. Не находил сил оторваться от нее.