* * *
Если Лондон привел Джин в волнение, а Ричмонд-Парк – в восторг, то Эмберли-Корт ее просто очаровал. Девушке казалось, что она никогда вдоволь не нагуляется и не наездится верхом.
До возвращения Анны после их приезда Джин большую часть времени проводила с Мэдлин. И Мэдлин не могла не полюбить эту девушку, чья солнечная натура так походила на ее собственную – такую, какой она была прежде.
Джин любила навещать пастора и его жену, чей дом представлял собой уютную, мирную гавань, каковой и должно являться жилище священника. Семеро детей пользовались в доме полной свободой. Можно было не сомневаться, что восьмой присоединится к ним, как только научится либо ползать, либо ходить. А посреди этого хаоса восседала супруга пастора, огромная, ожидающая прибавления семейства и лучезарно улыбающаяся всем приходящим.
Нравилось Джин бывать и у Лэмпманов с их двумя спокойными, воспитанными ребятишками, хотя Розе еще не исполнилось и четырех, а Полу – двух лет. Леди Лэмпман показала ей цветник, розовые кусты и плодовый сад, Джин казалось, что она в жизни не видела ничего прекраснее. А сэр Перри беззлобно подшучивал над ее акцентом.
Ей нравилось семейство Кортни. Крупный, добродушный мистер Кортни, поскрипывая корсетом, показал ей своих призовых хряков и нескольких кошек, которых у них было в общей сложности двадцать три штуки. Их было бы не так много, сказал он, если бы его Сьюзен жила дома. Но она живет в Лондоне вместе со своим деверем и его доброй женушкой и готовится к венчанию с виконтом Эджертоном, которое состоится в церкви Святого Георгия осенью.
Миссис Мортон и миссис Картрайт закормили ее печеньем с кремом, чаем и добродушными расспросами. А миссис Коулин хотелось знать все о Монреале; она считала, что слушать рассказы Джин замечательно, словно ты сама побывала в новом мире.
Джин была просто счастлива, о чем она и сообщала Джеймсу всякий раз, когда они оказывались вместе.
– Если бы я жила здесь, – сказала Джин Джеймсу как-то раз, когда они шли по долине, – я, наверное, никогда бы отсюда не уехала, даже в Лондон на время сезона.
– Эдмунд говорил, что ему нравится уезжать только для того, чтобы еще сильнее полюбить по возвращении свой дом.
– Ах, конечно, – отозвалась Джин, – это очень верно. Вы когда-нибудь видели таких доброжелательных людей, Джеймс?
– Вы, Джин, сами очень доброжелательны. Этого достаточно, чтобы люди начали улыбаться, едва взглянув на вас.
Девушка засмеялась.
– Я думаю, что улыбку у них вызывает мой акцент, – заметила она. – А мне представляется смешным, что здесь все говорят, как вы. Я очень-очень счастлива, Джеймс.
Миссис Мортон сама нанесла визит в Эмберли-Корт всего через два дня после того, как граф возвратился в свое имение, чтобы пригласить все семейство и его гостей на обед и вечерний прием. Она явилась так скоро, как только позволили приличия, надеясь, что ее приглашение будет сделано раньше, нежели семейство Кортни разберется со своими планами. Обычно в этих соревнованиях верх брали Кортни.
Но Кортни не дали себя превзойти. Их званый обед и импровизированный бал состоялись через два вечера после приема у Мортонов.
– Месяц обещает быть насыщенным, – сказал граф жене, одновременно вздыхая и улыбаясь. – В прошлом году нам пришлось отказаться от ежегодного летнего бала. И я, Алекс, уверен, что в этом году нам просто не позволят этого сделать. Мы должны устроить бал пораньше, чтобы одновременно отпраздновать возвращение вашего брата.
– Я начинаю подумывать, что наш бал придется связать с его отъездом, – возразила Александра. – В прошлый раз он уехал в разгар бала. Но на этот раз вряд ли все будет так плохо. Мне кажется, он по-настоящему увлечен мисс Кэмерон.
– Да, – ответил граф, – вот только мне жаль, что Мэдлин так подчеркнуто весела. Даже смотреть на нее и то утомительно.
– А мне порой кажется, что Джеймс так внимателен к мисс Кэмерон только потому, что он таким образом защищается от более сильного чувства к Мэдлин, – вздохнула графиня. – Ах, Эдмунд, дорогой мой, почему люди ведут себя так глупо? Эти двое, как мне кажется, не сказали друг другу и дюжины слов с тех пор, как мы здесь.
Ни объяснений, ни утешений у графа не нашлось. При этом все, что сказала Александра, было правдой.
Оба были неприятно удивлены однажды утром, поняв, что Джин обратилась с просьбой к ним обоим совершить с ней верховую прогулку на берег моря. Каждый согласился, не зная, что другой тоже приглашен.
Мэдлин с радостью обнаружила в Эмберли Ховарда Кортни. Он только что покончил свои дела с Эдмундом. В детстве Ховард был товарищем ее детских игр, и когда ей исполнилось семнадцать лет, а ему восемнадцать, он заявил, что будет любить ее вечно. Долгие годы после этого он был ей верен и всякий раз, когда она приезжала домой, смотрел на нее с обожанием. Ховард никогда не просил ее выйти за него замуж, понимая, что между дочерью графа и сыном арендатора зияет непреодолимая общественная пропасть.
Мэдлин от всей души улыбнулась ему ослепительной улыбкой, надеясь, что он не истолкует ее превратно. Потому что Джеймс Парнелл четыре года тому назад обвинил ее в том, что она разбила сердце Ховарду.
– Ховард, – сказала она, – вы просто обязаны спасти меня и мисс Кэмерон от страшной участи – целое утро делить между собой одного джентльмена. Не хотите ли поехать на побережье с нами и мистером Парнеллом?
Ховард по обыкновению спокойно улыбнулся и согласился.
По дороге через долину к морю Мэдлин вела оживленный разговор с Ховардом и Джин, и Джеймсу в голову не приходило, что она с ним кокетничает. Когда лошади ступили с травы на песок и направились вдоль берега, Ховард подъехал к Джин, продолжая рассказывать ей об урожае репы, на который он возлагал большие надежды.
Таким образом оказалось, что Мэдлин смотрит в темные глаза того, кого она столь успешно избегала почти две недели. А он пристально вглядывается в ее зеленые глаза.
– Нравится вам ваша жизнь здесь? – неожиданно спросила она.
– Да, – ответил он, – все здесь мне очень знакомо. – Джеймс бросил взгляд на утес, возвышавшийся справа от них. – Тропинка, по которой мы обычно спускались, кажется, немного дальше.
– Да, – согласилась Мэдлин, указывая вперед. – Она начинается почти сразу же вон за той темной скалой.
– Бывшей причиной одной из наших самых ожесточенных ссор, насколько я помню, – сказал он.
– Да.
– Это было очень давно.
– Да.
– И мне кажется, – продолжат он, – что мы поменялись ролями. В то время именно меня ругали за склонность к односложным ответам.
– Да, – ответила Мэдлин и добавила:
– Я не могу разговаривать с вами. Я всегда знаю, что я должна сказать, и поэтому то, что я говорю, ничего не стоит. А вы думаете, что я глупа, тогда как на деле глупы только слова, которые я произношу.
– А разве мое мнение имеет для вас значение? – спросил он.
– Наверное, нет, – ответила она. – Но ведь никому не нравится, когда к нему относятся с презрением.
– Я никогда не относился к вам с презрением, Мэдлин, – возразил Джеймс. – Ну, может быть, в самом начале. Но не последние четыре года. И не теперь.
– Разве вы думали обо мне? – спросила Мэдлин. И возненавидела себя за этот вопрос. Как будто для нее имеет значение, что он ответит.
– Когда проводишь много времени наедине с собой, размышляешь о многом. Да, я думал о вас, как думал о каждом, кого знал в прошлом.
– А что вы думали обо мне? – спросила она. Джеймс долго молчал.
– Что я поступил глупо, – сказал он. – Что я поступил глупо, не оставшись дома в ту ночь и на следующее утро, чтобы увидеться с вами. Что я поступил глупо, решившись снова приехать сюда.
– Вы и теперь так думаете?
– Не совсем так, – возразил он. – Мне кажется, мы понимаем друг друга. И оба знаем, что развитие наших отношений невозможно. Когда я уеду, я наконец смогу оставить вас в прошлом.
Снова эта пронзающая боль в сердце! – Сможете? – переспросила Мэдлин. – Да.
– И вы больше не станете думать обо мне, когда окажетесь там, в диких краях?
– Не больше, чем о ком-либо другом, – заверил ее Джеймс. – Кроме того, я, быть может, останусь в Монреале.
Он смотрел вперед, на Джин Кэмерон. На этот раз боль обрушилась на Мэдлин лавиной, и она не смогла больше задавать вопросы.
А вы, спросил он, на мгновение впиваясь в нее глазами, – что будете делать вы, когда я уеду?
– Я собираюсь выйти замуж за лорда Норта, – ответила она, ослепительно улыбаясь. – Мы знаем друг друга целую вечность. Нам будет удобно вместе.
– Понятно, – сказал Джеймс. – И вы согласитесь быть удобной, Мэдлин?
– О да! – засмеялась она.
– Если из всего сказанного вами мне за последний месяц какие-то слова рассчитаны на то, чтобы укрепить меня в моем прежнем мнении, что вы неумны, – сказал он, – эти ваши слова, без сомнения, убедительны.
Хотя Мэдлин посмотрела ему прямо в глаза, она не поняла по их выражению, шутит он или говорит серьезно. Но разве Джеймс Парнелл может шутить? Это просто невозможно.
Она пожала плечами.
– Мисс Кэмерон, без сомнения, поступает неразумно выражая интерес к хозяйствованию Ховарда, – проговорила она. – Он, знаете ли, может никогда не остановиться. Придется нам сделать то, что вы сделали в последний раз, когда мы поссорились на берегу. Тогда вы рассказывали мне о вашей школе Теперь вы должны рассказать мне о стране, где вы пробыли три года. Как вы ее называете?
– Страна атабасков, – сказал Джеймс. – Ну что ж Мэдлин, хорошо. Я сделаю то же, что сделал тогда. Я буду рассказывать, а вы расслабитесь и будете только вставлять "В самом деле?!" и "Великолепно!" в соответствующих местах. Я буду вас развлекать.
И он действительно ее развлек. Впервые, как она поняла гораздо позже, уже возвращаясь назад, она забыла о себе, и о Джеймсе, и обо всем вокруг и была очарована его рассказами о северной стране, которые звучали так, словно то была другая планета.
Кажется, все время, что он рассказывал, она ни разу не отвела от него глаз. Но сейчас перед ней было тонкое, угловатое, мрачно-красивое лицо и живые темные глаза увлекательного рассказчика. Не было неприступного, пугающего лица того Джеймса, которого она знала.
Это походило на разговор с самим собой, размышления про себя, а этим искусством он овладел сполна. Когда же Джеймс, продолжая рассказ, посмотрел на нее, перед ним оказалась не та Мэдлин, которую он видел раньше. То была полная жизни прекрасная женщина, чьи зеленые глаза и раскрытые губы выдавали ее заинтересованность тем, что она слышит.
Он рассказывал – сколько же времени? Двадцать минут? Полчаса? Дольше? И говорил он без застенчивости, ничего не опасаясь. Как если бы она была молчаливой, но при этом, без сомнения, сочувствующей частью его самого.
Проклятие!
Глава 8
-Вы еще не решили покончить с этой вашей прихотью, Джеймс? – Леди Бэкворт, тяжело опираясь на руку сына, прогуливалась по парку перед Эмберли-Кортом.
– Прихотью, матушка? – спросил он, подлаживаясь под ее шаг.
– Это всегда было не более чем прихотью, – заявила она. – Направленной на то, чтобы досадить вашему отцу и разбить ему сердце. Не пора ли вам вернуться домой?
– Вы хотите сказать – вернуться в Англию из Канады? – спросил Джеймс. – Или вы говорите о Йоркшире и Данстейбл-Холле?
– Ваш отец, Джеймс, больной человек, – сказала она, – хотя об этом и нельзя судить по тому, что он делает. Вы его единственный сын. И вы полагаете, ему не больно видеть, что вы занимаетесь вульгарной торговлей? И вы полагаете, это не сокрушает мое сердце?
– Матушка, – начал Джеймс, беря ее за руку, – не говорите таких вещей. Во время всех перипетий с Дорой я оставался вашим и его сыном. И оставался таковым в течение последующих пяти лет, живя в аду, потому что я ваш сын. А это был ад.
– Если так, то это был ваш собственный выбор, – отвечала она, доставая из кармана носовой платок и вытирая глаза. – Бэкворт – святой человек, Джеймс. Он никогда не переставал молиться за вашу душу. И кроме того, дома вас удерживала Александра, а не отец. И не я.
– Матушка, – сказал он, – я вас люблю и всегда любил. Но жить дома стало невозможно. Вы не могли этого не видеть. И теперь это тоже будет невозможно. Я не могу разговаривать с отцом. Он не видит во мне человека.
– Если бы вы вернулись домой, – возразила леди Бэкворт, – и вели себя как почтительный сын, он, вероятно, понял бы, что вы раскаялись.
– Это невозможно, – проговорил Джеймс, вынимая из кармана свой большой платок и останавливаясь, чтобы самому вытереть ей глаза. – Не плачьте, мама. У вас есть Александра и внуки. А я буду по-прежнему писать вам, как делал это многие годы. Так будет лучше.
– И вы женитесь на этой ужасной девице только для того, чтобы досадить ему, – сказала она, презрительно усмехнувшись и продолжая прогулку.
– На Джин? – удивленно переспросил Джеймс. – Джин – ужасная девица?
– Ее отец торговец. И брат тоже. И она говорит с вульгарным акцентом, Джеймс, она такая провинциальная. Неужели вы опозорите вашего отца, Джеймс, женившись на этой женщине?
Его лицо на мгновение потеряло свою выразительность, глаза загадочно заблестели.
– Когда я выберу себе жену, мама, – сказал он, – я выберу ее, надеюсь, по собственному вкусу. И она не опозорит ни вас, ни меня. Я еще не сделал предложения Джин.
– Вы должны сделать предложение леди Мэдлин, – сказала леди Бэкворт. – Она, может быть, шокирующе вульгарна и кокетлива, и Эмберли предоставляет ей слишком большую свободу, но у нее есть порода и воспитание. Не забывайте, Джеймс, что в один прекрасный день к вам перейдут титул и имя Бэкворт.
– Я никогда не женюсь на леди Мэдлин Рейни, – быстро проговорил Джеймс. – Мама, я пробыл в Англии месяц. И месяц у меня еще остается. Нельзя ли нам просто хорошо пожить вместе? Мне тридцать лет. Не могли бы вы принимать меня таким, какой я есть? Я так жаждал примирения с вами и с отцом. Я мечтал обрести покой, который даст мне ваша любовь.
– Ну конечно, мы вас любим, Джеймс, – сказала леди Бэкворт. – Как вы можете в этом сомневаться! Священное Писание велит нам любить, и ваш отец следует в своей жизни его слову. Речь идет об отсутствии любви у вас. Стало быть, вы настаиваете на возвращении в эту языческую страну и на женитьбе на этой вульгарной девице?
– Я вернусь в Канаду в августе, – ответил Джеймс. – Я еще не сделал предложения Джин.
– Но вы его сделаете, – с горечью произнесла она. – Я вижу, Джеймс, что вы намеренно решили убить вашего отца. Хотелось бы мне знать, как вы сумеете ужиться с самим собой или найти примирение с Творцом, когда услышите, что ваш отец скончался.
– Мама… – Они подошли к одному из каменных фонтанов, украшавших парк. Джеймс отпустил руку матери и положил обе руки на край бассейна, глядя на бьющую струю воды. – Прошу вас, не возлагайте на меня такое бремя. Я поговорю с отцом еще раз перед отъездом. Я попытаюсь примириться с ним. Вы довольны?
Леди Бэкворт опять заплакала.
– Вы это сделаете? – спросила она. – И попросите у него прощения за весь позор, что навлекли на него в прошлом? И уверите его, что вернетесь домой и станете его почтительным сыном? И сделаете предложение леди Мэдлин? Вы поступите так, Джеймс? Ради меня, хорошо? Я хочу, чтобы мой сын вернулся ко мне. Я потеряла вас обоих – и вас, и Александру. Мне недостает вас.
– Ах, мама! – Джеймс привлек ее к себе, чтобы она могла поплакать у него на плече. При этом он откинул голову назад, плотно зажмурил глаза и крепко стиснул зубы.
* * *
Раскрасневшаяся и смеющаяся Мэдлин лежала на траве. День клонился к вечеру. Она запыхалась после того, как поиграла в пятнашки с племянником, несколько раз прерывая эту оживленную игру, чтобы покрутить в воздухе Кэролайн.
На чугунной скамье сидела Александра и шила.
– Вам нужно быть матерью, – сказала она. – Не стоит больше откладывать это, Мэдлин. Обзаводиться детьми – значит терпеть большие неудобства в течение девяти месяцев или около того и по-настоящему промучиться в течение нескольких часов. Но тем не менее это чудесно.
Мэдлин усмехнулась в ответ:
– Для этого нужен муж. Если я попробую обойтись без него, свет этого не поймет.
– Мне бы хотелось… – начала Александра. А потом выпалила:
– Мне бы хотелось, Мэдлин, чтобы вы нашли кого-то, с кем могли бы устроить счастливую жизнь! Я надеялась… Впрочем, не важно.
– Да, – согласилась Мэдлин, – не важно.
– Вы не хотите пойти с Анной и мисс Кэмерон? – весело спросила Александра.
– Нет. – Мэдлин улыбнулась. – Наверное, я старею. Они мне кажутся детьми. Нет, Александра, такие прогулки не для меня. С тех пор как у Ховарда появилось собственное хозяйство, он стал скучным до безобразия.
– Но он очень много работает, – вступилась за молодого человека Александра. – Он, без сомнения, станет таким же процветающим и уважаемым человеком, как и его отец.
Мэдлин состроила гримаску.
Александра протянула руку дочери, и та высыпала ей на ладонь головки маргариток.
– Какая прелесть, ангел мой! Вот мы придем домой и сразу же положим их в водичку. Я знаю, Мэдлин, вам не хватает Доминика. Жаль, что он не приехал в этом году, но я его хорошо понимаю и очень рада, что они с Эллен так счастливы, что им хочется сидеть дома наедине друг с другом.
– Я тоже рада, – сказала Мэдлин, легла на спину и зевнула.
– Джеймс проводит время по-своему, – проговорила Александра, бросив быстрый взгляд на свою золовку, лежащую с закрытыми глазами. – Он даже не пришел к ленчу, а потом поскакал галопом через холмы к утесам.
– Иногда человеку нужно побыть наедине с собой, – сказала Мэдлин после недолгого молчания. – Может быть, ему кажется, что в доме слишком много народа. Он привык к одиночеству.
– Да, – нахмурилась Александра, – сначала, когда он вернулся, я думала, что он изменился. Он казался уверенным в себе и счастливым. Но грустная маска опять появилась на его лице.
Мэдлин сглотнула.
– Может быть, это то же, что и у Дома. Домми терпеть не может прощаний. Может быть, Джеймс думает о том, что ему вскоре придется снова прощаться с вами, с матерью и отцом.
– Может быть, – вздохнув, согласилась Александра, – а я-то надеялась… Ах, Мэдлин, я-то надеялась… Ну да не важно. Пора отвести детей к няне Рей. Вы идете?
– Пожалуй, я побуду здесь еще немного, – ответила Мэдлин. – Это восхитительно – трава и солнце.
Сегодня вечером Мэдлин намерена начать новую жизнь. Самое большее в течение этого года она намерена найти себе мужа. И если выбирать головой, а не сердцем, сделать это будет совсем не трудно. Ей повезло – она до сих пор сохранила свою красоту и привлекательность. И среди ее знакомых мужчин много людей здравомыслящих и добрых.
До сих пор любой человек, с которым она могла бы вступить в союз, отвергался, потому что у него не было ни тонкого мрачного лица, ни горящих пронзительных глаз, ни упрямого завитка волос, ни задумчивого угрюмого характера, ни неотразимой сексуальности Джеймса Парнелла.