– Вас не интересуют успехи Эдварда?
Она расхохоталась.
– Успехи Эдварда! Я и ему не нужна. Нет. Вы не довольствуетесь капитаном. Вам нужны все. Вы даже Эдварда не желаете оставить мне.
Эдвард заволновался, и я обратилась к нему:
– Эдвард, пойдем посмотрим карты.
Эдвард с готовностью поднялся, он так же, как и я, хотел уйти. Но она начала визжать. Выглядела она ужасно, внезапно переменившись: глаза стали безумными, лицо покраснело, волосы выбились из-под ленты. Она в ярости стала оскорблять меня… слава Богу, она кричала бессвязно, мне не хотелось, чтобы Эдвард понял суть ее обвинений.
Вошла Чантел. Она знаком попросила меня удалиться, и я выбежала.
"Мне нельзя больше здесь оставаться", – твердила я себе. Ситуация невыносима. Мне надо уехать до возвращения корабля. Но как?
Я представляла, как появляется корабль. Разве я смогу уплыть с Редверсом без Чантел? Она определенно и решительно сказала, что на острове она не останется. Как только корабль вернется, она уплывет. И я должна уплыть с ней.
Но смогу ли я? Да и куда? Обратно в Англию с Редверсом? Это безумие.
Я вымыла руки и переоделась. Пришел врач. За ним послала Чантел. У Моник был страшный приступ.
Распустив волосы, я стала причесываться, дверь медленно отворилась. В отражении зеркала я увидела Сулу. Она напугала меня своим видом, я решила, что она пришла сделать что-нибудь ужасное со мной.
Как же она меня ненавидела! Она произнесла:
– Мисси Моник очень больна.
Я кивнула. Мы смотрели друг на друга, она, вяло опустив руки, я с распущенными волосами и расческой в руках. Потом она спокойно проговорила:
– Если она умрет… это вы убили ее.
– Чушь, – резко возразила я.
Она пожала плечами и повернулась, чтобы уйти. Но я окликнула ее.
– Послушайте, – решила высказаться я. – Я не позволю вам говорить со мной подобным образом. Она сама довела себя до приступа. Я тут ни при чем. И если я услышу подобное вновь, то приму меры.
Мой твердый и уверенный тон почему-то, кажется, напугал ее, так как она отпрянула и опустила глаза. Я продолжала:
– Идите и не приходите ко мне в комнату впредь без приглашения.
Она закрыла за собой дверь, и я услышала шлепанье ее плетеных сандалий.
Я взглянула в зеркало. Лицо у меня горело, а глаза сверкали. Я выглядела готовой вступить в бой. Но она ушла, и по мере того, как я смотрела на свое отражение, выражение моего лица менялось.
В глазах появился страх. Меня уже раз обвиняли в убийстве. Почему это происходит со мной опять.
Я снова загадочным образом попадаю в ту же ситуацию.
Комната приобрела страшный облик, но дом казался еще страшнее.
Два месяца. Долгие дни и ночи.
Атмосфера вокруг меня сгущалась.
Мне стало страшно.
Мы обедали вдвоем с мадам. Чантел не захотела оставить Моник одну, и ей отнесли обед на подносе.
Мадам вела себя сдержанно. Она сказала:
– Едва ли имеет смысл готовить специально для нас двоих. Нам хватит легкой закуски.
Легкой закуской оказались остатки рыбы от вчерашнего обеда – вечная рыба. Ее ловили местные рыбаки, она была самым дешевым доступным продуктом вместе с фруктами, некоторые из которых росли прямо в саду.
Меня это мало волновало. У меня не было аппетита.
В избытке на столе было лишь вино. По-видимому, его запас был большим.
Главным украшением стола служил канделябр, который так мне нравился, но свечи в нем не горели. Мадам заметила, что достаточно освещения от масляной лампы.
Вероятно, свечи на острове безумно дорогие, я начала подсчитывать цену всему. В этом доме каждый начинает этим заниматься.
Я попыталась перестать об этом думать и переключиться на мадам де Лодэ. Как же она непохожа на свою дочь. С чувством собственного достоинства, уравновешенная, единственной эксцентричной чертой ее характера являлась экономия, доводимая порой до абсурда. Одним из призраков, преследующих этот дом, была Бедность.
Она улыбнулась.
– Вы очень спокойная, мисс Бретт, – произнесла она. – Мне это нравится.
– Я рада, что кажусь такой, – ответила я.
Если бы она умела читать чужие мысли, то изменила бы свое мнение обо мне.
– Боюсь, что моя дочь сильно больна. Она сама доводит себя до приступов.
– Боюсь, что вы правы.
– Поэтому она постоянно нуждается в сиделке.
– Лучше сиделки вам не найти, – отозвалась я.
– Сестра Ломан настолько опытна, насколько и привлекательна. Я искренне согласилась с ней.
– Вы так ее любите… а она вас. Приятно иметь друга.
– Она была по-настоящему добра ко мне.
– А вы к ней?
– Нет. Боюсь, что мне не представилась возможность ей помочь. А мне бы так хотелось что-нибудь сделать для нее.
Она улыбнулась.
– Я рада, что вы приехали. Вы нужны Эдварду, а сестра Ломан нужна моей дочери. Хотела бы я знать, останетесь ли вы…
Ее глаза смотрели на меня задумчиво.
– Трудно загадывать, – уклонилась я от ответа.
– Должно быть, вам все здесь кажется непривычным.
– Да.
– Вы считаете нас… примитивными?
– Я не ожидала здесь увидеть культурный центр.
– Вероятно, вы скучаете по дому?
Я вспомнила ущелье и дома на противоположной стороне, вспомнила замок Кредитон, и старые мощеные улицы Лангмаута, а также новую часть города, которая выросла благодаря любезности сэра Эдварда, который, помимо своих любовных историй, стал миллионером и дал процветание городу. Даже служанка леди жила в доме, как леди, а белошвейка получала собственный доход, и ее сын был принят в компанию.
Мне так захотелось перенестись туда, вдохнуть холодный чистый морской воздух, увидеть доки, паруса катеров и клиперов, плывущих бок о бок с новыми современными пароходами такими, как "Безмятежная леди".
– Наверное, любой человек скучает по дому, когда находится вдали от него.
Она стала расспрашивать меня о Лангмауте и скоро перевела разговор на замок Кредитон. Ее сильно интересовали подробности жизни в замке, и она не скрывала своего восхищения леди Кредитон.
Сидеть за столом не имело смысла. Мы обе мало ели. Я с тоской поглядела на остатки рыбы, с которой увижусь завтра.
Мы перешли в салон, Перо подала нам кофе. Очевидно, сегодняшний вечер предназначался для откровенного разговора.
– Меня крайне беспокоит моя дочь, – сообщила она. – Я надеялась, что в Англии она изменится, станет более уравновешенной.
– Мне кажется, что она никогда не изменится, где бы она ни жила.
– Но в замке… с леди Кредитон… среди такого изящества…
– Замок, – объяснила я, – действительно представляет собой замок, хотя он построен сэром Эдвардом. Создается впечатление, будто он относится к нормандскому стилю, а это означает, что он огромный. Люди, живущие там, могут не встречаться друг с другом неделями. Леди Кредитон живет в своих апартаментах. Понимаете, они не живут одной семьей.
– Но она же пригласила мою дочь. Она хотела, чтобы туда привезли Эдварда.
– Да, и я думаю, что она продолжает этого хотеть. Но миссис Стреттон заболела, и доктор решил, что английский климат усугубил ее болезнь. Поэтому было решено, что ей необходимо ненадолго вернуться домой, для того, чтобы посмотреть, как она будет себя чувствовать здесь.
– Я рада, что она дома. Тут ей удобнее, и климат более подходящий. Вот… Как видите, мы очень бедны.
Мне не хотелось говорить с ней на эту тему, потому что бедность была ее навязчивой идеей, а всякая навязчивая идея наводит тоску на посторонних. Более того, я не очень-то верила, что она настолько бедна, как хочет казаться. Я оглядела мебель в комнате. С момента моего приезда я постоянно находила в доме интересные образцы.
Я сказала ей:
– Но мадам де Лодэ, у вас же много ценных вещей.
– Ценных? – переспросила она.
– Стул, на котором вы сидите, французский, восемнадцатого века. На рынке его можно прекрасно продать.
– На рынке?
– На рынке антиквариата. Понимаете, я не гувернантка по профессии. Моя тетя занималась антиквариатом и обучила меня своему ремеслу. Я разбираюсь в мебели, предметах искусства, фарфоре и так далее. Тетя умерла, а я была не в состоянии продолжать дело. У меня была депрессия, и моя подруга сестра Ломан предложила мне поменять образ жизни, вот я и приняла это место.
– Как интересно. Расскажите мне о моей мебели.
– Некоторая очень ценна. Большая часть вашей мебели французская, а французская мебель известна во всем мире благодаря своему художественному исполнению. Ни в одной другой стране не производилась столь красивая мебель. Возьмем вон тот шифоньер. Это Ризенер. Я уже осмотрела его и нашла монограмму. Возможно, вы сочтете меня чересчур любопытной, но меня так интересуют такие вещи.
– Ни в коем разе, – заверила она. – Я рада, что вы интересуетесь мебелью. Умоляю, продолжайте.
– Его прямые линии превосходны. Видите? Затейливое маркетри и короткие ножки просто идеальны. Он является примером того, как эффектно могут сочетаться простота и пышность. Я редко встречала подобный экземпляр, только в музеях.
– Вы имеете в виду, что он… стоит денег.
– Порядочной суммы, я бы сказала.
– Но кто его купит здесь?
– Мадам, покупатели со всего мира съедутся сюда ради такой мебели.
– Я крайне удивлена. Я понятия не имела.
– Я так и думала. За мебелью необходимо ухаживать… следить, чтобы в ней не завелись вредные насекомые. Ее надо полировать, вытирать с нее пыль. Время от времени проверять, в каком она состоянии. Но я увлеклась.
– Нет, нет. Полировать! Это нелегко, к тому же дорого. "Как свечи", – разозлилась я.
– Мадам, – сказала я. – Вы, несомненно, обладаете небольшим состоянием в мебели и других редких предметах.
– Что же мне делать?
– Надо сообщить об этом. Например, шифоньер. Я помню, у нас был запрос от одного человека, который искал именно такой и, наверняка, его бы удовлетворил худший, чем Ризонер. Он бы заплатил 300 долларов. Нам не удалось выполнить его заказ. Но если бы он увидел этот…
Ее глаза засияли при упоминании о деньгах.
– Мой муж привез мебель из Франции давным-давно.
– Да, большая часть мебели французская, – быстро продолжала я, потому что мне пришла в голову мысль осмотреть всю мебель и сообщить мадам, что она не так бедна, как полагает. – Я могла бы составить опись мебели. А вы пошлете список в Англию торговцам антиквариатом. Я уверена, вы получите за мебель немало денег.
– Но я не знала. Я понятия не имела, – вдруг она погрустнела. – Составить опись, – задумалась она, – это работа профессионала. Вам придется заплатить.
Главное, что ее беспокоило, это то, что придется кому-нибудь платить!
Я быстро ответила:
– Я сделаю это ради удовольствия. Пусть это будет моим хобби во время моего пребывания в доме. Мадам, мне не надо платить. Я смогу одновременно рассказать Эдварду об антиквариате, так что пренебрегать занятиями с ним я не стану. О мебели можно рассказывать на уроках истории.
– Мисс Бретт, вы самая необычная гувернантка.
– Вы хотите сказать, ненастоящая.
– Не сомневаюсь, Эдварду от вас больше пользы, чем от настоящей.
Я взволнованно обсуждала ее мебель. Два месяца теперь протекут быстро, потому что у меня будет чем заняться.
– Хотите еще кофе, мисс Бретт?
Уступка. Обычно больше одной чашки не предлагалось, остатки уносились и подогревались на следующий день.
Я согласилась. Кофе был превосходным. Его, наверняка, выращивали на острове, правда, недостаточно, чтобы экспортировать, но жителям острова его хватало.
Она стала доверительно рассказывать мне, как попала к ней мебель.
– Мой муж был из хорошей семьи, младший сын знатного рода. Он попал на остров после дуэли, на которой убил младшего члена французской королевской семьи. Ему пришлось бежать из страны. Позже его родные прислали ему мебель. У него было немного денег и это имущество. Я познакомилась с ним, и мы поженились, потом он стал заниматься сахарной плантацией, которая процветала. Из Франции ему присылали вина, тогда в доме было все по-другому. Я прожила на острове всю жизнь и никогда не уезжала отсюда. Мать моя была местной, отец эмигрировал из Англии, потому что его семья хотела избавиться от него. Он был чудесным человеком и, думаю, был бы умным, если бы не лень. Больше всего он любил посидеть на солнышке. Я была его единственной дочерью. Мы были бедны. Он тратил все деньги на напиток, который делают на острове. Этот напиток очень крепкий, он называется "гали". Вы еще услышите о нем. А когда появился Арман, мы поженились, жили здесь, принимали гостей, и богаче нас на острове мало было людей.
– На острове существует социальная жизнь?
– Существовала… и сейчас до какой-то степени существует, но теперь я не в состоянии устраивать приемы, и я не принимаю приглашения, так как не могу ответить тем же. Здесь существует колония французов, англичан и немцев. В основном они занимаются промышленностью, кроме того здесь находятся филиалы корабельных линий. Прожив какое-то время, иностранцы покидают остров. Мало кто остается здесь надолго.
Благодаря ее рассказу жизнь на острове стала более мне понятной. Странное соединение коммерции и варварства. У берега кипит работа по утрам и вечерам, а в других частях острова в пальмовых хижинах идет примитивная жизнь.
– Мой муж был прекрасным бизнесменом, – продолжала она, – но он часто впадал в ярость. Моник унаследовала его характер. Внешностью она походит на мою мать. А иногда она выглядит так, словно в ней течет чистая местная кровь. К сожалению она унаследовала отцовскую импульсивность и, увы, его физическое состояние. У него был туберкулез, и врач ничем не мог помочь ему. Он болел все сильнее и сильнее, пока не умер. А было ему всего тридцать один год. Мне пришлось продать плантацию, и вскоре мы обеднели. Я не знаю, что мне делать. Приходится быть осторожной…
Влетело насекомое с яркими синими крыльями и заметалось вокруг лампы. Она следила за ним взглядом, а оно металось все быстрее и быстрее. Насекомое походило на великолепную стрекозу, слишком красивую, чтобы позволить ей бессмысленно погибнуть.
– Она скоро упадет. Они не выносят света. Как же она пробралась? Ставни закрыты.
– Может выпустить ее наружу? – спросила я.
– А как вы ее поймаете? Надо соблюдать осторожность. Некоторые из ночных насекомых опасны. Можно заболеть. Некоторые смертельно ядовиты.
Я с восторгом следила за насекомым, которое в последнем порыве налетело на лампу и упало на стол.
– Глупое существо, – прокомментировала мадам. – Спутало лампу с солнцем и погибло, пытаясь достичь его.
– В этом мораль, – с легкостью заключила я. Мне было жаль, что оно помешало нашему интересному разговору, и мы замолчали. Потом она попросила меня рассказать ей побольше о ее мебели, и мы беседовали до тех пор, пока я не покинула ее и не пошла к себе.
На следующий день Моник стало лучше. Чантел сказала мне, что белладонна производит желаемый эффект, но Моник предпочитает нитрит амила, который принимала в Англии, но его нельзя было провезти на борту.
– Нам следует помнить, что и она расположена к туберкулезу. Она очень больна, Анна. Я все думаю, а вдруг она… что-нибудь сделает с собой.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Примет большую дозу лекарств.
– Каким образом?
– Ну, здесь полно наркотиков. Опиум, лауданум… и белладонна.
– Боже мой…
– Не волнуйся. Я слежу за ней.
– Неужели она склонна к самоубийству?
– Она что-то говорила по этому поводу, но это всего лишь слова. Те, кто много об этом говорит, никогда не кончают жизнь самоубийством. Таким нравится пугать других… шантажировать, чтобы все было, как им хочется. Она не тот человек. Однако она все время повторяет, что не нужна ни капитану, ни Эдварду, да еще эта Сула ее подстрекает. Она стала еще истеричнее с тех пор, как приехала сюда.
– Чантел, – сказала я, – если она покончит с собой, то скажут… Чантел схватила меня за плечи и начала трясти.
– Не переживай. Я не позволю, чтобы это произошло. Она меня не успокоила. Я произнесла:
– Как странно. Иногда по ночам об этом я и думаю. Тетя Шарлотта… Не могу поверить, что она покончила с собой.
– Это подтверждает мою теорию. Кончают с собой те, от кого этого не ждешь. Они об этом не говорят. А наша Моник любит драматизировать. Она никогда не покончит с собой.
– Предположим, что покончит? Ходят сплетни…
– О тебе с капитаном? – Чантел кивнула в знак согласия.
– Скажут, что из-за этого. Могут даже сказать… Ах, Чантел, какой ужас. Вспомнят, как умерла тетя Шарлотта и что в ее смерти подозревали меня.
– Ты беспокоишься о том, чего не произойдет. Ты такая же, как и Моник.
– Это может произойти.
– Это не произойдет. Обещаю тебе. Я буду следить за ней. Я сделаю все, чтобы ей даже случай такой не представился.
– Ох, Чантел, какое счастье, что ты здесь.
Она успокоила меня, и я с удовольствием занялась составлением описи мебели. Мое предположение оказалось верным. В доме имелось небольшое состояние в виде мебели, хотя от ее вида я пришла в ужас.
Я призвала Перо и объяснила ей, что от нее требуется. Я настаивала, что пыль опасна. В ней заводятся насекомые. Есть термиты. Я видела, как они маленькими армиями маршируют по саду, но они могут превратиться в большие армии. Я представила, как они маршируют по ценной мебели. Мне было известно, что они могут съесть мебель, оставив от нее одну шелуху.
Перо возвестила:
– Полировать мебель слишком дорого. Мадам никогда мне этого не разрешит.
– Недальновидность и глупость, – заключила я.
Бедная Перо. Она нервничала. Я узнала, что даже несмотря на небольшую плату она хотела работать в "Каррманте", потому что здесь ей платили больше, чем если бы она работала на сахарной плантации или потрошила рыбу. Ей не хватало ловкости, чтобы делать ожерелья из раковин и серьги. Ей хотелось оставаться при доме, поэтому она экономила свечи, выполняла приказания мадам и мыла посуду. Она была прекрасной служанкой, всегда старающейся угодить.
После моем выговора Сула, казалось, стала меньше на меня злиться, но я часто ощущала, как она следит за мной, когда я, изучая мебель, заносила ее в список. Однажды, подняв голову, я увидела, что она смотрит на меня в окно; часто, когда я быстро подходила к двери, я слышала, как шлепают прочь ее плетеные сандалии. По-видимому, она стала иначе относиться ко мне. Вероятно, она решила, что я могу принести в дом удачу. Представляю, как они с Перо, а возможно и с Жаком судачат обо мне. Оказалось, что мебель имеет большее значение, чем они предполагали. Я ее продам для них, и дом снова станет богатым, как при жизни мсье де Лодэ. И зная, что все это сделаю я, они стали относиться ко мне с уважением.
Я заметила, с каким благоговением они глядят на грубый деревянный подсвечник и на старые плетеные стулья.
Перо стала понемногу полировать мебель, экономно расходуя политуру.