– Нет. – Она встретила его взгляд, осмелев и решив не сдаваться на милость холодному сиянию его голубых глаз. – Ты рассказал мне только факты.
– А тебе сложно догадаться, что я больше ничего не хочу тебе рассказывать? – Резко встав со стула, Алек поднялся из-за стола и принялся ходить по веранде, точно зверь в клетке. – Когда ты наконец поймешь, что всему есть предел?
Никогда еще он не был таким рассерженным, и пару недель назад Элли бы непременно отступила, но не сейчас.
Она не пыталась завоевать его расположение и любой ценой наладить мир. Она была будущей матерью, и собиралась стать лучшей для своего ребенка, а для этого нужно было, в первую очередь, понять его отца. Даже если отношения их испортятся, она обязана рискнуть.
– Этого недостаточно, – упрямо сказала она.
– Зачем тебе знать о женщине, что покинула свой дом на греческом острове более тридцати лет назад?
– Это важно. Я хочу знать о ней все. Была ли она творческой личностью или любила математику – я стараюсь нарисовать цельную картину, Алек, чтобы понять, что может унаследовать наш малыш. Может, это очень важно для меня, потому что я сама мало знаю о своем отце. Если бы все было иначе, я бы уже имела ответы на некоторые свои вопросы.
Алек не мог отвести от нее взгляд. Страстные ее слова ураганом ворвались в покой и тишину итальянского утра. Да, ее детство тоже не было праздником, но ведь мать ее всегда была рядом, не так ли? Элли не покинул самый близкий человек, на которого всегда можно полагаться.
Между тем она выглядела точно на миниатюре в своем шелковом халате, свежая и юная, позади цвели жасмин и маленькие лимонные деревца, и ничто, казалось, не могло стереть надежду в ее глазах. Она что, ждет сказочного конца истории, думает, что Алек может утешить ее, тщательно подобрав слова?
Он сцепил зубы. Может, стоит ей все рассказать. Дать понять, какой он на самом деле и почему. Пусть знает, что его холодность – это не специально выдуманная тактика, а что-то, с чем он вырос, что глубоко пустило в нем корни, так что изменить ничего нельзя. Может, тогда она отбросит свои розовые мечты? Он ей покажет, что барьеры, которые он возвел, нельзя разрушить, да он и не позволит.
– У меня не было выходных, проведенных с мамой, или отпусков – она не навещала меня, – начал он. – Долгое время я не знал ничего о моей маме. Вообще не догадывался, что у меня должна быть мама. Когда вырастаешь и не знаешь чего-то, сложно догадаться, что у тебя это должно быть. Ее имя не упоминалось в моем присутствии, и единственные женщины, которых я знал, были шлюхи отца.
Она вздрогнула, как от удара кнутом, услышав это слово, и внезапно на ее лице возникло что-то вроде сочувствия.
– Конечно, совершенно нормально, что тебе не нравились женщины, что заменяли тебе мать…
– О, Элли, не старайся, тоже мне доморощенный психолог, – оборвал он ее, нетерпеливо ероша волосы руками. – Я не стараюсь подобрать крепкие словечки, чтобы легче себя чувствовать, они и впрямь были шлюхами. Отец платил им за секс. Единственные женщины, с которыми я общался. Я вырос, полагая, что все такие, – все штукатурят лицо и носят короткие юбки – такие, что видно трусы.
Он вспомнил одну, приглашавшую его, двенадцатилетнего пацана, снять с нее трусики, чтобы хорошо провести время.
Интересно, сейчас она ему поверила? Отчего она закусила губу? Алек практически ощущал, как ее мозг лихорадочно работает, пытаясь найти хоть что-то положительное, за что можно было зацепиться. Он мог бы ей помочь, избавить от ненужных усилий – светлого в том времени у него не было ничего.
– Но… у тебя же, наверное, были друзья, – с отчаянием сказала она. – Ты мог смотреть на их матерей и понять, что что-то произошло с твоей.
– У меня не было друзей, – сказал он просто. – Моя жизнь тщательно контролировалась, мой дом был настоящей тюрьмой. Отец предпочитал бездетных и холостых слуг, что могли все свободное время посвящать ему. А когда не с чем сравнивать, о чем может идти речь? Остров отца был удален от людей, на него нельзя было попасть так просто. Он все контролировал, и все там принадлежало ему. Я жил в огромном комплексе, напоминающем дворец, и меня обучали на дому. Я не знал ничего о матери, пока мне не исполнилось семь лет, и мальчика, что рассказал мне о ней, избили.
Он уставился в пространство. Сказать ей, что его избили так жестоко, что пришлось на вертолете переправлять его на большую землю и что он так и не вернулся? А родители мальчика – ужасно бедные – пригрозили пойти в полицию. Алек был маленьким, но помнил, какая паника поднялась в комплексе, помнил испуганные лица слуг, точно его старик на сей раз переступил какую-то черту. Но ему удалось выкрутиться, как всегда. Деньги могли купить все, за деньги ты получал все, что угодно, – молчание или секс. Так отец избежал беды.
Разве сам Алек никогда не поступал похожим образом? Он ведь оплатил контракт Элли с той ирландкой и сделал это так же бесцеремонно, как в свое время делал и отец.
Алек прочел тревогу и растерянность на ее лице. Интересно, каково ей слышать такое? Наверное, поверить не может. Точно сюжет порнофильма, что любили смотреть телохранители отца поздно ночью.
Алек не знал, остановиться ли ему сейчас или продолжать рассказывать. Достаточно ли ей этого, чтобы понять, как он отличается от других мужчин. Она потребовала у него правду и может хотеть услышать ее до конца, с мельчайшими подробностями, как отчего-то любят женщины. Алек понял, что сейчас – первый раз в жизни – не может отказать ей или отгородиться от нее. Не брать трубку телефона и позволить ей уйти, будто она никогда и не существовала, как он всегда делал с другими. Нравилось ему это или нет, он был привязан к Элли Брукс, или отныне Элли Сарантос, и она была привязана к нему. Может, самое время ей дать понять, что не нужно задавать лишних вопросов, если не хочешь услышать горькую правду?
– Что еще ты хочешь узнать? – потребовал он. – Есть еще уголки, в которые ты не заглянула?
– Что тот мальчик сказал тебе о маме?
– Правду. Что она убежала ночью с каким-то рыбаком с острова. – Алек облокотился на перила с причудливой железной резьбой. Где-то вдалеке слышался зов женщины и голос ребенка. – Ей повезло, она выбрала рыбака с собственной лодкой, иначе она бы не смогла покинуть остров без ведома отца. Но, полагаю, главным ее стремлением было проверить, сможет ли она закрутить интрижку под носом отца так, чтобы он не узнал. И она была готова рискнуть, зная, каков он в гневе. – Губы его изогнулись в горькой усмешке. – Она, должно быть, была той еще штучкой.
Он ощутил боль, которую не испытывал долгое время, – горячую, неприятную волну, накрывшую собой все. Она ржавым ножом вонзилась в его сердце, и Алеку захотелось сказать Элли, чтобы она не совала нос в его дела, но, начав рассказывать, он уже не мог остановиться, какая бы боль его ни снедала.
– Отец был унижен ее побегом и решил стереть из своей жизни все, что напоминало о ней. Это удалось ему удивительно легко. – Посмотрев в яркие глаза Элли, Алек вдруг сказал ей то, чего никогда и никому не говорил раньше – ни врачу, с которым консультировался, живя в Нью-Йорке, ни кому-либо из своих друзей, ни женщинам, с которыми делил постель все эти годы, пытаясь похоронить правду в темных глубинах сознания, – никому. Он сглотнул горький ком в горле. – Я никогда не видел даже ее фотографии. Отец их все уничтожил. Моя мать – незнакомка для меня. Я даже не знаю, как она выглядит.
Элли не принялась ахать от удивления или произносить какие-то банальные фразы. Она просто сидела и кивала – точно впитывая все, что он ей говорил.
– Но… разве ты не думал о том, чтобы ее найти и выслушать ее историю?
Он с недоумением посмотрел на нее:
– Зачем мне искать женщину, которая меня бросила?
– О Алек, потому что она твоя мама, вот зачем.
Она встала и пошла по залитому солнцем балкону к нему, а подойдя, обвила его шею руками и крепко обняла, точно не желая отпускать.
Он почувствовал ее пальцы и невольно подумал, что они, точно в ускоренной съемке, вот-вот обовьют его, как виноградные лозы. Он попытался отодвинуться – ему не нужно было ее сочувствие и мягкость. Ему ничего не было от нее нужно. Он научился жить с болью и в одиночестве, стал считать их нормой. Свои воспоминания он загнал в отдаленный уголок сознания, куда не допускал никого, и запер дверь… Какое право она имела открывать дверь и смотреть на все эти темные кадры прошлого? Может, она испытала что-то вроде эмоционального подъема, заставив его лицом к лицу столкнуться с тем, что давно было похоронено?
Он хотел ее оттолкнуть, но она нежно прижалась к нему, и такое тепло разливалось по его телу, пальцы ее перебирали его волосы, и вдруг… он поцеловал ее, как мужчина, наконец потерявший контроль над собой. Он тонул в этом поцелуе, сладком, точно мед, и его захватывали чувства, он ощущал…
Внезапно Алек вырвался из ее рук, сердце бешено колотилось. Нет, он ничего не чувствовал. Она потревожила его душу, которую лучше было оставить в одиночестве, а Элли пора было усвоить, что он не потерпит такого вмешательства с ее стороны. Ей это удалось, но больше ничего подобного не будет. С трудом Алек заставил себя дышать ровно.
– Не хочу устраивать эротическое шоу для соседей, – холодно сказал он, подошел к столу и налил себе стакан сока. – Сиди и ешь спокойно свой завтрак, а потом пойдем гулять. Ты ведь хотела путешествовать, Элли? Так давай не будем тратить золотое время.
Глава 11
Медовый месяц не оправдал ее надежды.
Да, Лукка был прекрасным городом, и Элли сопровождала Алека повсюду, любуясь каждой достопримечательностью и не упуская ничего из того, что предлагал туристам город. Она гуляла с ним в своей новой солнечной шляпке, видела ту самую башню с растущими на верхушке деревьями, пила капучино на знаменитой овальной площади. Они посетили столько церквей, что Элли потеряла им счет, и неизменно обедали в зеленых сквериках и уютных, скрытых от постороннего взгляда двориках. Прекрасные сады украшали мраморные статуи, а рядом с лимонными деревьями росли розы. А когда солнце принималось неистовствовать, можно было погулять по тенистым улочкам, вдоль которых стояли магазинчики, из которых тянулся шлейфом аромат дорогой кожи кошельков и сумочек.
Но Алек вновь был холоден и бесстрастен с ней. Элли вспомнила, как, в первый раз встретив его, испытала смутное ощущение, что они в чем-то родственные души – что ж, так оно и оказалось, вот только теперь, казалось, это не имело никакого значения. У них обоих было ужасное детство, но они извлекли из него разные уроки. Ну вот она и выяснила правду о его прошлом, теперь она знала его лучше. Но какой ценой? Это не сблизило их и не принесло им никакой магической связи. Казалось, эти признания, что она силой выудила у него, разрушили ту тонкую призрачную дружбу, что начала зарождаться между ними. Алек точно закрылся от нее, вот только на сей раз в темнице оказалась она, и из нее не было выхода, как не было и лучика света под стальной дверью его холодности. Гнев его уступил место осторожности и холодной любезности, лишь отдалявших Алека от нее. Он разговаривал с ней как врач – не жарко ли ей, не холодно ли, не устала ли она? А может, проголодалась? А она заверяла его, что прекрасно себя чувствует, у нее не было иного выбора.
Но она не чувствовала себя прекрасно – она была выбита из колеи, и теперь ее сопровождала постоянная боль, все тело точно налилось тяжестью, – все это было результатом напряжения, что возникло между ними. Она понимала теперь, почему он вел себя так отчужденно и казался бесчувственным, но до сих пор не могла понять, что с этим делать.
Несколько раз из Лондона звонил Васос, но Алек, вместо того чтобы сказать: "Извини, у меня медовый месяц", неизменно брал трубку и подолгу разговаривал с ним. Так, по крайней мере, казалось Элли. Она в такие минуты сидела на террасе с книгой, раскрытой на одной и той же странице, не в силах читать, и слушала его быструю греческую речь, не понимая ни слова.
Она смотрела на непрочитанную книгу и думала, что заслужила это, – как можно быть такой наивной и полагать, что, выведав у него информацию о его мучительном детстве, расположит его к себе? Если бы она только знала, что произойдет, она бы дважды подумала, прежде чем расспрашивать его о матери, что бросила его. Элли захлопнула книгу. Неудивительно, что он был таким закрытым и почти не говорил об их ребенке.
Чувствуя слабость, она подняла глаза и увидела его, стоящего на зеленой веранде среди миниатюрных апельсиновых деревьев. Он хмурился и убирал в карман мобильный.
– Это был Васос.
– Снова?
– Кажется, новая сделка со зданием Рафаэля завершится скорее, чем я рассчитывал, и архитектор прилетает в Лондон сегодня вечером.
– Дай-ка угадаю, – произнесла она спокойно. – Тебе нужно возвращаться?
– Боюсь, что так. Дела в Пизе подождут. – Он нахмурился сильнее, в первый раз взглянув на Элли внимательно. – Ты вспотела, Элли – все в порядке?
Нет, она не была в порядке. Ей было жарко, кружилась голова, она была разочарована. Может, пора прекратить тянуться к радуге и спуститься на землю?
– Отлично, – тяжело сказала она. – Пойду паковать вещи.
Алек смотрел, как она уходит, как-то устало ссутулившись, и какая-то темная волна поднялась в нем. Точно невидимая рука сжала его сердце, и оно заболело. "Черт ее возьми", – подумал он. Почему он тогда ее не ударил? Почему не отказался отвечать на назойливые вопросы, которые разбудили спящего монстра?
И сейчас, удерживая ее на расстоянии, он не испытывал облегчения, как ожидал. Они спали на разных концах кровати, и дыхание их казалось неестественно громким в тишине спальни. Оба знали, что не спят, но не разговаривали друг с другом. Потому что говорить было не о чем.
По какой-то злой иронии судьбы он теперь чувствовал себя потерянным без ее нежных рук, обнимающих его. Дразнящее напоминание того, какую опустошенность и одиночество можно почувствовать, когда тебя бросают. Но все же – разве так не было лучше для них? Лучше уж он будет ее отталкивать, чем рисковать во второй раз своим доверием.
Элли вернулась на террасу, и он отметил, что кожа ее выглядит почти прозрачной под полями солнечной шляпки, что она носила почти постоянно. Итальянское солнце едва тронуло загаром ее кожу, а серые глаза, казалось, были затуманены. Алек понимал, что нужно бы что-то сказать, но не мог придумать ничего, что бы облегчило напряженное молчание. Элли молчала всю дорогу в Лондон, и когда самолет их приземлился, Алек включил телефон, который тут же принялся вибрировать от бесчисленных звонков. В глубине души он был рад этой возможности затеряться в этих простых для него проблемах, связанных с работой. Это было легче, чем выносить ее молчаливый упрек и смотреть, как она закусывает губу, пытаясь сдержать слезы. Он отвез ее домой и собирался поехать прямиком в офис.
– Ты не против? – спросил он.
Элли усмехнулась, точно поняв, что вопрос этот был пустой формальностью:
– А если возражаю? Ты отложишь свои драгоценные дела и проведешь день со мной, если я попрошу?
– Элли…
– Ага, видимо, нет, – произнесла она, горько улыбаясь. – Ладно, я хочу прилечь, устала.
В спальне она задернула занавески и, поставив телефон на беззвучный режим, оставила его в сумке в противоположном углу комнаты. Но все равно слышала, как он то и дело жужжит, точно назойливая муха, но вставать и выключать его было лень, и Элли лежала, проваливаясь в дрему и вновь пробуждаясь.
В пять часов она заставила себя встать и увидела три пропущенных вызова с незнакомого номера. Она сонно пошла в душ, надела льняные брюки и футболку, но настроение ее было по-прежнему на нуле. Она решила выпить воды, и зазвенел звонок.
Прижав ладонь к животу, она пошла открывать, и увидела на пороге блондинку – Элли не узнала ее, но та показалась ей знакомой.
– Могу ли я вам помочь? – спросила Элли.
– Вы меня не помните?
Элли покачала головой:
– А что, должна?
– Возможно. Я познакомилась с вами до того, как вы вышли замуж. Я гостила в "Хоге", а вы там работали. Помните?
И вдруг в голове Элли прояснилось – ну конечно, это же журналистка. Пронырливая блондинка, на чьи вопросы Элли по глупости ответила, и в результате ее уволили. Она взглянула в блестящие глаза гостьи.
– Мне нечего вам сказать, – ответила Элли.
– Ну что ж, может, и так. Но вас может заинтересовать то, что могу сказать вам я.
– Не думаю, – Элли приготовилась закрывать дверь. – Мой муж не любит журналистов, да и я тоже.
– А ваш муж знает, что у него есть брат?
Элли в бессилии прислонилась к двери, и лоб ее покрыла испарина. Она вспомнила душераздирающий рассказ Алека о своем детстве. Он не упоминал, что у отца были другие дети. А может, речь идет о матери? Если Алек ни разу не встречал ее, как он мог знать?
– Вы лжете? – хрипло проговорила она.
– Зачем мне это? Вообще-то у него есть брат-близнец. Ну вот, видите, я же говорила, что вас это заинтересует.
Да, Элли это интересовало, но она не переставала качать головой, потому что все это стало казаться сценой из пьесы, а не реальностью.
– Но если это правда, как вышло, что вы знаете, а он нет?
Женщина пожала плечами:
– Его брат просил найти его и поговорить с ним. Просил узнать, захочет ли Алек встретиться. И если первая часть его просьбы была осуществима, то подобраться к нему для разговора казалось невозможным. К мужчинам вроде Алека Сарантоса не так-то легко подойти. Он не дает интервью, не пьет в одиночку в барах, так что пытаться подкатить к нему было бессмысленно. Как вы и сказали, он не любит журналистов.
– Вы удивлены?
– Меня больше ничто в жизни не удивляет, – цинично ответила женщина. – Потому-то я и не могла поверить в свою удачу, увидев вас с ним той ночью. Официантка, которая столь явно выбивалась из общей каймы, что могло быть между вами общего? Однако вы целовались, точно два подростка на дискотеке. Я решила, что вот она – чудесная возможность выкурить его из своего укрытия, и я оказалась права.
– Выкурить его? – повторила с ужасом Элли.
– Ну да. Впусти в жизнь мужчины женщину – и она откроет тебе путь к его душе.
– Вы отвратительны.
– Нет, сладкая, я просто делаю свою работу. – Журналистка наклонилась к ней и всунула ей в руку свою визитку. – Может, скажете ему, чтоб звякнул мне?
Проводив гостью, Элли закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и попыталась дышать ровно.