- Слишком большая ответственность? - пробормотал Джек. Интересно, именно это она о нем и думала?
Грейс открыла рот, и Джек понял, что она собирается сказать "да". Ее щеки слегка порозовели, и она на мгновение отвела взгляд прежде, чем ответила:
- В Вас слишком много протеста. Вы не захотели бы стать союзником администрации.
- О, администрации, - Джек не смог удержаться и весело повторил за ней.
- Не высмеивайте мой выбор слов.
- Хорошо, - согласился он, выгибая одну бровь. - Я надеюсь, Вы понимаете, что говорите это бывшему офицеру армии Его Величества.
Грейс немедленно отмела его высказывание.
- Я должна сказать, что Вы наслаждаетесь, именуя себя мятежником. Но я подозреваю, что в глубине души Вы такой же обычный человек, как и все мы.
Он выдержал паузу, а затем сказал:
- Надеюсь, Вы понимаете, что говорите это бывшему разбойнику на дорогах Его Величества.
Джек так и не понял, как ему удалось произнести это с серьезным выражением лица, и для него было большим облегчением, когда Грейс, спустя минуту, в течение которой она, казалось, пребывала в шоке, взорвалась от смеха. Поскольку действительно, он не думал, что сумел бы удержать выгнутую аркой бровь, призванную означать оскорбленное выражение, хотя бы на одно мгновение дольше.
Джек чувствовал, что, подражает Уиндхему, сидя словно он проглотил шомпол,. От этого, честное слово, его даже подташнивало.
- Вы ужасны, - сказала Грейс, вытирая слезы.
- Стараюсь изо всех сил, - скромно заметил Джек.
- И это, - погрозила ему пальцем Грейс, все еще продолжая смеяться, - то, почему Вы никогда не будете старостой.
- Боже мой, надеюсь, что нет, - ответил Джек. - В моем возрасте это выглядело бы несколько неуместно.
Не говоря уже о том, как безнадежно он не подходил для школы. Сны об этом до сих пор еще мучили его. Конечно, это не были кошмары - это того не стоило. Но почти каждый месяц он просыпался от одного из тех надоедливых сновидений, в которых он возвращался в свои школьные дни (такая нелепость в его двадцативосьмилетнем возрасте). Его сны были похожи один на другой. Он смотрел на свое расписание и внезапно понимал, что весь семестр не посещал уроки латинского языка. Или пришел на экзамен, не надев брюки.
Единственными школьными предметами, которые он вспоминал с некоторой любовью, были спорт и искусство. Спорт ему всегда давался легко. Ему было достаточно понаблюдать за игрой в течение минуты, и его тело уже инстинктивно знало, как надо перемещаться. Что же касается искусства, ну, в общем, он никогда не выделялся ни в одном из его практических направлений, но всегда любил его изучать. Именно поэтому Джек говорил с Грейс об искусстве в свою первую ночь в Белгрейве.
Его взгляд упал на открытую книгу, все еще лежавшую на столе между ними.
- Почему она Вам не понравилась? - спросил Джек, возвращаясь к картине. Она и ему не слишком нравилась, но он не находил в ней ничего оскорбительного.
- Он ей не нравится, - ответила Грейс. Она смотрела в книгу, а Джек - на нее, и он был удивлен, заметив, как ее брови нахмурились. Беспокойство? Гнев? Он не мог сказать.
- Ей неприятны его ухаживания, - продолжала Грейс. - Но он не собирается останавливаться. Посмотрите на его выражение.
Джек всмотрелся в изображение, наклонившись чуть ниже. Ему показалось, что он увидел то, о чем говорила девушка. Репродукция не была высшего качества, и было трудно понять, насколько она близка к настоящей живописной работе. Конечно, цвет отсутствовал, но линии были четкими. Он подумал, что в выражении лица мужчины было нечто коварное. Кроме того...
- Но, скажите, - спросил Джек, - Вы ведь возражаете против содержания картины, а не ее самой?
- А в чем различие?
Он задумался. Все-таки прошло уже столько времени с тех пор, как кто-либо вовлекал его в интеллектуальную беседу.
- Возможно, художник желал получить именно такой отклик на свое произведение. Возможно, его намерение состояло в том, чтобы изобразить эту самую сцену. Это не означает, что он одобряет ее.
- Допустим. - Губы девушки были сжаты, а их уголки напряглись в манере, которой он не видел прежде. Ему это не понравилось. Это старило ее. Но еще неприятнее было то, что казалось, она ожидает от грядущего неприятностей. Когда она сложила губы таким образом - сердито, растерянно, покорно - было похоже, что она уже никогда не будет счастлива опять.
Хуже того, казалось, что она смирилась с этим.
- Вам и не должно понравиться это, - тихо сказал Джек.
Ее рот смягчился, но в глазах сквозила печаль.
- Нет, - сказала Грейс, - мне не нравится. - Она потянулась к книге и перевернула страницу, открывая другую иллюстрацию. - Я, конечно же, слышала о господине Ватто, и он может быть уважаемым художником, но... О!
Джек уже улыбался. Переворачивая страницу, Грейс не смотрела в книгу. Но он-то смотрел.
- О, мой...
- Вот теперь, это - Буше, - сказал Джек благодарно.
- Это не... Я никогда... - Глаза девушки расширились и стали похожи на две огромных синих луны. Ее губы приоткрылись, а ее щеки... Джек едва смог удержаться от желания воспользоваться ее веером, чтобы остудить их жар.
- Мари-Луиза О’Мерфи, - сказал он Грейс.
{Луиза О’Мерфи (фр. Marie-Louise O'Murphy) (21 октября 1737, Руан - 11 декабря 1814, Париж) - фаворитка короля Людовика XV, модель художника Франсуа Буше.
}
Грейс с ужасом взглянула на картину.
- Вы знаете ее?
Он не должен был смеяться, но, по правде говоря, никак не смог удержаться.
- Каждый школьник знает ее. О ней, - исправился он. - Полагаю, она недавно умерла. В ее старческом маразме вряд ли она представляла угрозу. Как ни печально, она была достаточно стара, чтобы годиться мне в бабушки.
Джек любовно вглядывался в женщину на картине, вызывающе и праздно раскинувшуюся на диване. Она была обнажена - изумительно, восхитительно, абсолютно полностью - и лежала на животе, ее спина - слегка приподнята, поскольку женщина опиралась на спинку дивана, смотря куда-то за пределы картины. Она была нарисована с боку, но даже в этом случае, часть расселины ее ягодиц была скандально видна, а ее ноги...
Джек мысленно счастливо вздохнул. Ее ноги были широко раскинуты, и он был совершенно уверен, что не был единственным школьником, представлявшим себя устроившимся между ними.
Много молодых парней потеряли свою девственность (пока лишь в мечтах) с Мари-Луизой О’Мерфи. Интересно, понимала ли сама леди, какие услуги она предоставляла.
Джек взглянул на Грейс. Она уставилась на картину. Джек подумал, он надеялся, что девушка могла бы возбудиться.
- Вы никогда не видели ее прежде? - спросил он.
Она покачала головой. И только. Она не верила своим глазам.
- Она была любовницей короля Франции, - объяснил ей Джек. - Говорили, что король, увидев один из ее портретов работы Буше - думаю, что не этот, возможно миниатюру - решил, что она должна принадлежать ему.
Губы Грейс приоткрылись, словно она хотела ответить, но из этого ничего не вышло.
- Она явилась с улиц Дублина, - сказал Джек, - по крайней мере, мне так сказали. Трудно представить, что она могла получить фамилию О’Мерфи где-нибудь еще. - Он нежно улыбнулся своим воспоминаниям. - Мы всегда были так горды, считая ее одной из нас.
Джек подвинулся так, чтобы он смог дотронуться до Грейс, заглядывая через ее плечо. Когда Джек заговорил, он знал, что его слова касаются ее кожи подобно поцелую.
- Она весьма провокационна, не так ли?
Однако, Грейс, казалось, не знала, что сказать. Джек не возражал. Он обнаружил, что наблюдение за Грейс, смотрящей на картину, - намного более эротичное зрелище, чем сама картина.
- Я всегда хотел съездить, увидеть ее лично, - продолжал он. - Полагаю, что теперь она находится в Германии. Возможно, в Мюнхене. Но, увы, мои путешествия никогда не забрасывали меня в те края.
- Я никогда не видела ничего подобного, - прошептала Грейс.
- Она вызывает особые чувства, ведь так?
Девушка кивнула.
И Джек подумал, что если он всегда мечтал расположиться между бедрами мадемуазель О’Мерфи, то спрашивала ли себя сейчас Грейс, - на что это похоже - оказаться на месте этой женщины? Представляла ли она себя лежащей на диване и беззащитной перед пристальным жаждущим взглядом мужчины?
Его пристальным взглядом.
Он никогда не позволил бы никому другому разглядывать ее в таком виде.
В комнате стояла тишина. Он мог слышать собственное дыхание, каждый новый вдох был более слабым, чем предыдущий.
И он мог слышать ее дыхание - мягкое, низкое, учащающееся с каждой секундой.
Джек хотел ее. Отчаянно. Он хотел Грейс. Он хотел, чтобы она раскрылась перед ним, как та женщина на картине. Он хотел ее всеми способами, которыми он мог бы ее иметь. Он хотел сорвать с нее одежду, хотел поклоняться каждому дюйму ее кожи.
Фактически, он смог все это почувствовать: мягкую тяжесть ее бедер в его руках, когда он обхватил их, мускусный жар, когда он придвинулся ближе для поцелуя.
- Грейс, - прошептал Джек.
Она не смотрела на него. Ее глаза все еще были прикованы к картине в книге. Ее язычок пробежался, увлажняя ее губы.
Возможно, она даже не поняла, что сделало с ним это движение.
Джек протянул к ней руку, дотронувшись до ее пальцев. Она не отпрянула.
- Потанцуйте со мной, - прошептал он, обхватив ее запястье. Джек мягко потянул ее, вынуждая подняться.
- Но ведь нет никакой музыки, - попыталась возразить Грейс. Но все же встала. Девушка не сопротивлялась, не было даже намека на колебание, она стояла перед ним и ждала.
И тогда Джек сказал то, что было у него на сердце.
- Мы сами напоем мелодию.
Было достаточно времени, чтобы Грейс могла сказать "нет". Когда его рука коснулась ее. Когда он потянул ее, чтобы поднять на ноги.
Когда Джек попросил, чтобы она танцевала, несмотря на отсутствие музыки.
Но она не сделала этого.
Она не могла.
Она должна была. Но она не хотела.
А потому она оказалась в его руках, и они вальсировали под его тихое мурлыканье. Их объятие нельзя было бы считать позволительным в любом приличном бальном зале, Джек прижимал ее слишком близко, и казалось, что с каждым шагом он придвигался все ближе, пока, наконец, расстояние между ними стало измеряться не в дюймах, а в степени жара.
- Грейс, - он выдохнул ее имя хриплым, жаждущим стоном. Но девушка не слышала ни единого звука. Тогда он поцеловал ее, и все звуки отступили перед его натиском.
И она ответила на его поцелуй. О боже, Грейс не думала, что когда-либо она что-нибудь хотела так, как в данный момент она хотела этого мужчину. Она хотела, чтобы он окружил ее, поглотил ее. Она хотела затеряться в нем, упасть вниз, предлагая ему свое тело.
Все, что угодно, хотелось шепнуть ей. Все, что Вам угодно.
Поскольку он-то, конечно, знал, в чем нуждалась она сама.
Женщина с картины, любовница французского короля, она что-то сделала с Грейс. Девушка была околдована. Не было никакого другого объяснения. Она хотела лежать голой на диване. Она хотела чувствовать прикосновение парчи, трущейся о ее живот, пока прохладный, свежий воздух овевает ее спину.
Она хотела понять, что это значит - лежать там под мужскими взглядами, со страстью скользящими по ее телу.
Его глазами. Только его.
- Джек, - прошептала она, прильнув к нему всем телом. Она должна была почувствовать его, его давление, его силу. Она не хотела касаться его только губами, она хотела его повсюду, повсюду сразу.
Мгновение он колебался, удивленный ее внезапным пылом, но быстро опомнился и уже в следующую секунду пнул дверь ногой, закрывая ее, а затем прижал Грейс к стене возле двери, ни на миг не прерывая их поцелуй.
Она стояла на цыпочках, зажатая между Джеком и стеной с такой силой, что ее ноги повисли бы в воздухе, находись она всего лишь дюймом выше. Его губы жаждали боготворить ее, и она затаила дыхание, когда он наклонился, чтобы прикоснуться к ее щеке, а затем - к ее шее, и все, что Грейс могла сделать, - это держать голову вертикально. Казалось, ее шея напряглась, и Грейс ощутила, как сама она изгибается вперед, а ее груди, горят желанием прижаться к нему как можно ближе.
Это не было их первой близостью, но сейчас все было по-другому. Прежде она хотела, чтобы он ее поцеловал. Она хотела, чтобы кто-то хоть раз ее поцеловал.
Но теперь... Было похоже на то, что проснулись все ее скрытые мечты и желания, превратив ее в некое странное пылкое существо. Она стала агрессивной. Сильной. И она так чертовски устала, наблюдая за жизнью, проходившей мимо нее.
- Джек... Джек... - Она не могла выговорить больше ни одного другого слова, нет, ни тогда, когда его зубы потянули корсаж ее платья. Его пальцы помогали ему, проворно расстегивая пуговки на ее спине.
Почему-то это показалось ей несправедливым. Она тоже хотела участвовать в этом процессе.
- Дай, я, - ей удалось освободиться, и Грейс переместила свои руки, упивавшиеся свежей шелковистостью его волос, к его манишке. Грейс сползла по стене, таща его за собой, пока они оба не оказались на полу. Не теряя ритма, она лихорадочно справилась с пуговицами и откинула его рубашку в сторону, как только стянула ее с Джека.
Некоторое время она только разглядывала его. Ее дыхание остановилось где-то внутри нее, там разгорался пожар, рвавшийся наружу, но она, казалось, не могла выдохнуть. Грейс дотронулась до него, положив ладонь на его грудь, наконец, свист воздуха возвестил, что ее дыхание возобновилось, как только она почувствовала, что сердце Джека подпрыгнуло под ее рукой. Она ласково провела ладошкой вверх, затем вниз, поражаясь ощущению его кожи под своей рукой, пока одна из его ладоней резко не накрыла ее.
- Грейс, - выдохнул Джек, сглотнув, и она почувствовала, что его пальцы дрожат.
Она взглянула на него, ожидая продолжения. Он может обольстить одним только взглядом, подумала она. Одно прикосновение, и она растает. Может он обладает каким-то волшебством, которое удерживает ее? Властью?
- Грейс, - произнес он опять, преодолевая свое затрудненное дыхание. - Скоро я не буду в состоянии остановиться.
- Это не важно.
- Важно. - Его голос прерывался, и это заставило ее хотеть его еще сильнее.
- Я хочу Вас, - умоляла она. - Я этого хочу.
Джек выглядел так, словно испытывал боль. Она знала, что это она.
Он сжимал ее руку, и они оба молчали. Грейс взглянула на него, и их глаза встретились.
Они смотрели друг на друга, не отрываясь.
И в этот момент она полюбила его. Грейс не знала, что он сделал с ней, но она изменилась. И она полюбила его за это.
- Я не возьму у Вас этого, - сказал он грубым шепотом. - Не таким образом.
Тогда, как? хотела спросить она, но рассудок тонкой струйкой уже просочился обратно в ее тело, и она поняла, что Джек был прав. Она имела не так много ценностей в этом мире: крошечные жемчужные сережки ее матери, семейная Библия, любовные письма ее родителей друг другу. Но у нее было ее тело, и у нее было чувство собственного достоинства, и Грейс не могла позволить себе отдать их человеку, который не будет ее мужем.
А они оба знали, что, если он окажется герцогом Уиндхемом, тогда он никогда не сможет стать ее мужем. Грейс не знала всех обстоятельств его воспитания, но она слышала достаточно, чтобы знать, что он был знаком с законами аристократии. Он должен знать, что его ожидает.
Джек заключил ее лицо в свои ладони и уставился на нее с нежностью, которая заставила ее затаить дыхание.
- Бог - мне свидетель, - прошептал он, поворачивая ее таким образом, чтобы суметь привести в порядок ее пуговицы, - это - самая трудная вещь, которую я когда-либо делал в своей жизни.
Каким-то образом она нашла в себе силы улыбнуться. Или, по крайней мере, не разрыдаться.
***
Позже той же ночью Грейс зашла в розовый салон, чтобы найти писчую бумагу для вдовствующей герцогини, которая решила, что должна незамедлительно послать письмо своей сестре, великой герцогине некоей маленькой европейской страны, название которой Грейс никогда не могла произнести (или, честно говоря, запомнить).
Это был более длительный процесс, чем могло показаться, поскольку вдове нравилось сочинять свою корреспонденцию вслух (с Грейс в качестве аудитории), мучительно долго обсуждая, каждый оборот речи. Грейс же должна была сконцентрироваться на запоминании слов вдовы, поскольку от нее потребуется (не вдовой, а скорее общим долгом перед человечеством) скопировать официальное письмо вдовы, переводя ее неразборчивые каракули в нечто более ясное и аккуратное.
Вдовствующая герцогиня ни за что не желала признавать, что Грейс это делает. Когда однажды Грейс предложила свои услуги по переписыванию, вдова впала в такую ярость, что Грейс никогда больше не заикалась об этом. Но, учитывая то, что следующее письмо ее сестры начиналось с потока похвал новой манере письма вдовы, Грейс предполагала, что вдовствующая герцогиня все же кое о чем догадывалась.
Ну, хорошо. Это была одна из тех вещей, которые они не обсуждали.
Этим вечером Грейс не возражала против данной работы. Иногда все заканчивалось головной болью, потому она всегда старалась заниматься копированием, когда солнце стояло еще высоко, и она могла наслаждаться преимуществами естественного света. Переписывание требовало от нее всего ее внимания, полной концентрации, и потому Грейс подумала, что это именно то, в чем она нуждалась прямо сейчас. Что-то такое, чтобы отвлечься от... всего.
Мистера Одли.
Томаса. И того, какой виноватой она себя чувствовала.
Мистера Одли.
Той женщины с картины.
Мистера Одли.
Джека.
Грейс прерывисто, громко вздохнула. Святые небеса, кого она пыталась обмануть? Она точно знала, о чем она так твердо старалась не думать.
О себе.
Грейс снова вздохнула. Возможно, ей стоит переехать жить в страну с труднопроизносимым названием. Вот только вопрос, говорят ли там на английском языке. И еще один вопрос, может ли так случиться, что Великая Герцогиня Маргарета (урожденная Маргарет, которую вдова дерзко называла Мэггс) столь же сварлива, как и ее сестра.
Все же это маловероятно.
Хотя, в качестве члена королевской семьи, у Мэггс, по-видимому, была власть лишить головы кого угодно. Вдова говорила, что все они там были немного феодалами.
Грейс коснулась своей головы и решила, что она ей нравится на том месте, где она сейчас, и с вновь обретенной решимостью потянулась открыть верхний ящик секретера, приложив при этом, вероятно, чуть больше силы, чем стоило бы. Она вздрогнула от скрипа дерева о дерево и нахмурилась, секретер оказался не таким уж прочным предметом мебели. Что совершенно неуместно в Белгрейве, решила Грейс для себя.
В верхнем ящике было почти пусто. Только перо для письма, которое выглядело так, словно оно не использовалось со времен последнего короля Георга, правившего этой страной.