– Моя семья жила в своем доме около семи лет, – пробормотала она. – У нашего дома тоже не было зубчатой стены. Впрочем, я думаю, что и прав на ее возведение у нас тоже не было.
Он остановился, посмотрел на нее и усмехнулся. Гита кисло улыбнулась в ответ.
– Но у вашего дома наверняка не обваливались сточные желоба, не крошилась кирпичная кладка, да и водопроводная система вряд ли была настолько плоха, чтобы доводить до слез цивилизованного человека, не так ли?
– Да, такого там не было, – согласилась она.
– Тебе все еще нехорошо?
– Чуть-чуть. Скорее всего, это просто приступ паники.
В его серых глазах огоньком сверкнуло удивление. Они прошли еще несколько метров, и по изрытой дороге Генри провел ее во двор поместья.
По пути она увидела полуразвалившиеся конюшни.
– Там стоит трактор, – коротко сказал он.
Потом покосившуюся оранжерею.
– Дожидается ремонта, – пробормотал он.
Девушка споткнулась о разбитый булыжник, метнула на Генри косой взгляд, и он посмотрел на нее с невинным выражением простачка.
Вдруг в доме завыла собака. Завыла горестно и протяжно.
– Собака Баскервилей, – вырвалось у Гиты, и она слегка передернула плечами.
Вой сменился возбужденным лаем, и она вдруг подумала о том, что судьба каждого человека, возможно, действительно предопределена заранее. В тот самый день, когда она родилась, в небесной книге судеб, вероятно, была расписана вся ее будущая жизнь. И то, что в такой-то день такого-то года она встретится с Генри Шелдрэйком. И то, что вскоре после знакомства она позволит отвести себя к нему домой. И соблазнить.
– У тебя вид испуганной девочки.
– Но я и вправду напугана! – воскликнула она. Он только улыбнулся и открыл дверь черного хода дома, оставленную незапертой.
– Красть все равно нечего, – объяснил он с непроницаемым лицом.
Проведя ее через нагромождение резиновых сапог и садовых инструментов, он поднял упавшую с вешалки куртку и открыл еще одну дверь, ведущую в кухню.
– Не бойся, собаки тебя не тронут.
Она остановилась и посмотрела на него.
– Собаки? Во множественном числе?
– Их две. Моя семья уехала на несколько дней.
– Семья… это кто?
– Моя мать и ее муж, то есть мой отчим.
– И ты живешь здесь и кормишь собак?
– Да. – И соблазняю соседку, казалось, говорило выражение его глаз.
Жарко вспыхнув, она проследовала за ним на кухню. И собаки тут же умолкли.
Застыв на месте, она посмотрела на двух сидящих посередине комнаты псов – навострившую уши, черную немецкую овчарку, явно не чистопородную, но с выражением армейского сержанта на посту, бдительного и готового к отпору, и другую собаку, похожую на колли, которая была взволнована и возбуждена.
– Они, кажется, провинились, – пробормотала Гита.
– Скорее всего, что-нибудь натворили с мебелью.
Он щелкнул пальцами. Овчарка тут же легла, а колли кинулась к Генри и, бешено виляя хвостом, завертелась вокруг его ног в ожидании ласки. Гита засмеялась.
Он посмотрел на девушку оценивающим взглядом серых глаз, прикрытых тяжелыми веками, и она снова порозовела.
– Можешь получить чашку чая без молока и сахара, – проговорил он неторопливо. – Или чашку кофе без молока и сахара.
– Твоя банка с кофе до сих пор валяется в кустах, – напомнила она.
– Значит, увы, кофе отменяется.
– И ты не даешь взаймы молоко и сахар потому, что их у тебя нет?
– Именно. Мне нужно покормить псов и вывести их на прогулку. Ты хочешь есть?
Она отрицательно качнула головой.
– А пить?
– Стакана воды будет достаточно.
Он кивнул, вынул бутылку минеральной воды из холодильника и передал ее Гите.
– Чувствуй себя как дома. Если хочешь, можешь принять душ. Первая комната, как поднимешься по лестнице. Гостиная – за этой дверью.
Ощущая неловкость, смущение, растерянность, Гита, нервничая, прошла в гостиную, отличающуюся старомодным великолепием. Все здесь было для удобства, не для стиля. Все было древним. Телевизор в углу комнаты казался совершенно неуместным, словно пришелец из другого мира. Огонь в большом камине почти угас, и она подошла, подкинула в него еще поленьев и пошевелила тлеющие угли кочергой. Множество фотографий в рамках украшали каминную полку, рояль – каждую поверхность, как показалось Гите. Огромная комната – но какая заполненная, какая уютная!
Опустившись без сил на мягкий диван, она смотрела на огонь и пила воду. Почему он хочет, чтобы она приняла душ? Потому, что собирается продолжить то, чем занимался с ней у сарая, прежде чем кто-то его позвал? Иди домой, Гита, сказал ей тихий внутренний голос. Когда он поведет собак на прогулку, уходи домой. Возвращайся к себе в коттедж.
Но она хотела его. Хотела со жгучим нетерпением, какого никогда до этого не испытывала. Хотела ощущать его внутри себя, и при одной мысли об этом все ее тело охватил огонь. Но это не было любовью или даже симпатией. Просто – животным желанием. Влечением. Она не знала этого мужчину, так же как и он не знал ее. Она не была девственницей, но никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Она была не готова. Но все равно хотела его.
С глубоким, тревожным вздохом она завинтила крышку бутылки, поднялась с дивана, удостоверилась, что защитный экран надежно предохраняет ярко запылавший огонь в камине, и решительно вышла из дома.
Что он подумает, когда увидит, что она ушла? Ничего. Скорее всего, ничего. Но, даже оказавшись в коттедже, она ощущала себя взволнованной, неуверенной. Сделав себе чашку чая, она отправилась наверх принять душ. После душа, переодевшись в теплый махровый халат, она вошла в спальню – и увидела Генри.
Пораженная, настороженная, с гулко застучавшим сердцем, она, молча растерянно смотрела на него.
А он – на нее.
– Значит, ты убежала.
– Я…
– Иди сюда, – мягко приказал он.
Не трогаясь с места, она лишь покачала головой.
С неподвижным, бесстрастным лицом он направился к ней.
– Как ты себя чувствуешь?
– Гораздо л-лучше, благодарю, – нервно проговорила она.
– Почему так официально?
– Генри…
– Шшш. Ты слишком много говоришь.
Протянув к ней руки, он мягко привлек Гиту к себе и посмотрел в ее взволнованное лицо.
– Я хочу тебя, – просто сказал он. Развязав узел ее пояса, он скользнул ладонями внутрь, прижал к себе теплое, еще чуть влажное после душа тело и заметил в ее глазах огонек смятения, сомнений, страха. – Ты меня возбуждаешь, – негромко сказал он. – Сама мысль о тебе возбуждает меня. Я видел, как ты, словно воришка, убегала из поместья. Я мечтал увидеть тебя обнаженной и смотреть в эти поразительно прекрасные глаза, в которых отражается каждая твоя мысль, каждое чувство. Сними с меня одежду, Гита.
Разгоряченная, одурманенная, она слабо запротестовала и попробовала отстраниться.
– Генри…
– Твое тело такое теплое, мягкое, гибкое, и я хочу чувствовать его своей кожей, а не одеждой.
– Генри, но мы совсем не знаем друг друга!
– Не знаем, – согласился он, продолжая смотреть в ее удивительные глаза. – Но не думай, что я неразборчив, я вообще не большой охотник до женщин. Честно говоря, – добавил он с прохладной неторопливостью, – уже довольно долгое время я прекрасно обходился без них. Но иногда на моем пути появляется женщина, которая мне интересна. Женщина, которая меня волнует. Так, как волнуешь ты. И я хочу предаться с тобой любви. Сейчас. И ты тоже этого хочешь. Ведь так?
– Я не знаю, – призналась она слабо, но все ее тело словно таяло в его объятиях, пронизанное непреодолимым желанием. – Ты заставляешь меня испытывать неведомые мне чувства. Твой голос такой мягкий, он меня гипнотизирует, и я веду себя так, как никогда не поступала до этого. Ты заставляешь ощущать себя особенной и желанной. И глупой.
– Правда?
– Да.
– А ты знаешь, каким заставляешь чувствовать меня?
Она помотала головой.
– Потерявшим контроль над собой. Раздень меня, Гита, – сказал он, и в его голосе зазвучали хриплые, более теплые, просящие нотки. – Расстегни одну пуговицу, затем другую, потом пояс, молнию. Я успел наспех принять душ, – добавил он с волнующей улыбкой. – Ты употребляешь таблетки?
Она кивнула.
– И ты хочешь этого так же сильно, как хочу я, да? Скажи, хочешь?
– Да, – прошептала она.
Прерывисто дыша, ощущая себя слабой и словно бескостной, она перевела взгляд на его верхнюю пуговицу, и ее руки поднялись, чтобы подчиниться приказу. Расстегнуть одну пуговицу за другой.
– Приятно видеть, что ты далеко не так спокоен, как кажешься, – пробормотала она, дрожа. – Твое сердце стучит как сумасшедшее.
– Да, – согласился он, касаясь губами ее лба, ее волос. – Ты пахнешь дымом.
– Это от огня в камине.
– Я знаю.
Все мускулы его тела напряглись. И ее тоже.
Расстегнув последнюю пуговицу, она вытянула его рубашку наружу, посмотрела на грудь, судорожно перевела дыхание и прижалась к нему своей обнаженной грудью. Подняв голову, она заглянула в его глаза, взялась за пряжку пояса и почувствовала его легкий вздох, когда ее пальцы нечаянно коснулись его живота.
– Нарочито медленно, Гита? – спросил он глухо. – Или ты просто напугана?
– Не напугана, – возразила Гита, – просто… О Господи, Генри, – выдохнула она, – между нами все происходит слишком быстро! И я тебя даже не знаю.
– Притворись, будто знаешь, – прошептал он. – Притворись, будто мы любовники уже очень долгое время. Ты хочешь, чтобы я предохранялся?
Что же ответить? – подумала Гита как в бреду. Она понятия не имела.
– Хочешь или нет? – мягко настаивал он. – Сколько мужчин у тебя было, Гита?
– Один, – сказала она нетвердо. – Два года тому назад. Сейчас он женат, – добавила она непонятно зачем. – У него маленькая дочка.
Ее груди ныли, в животе поднималась тянущая боль, голова горела как в огне. Подняв глаза и встретившись с ним взглядом, она не знала, что должна еще сказать.
– Теперь молнию, – подбодрил он ее.
Не отрывая от него взгляда, она нащупала язычок молнии на его брюках, быстро потянула его вниз, и сила земного притяжения сама завершила ее действия. Он сбросил ботинки, откинул ногой брюки и вновь притянул ее к себе.
Тихо охнув, с расширенными глазами, она ощутила силу его возбуждения и в последний раз попробовала призвать на помощь свой здравый смысл
– Генри…
Не обращая внимания на мольбу Гиты, он запустил руку в ее пышные волосы, властно приподнял лицо девушки и прижался губами к ее губам. На этот раз не мягко, а жадно, требовательно, и его сердце бешено забилось у ее груди.
Генри целовал ее со страстью, на которую, казалось, был неспособен. Он гладил ее спину, талию, ягодицы горячими ладонями, и, вдохновленная силой его желания, она сама обвила руками его шею, прижалась к нему и ответила на поцелуй с лихорадочной жаждой, о которой никогда даже не подозревала.
Но вот ее руки скользнули по мускулистой спине, и она коснулась ладонями краешка черных плавок, проникла большими пальцами за резинку и медленно потянула плавки вниз так, словно была опытной женщиной, привыкшей, к такого рода действиям, то есть той, кем она не была. "Притворись, будто мы любовники уже долгое время", – сказал он. И она сама этого хотела. Хотела быть опытной. Хотела делать все правильно.
Когда его возбужденная плоть прикоснулась к ее обнаженной коже, Гита судорожно выдохнула, отдернула свои губы от его рта, задержала дыхание в груди, и он положил одну ладонь на ее затылок, другую на ягодицы, прижал ее, неподвижную, к себе и заглянул в глаза. И молчание, ожидание, казалось, продолжались до бесконечности. Стоило ей подавить в себе последнее легкое сопротивление, как он слегка потерся своим телом о нее.
– Мир был создан для этого, – сказал он хрипло, продолжая смотреть ей в глаза и прижимать к себе.
И она не смогла ответить ни слова. Только крепко сжала руками его плечи, цепляясь за него. Онемевшая, потерявшая рассудок…
Его ладонь соскользнула с затылка Гиты и присоединилась к другой; он приподнял ее так, что ноги ее оторвались от пола, и устроил в позиции, которая потрясла Гиту своей откровенной интимностью.
Ничего, не слыша, без малейших мыслей в голове, загипнотизированная его серебристыми глазами, она обвила ногами его талию. Он легко скользнул внутрь ее, и она слабо охнула, скованная его объятиями.
– О, Генри…
– Да, – согласился он. – Поцелуй меня.
Она посмотрела на его рот, на полураскрытые губы, застонала, коснулась его губ своими, ощущая, как тела их реагируют на каждое новое движение, на новую близость, и он мягко опустил ее на постель. И слился с ее телом с такой сладостной агрессией, что она чуть не лишилась сознания.
Яростно, неистово, так, что это казалось почти сражением с целью достигнуть наивысшей точки, преодолеть последний барьер, дрожа в упоенье этой битвы, они достигли пика блаженства вместе, крепко цепляясь друг за друга.
Зажмурив глаза, она, не желая отпускать его, судорожно втягивала воздух в свои опустевшие вдруг легкие.
Он пошевелился, устроился поудобнее рядом с ней, приподнялся на локте и легонько подул на ее сомкнутые веки.
– Гита…
Она отчаянно помотала головой. Отказываясь смотреть на него, она упорно молчала; но вот он погладил ее напряженные, чувствительные груди, дотронулся до твердых их кончиков. Гита открыла глаза и встретила его взгляд.
– Ты же не будешь спрашивать, удовлетворен ли я, не будешь? – спросил он.
И не дождался ответа. Без любви, без привязанности все действо казалось ей унижающим. Он любит ее не больше, чем она его. Это слишком по плотски, слишком примитивно.
– Не спрашивай, что будет дальше, – продолжал он тем же мягким, тягучим голосом. – Потому что я собираюсь тебе показать.
И показал.
Гита не могла, да и не хотела его останавливать. Требования и позывы собственного тела держали ее в плену. Он смог заставить ее кровь петь, смог вызвать в ней ощущения, о существовании которых она даже не подозревала. И она, кажется, отвечала ему тем же. Она понятия не имела, что любви можно предаваться так долго. По своей неопытности Гита полагала, что дело уже сделано, теперь нужно пить чай, вести беседу…
Он касался ее с нежностью, почти с благоговением, изучал каждый сантиметр ее тела, но не любовь светилась в его глазах. Это было желание. И почти невероятное поглощение ею, Гитой.
Поразительно искусный любовник, в последующие два дня он научил ее наслаждаться ощущениями, о которых она до этого знала только из книг. И она стала желать этих ощущений, как наркотиков. Но порой ее вдруг охватывал стыд.
Когда его не было с ней – когда ему нужно было вернуться в поместье, чтобы переодеться, накормить и выгулять собак, прочитать хоть несколько страниц рукописей, которые он привез с собой, – она приходила в себя и испытывала ужас от своего поведения. Но когда его отсутствие затягивалось, она начинала дергаться, чувствовала себя брошенной, опустошенной. И ненавидела себя. Ненавидела эту зависимость. Он командовал, хотя и мягко, а она подчинялась. С готовностью. А подчинится ли он ей, если она попробует командовать? – размышляла Гита, оставаясь в одиночестве.
Что за рабская преданность, думала она вяло, раньше никогда бы не поверила, что способна на такое. Между мужчиной и женщиной должны быть улыбки, нежность и… любовь. Но здесь ничего этого не было. Несмотря на интимную близость, какая-то часть его все равно оставалась для нее наглухо закрытой. Впрочем, это было взаимно.
Когда в очередной раз он вошел на кухню с едва заметной улыбкой на лице и вопросительным выражением в серых глазах, Гита строго взглянула на него.
Он выжидающе приподнял бровь.
– Чего же ты все-таки хочешь от меня, Генри? – спросила она прямо. – В конечном итоге, я имею в виду?
Опершись о шкафчик, Генри сложил на груди руки и посмотрел ей в лицо.
– Я об этом не думал, – ответил он с такой же прямотой. – А чего от меня хочешь ты?
– Не знаю, – призналась она. – Я даже не знаю, нравишься ли ты мне. Я тебя вообще не знаю.
– Поговорим начистоту? – спросил он мягко. Оторвавшись от шкафчика, он подошел к столу и уселся за него. – Кофе?
Автоматически направившись к чайнику, Гита внезапно остановилась.
– Нет. Сделай сам, – неприязненно сказала она. – Ты приказываешь, а я подчиняюсь, но я не хочу, чтобы все было так!
– А чего же ты хочешь? – спросил он все так же мягко, все так же ровно.
– Не знаю!
Он улыбнулся, встал из-за стола, подошел к чайнику и включил его.
– Ты даже не проверил, есть ли в нем вода, – пробормотала она сварливо.
Бросив на нее насмешливый взгляд, он приподнял чайник, потряс его и поставил на место.
С раздраженным возгласом она уселась за стол и уткнулась подбородком в сложенные руки.
– Кофе? – мягко поинтересовался он.
– Да.
– Пожалуйста, – напомнил он.
– Пожалуйста. Не очень крепкий.
Он улыбнулся, потом занялся приготовлением кофе и вскоре поставил перед ней полную чашку. Затем он тоже сел за стол со своей чашкой и посмотрел на нее.
– Есть еще приказания, Гита?
– Пока все, – проворчала она.
Он продолжал наблюдать за ней неподвижными глазами.
– Ожидаешь признаний в вечной, неумирающей любви?
– Нет.
– Но ты не хотела бы чувствовать себя использованной, не так ли?
– Не то чтобы использованной, если быть точной, – вздохнула она. – Я хотела бы чувствовать себя ценимой. А я чувствую себя немного униженной. Словно у меня нет своих собственной воли, нет мозгов.
– Но при этом ты вовсе не желаешь прекратить наши отношения. В этом вся проблема, не так ли?
Взволнованная, несчастная, она обхватила ладонями свою чашку, затем подняла на него глаза.
– Да. Между нами нет смеха, нет шуток, нет счастья. А так не должно быть! Или должно?
– Нет, – согласился он. – Я еще ни разу не видел, чтобы ты смеялась.
Но и сам он либо занимался с ней любовью, либо ввергал ее в замешательство – и ничего кроме этого.
– Я вообще мало смеюсь, – произнес он с мягкой улыбкой. – Расскажи мне о своей работе в авиакомпании. О том, каково быть стюардессой. О привлекательных пилотах.
Гита фыркнула.
– Твой единственный возлюбленный был пилотом?
Она помотала головой.
– Большинство летчиков – женатые люди.
– Но это не мешает им заводить интрижки.
– Да, не мешает, – согласилась она, припомнив, что некоторые из них откровенно изменяли своим женам. – Но мы обычно не очень общались с пилотами – вне работы.
– И ни один из них тебе не нравился, Гита?
– Нет, – коротко ответила она.
– А когда ты стала знаменитой, они начали тебя немного побаиваться.
Удивленная, она посмотрела на него.
– Не говори ерунды. Я всего лишь появилась в рекламной кампании тех же авиалиний.
– И только? Но тебе выпала редкая возможность сделать себе имя.
– Да, однако, все получилось вовсе не так, как я хотела.
– В самом деле? – спросил он с легкой насмешкой в голосе.