– Но это все так бессмысленно!
– Вовсе нет. Его действия причиняют тебе вред, пугают тебя, выбивают почву из-под ног, а именно к этому он и стремится.
– Но я не знаю почему. А я должна знать.
– Возможно, что причины нет – во всяком случае, той, что казалась бы логичной тебе или мне или любому нормальному человеку. Может быть, этот тип ведет себя так потому, что завидует тебе или одержим чем-то или у него больное воображение – словом, действует, подчиняясь каким-то своим бредовым фантазиям. Ты сказала, что получала от него письма. Что в них было?
Глубоко вздохнув, она откинулась на сиденье, невидящим взглядом уставилась на деревья.
– Он сейчас где-то там, как ты думаешь?
– Может быть. Так что было в этих письмах?
– Он писал, что я дрянь и заслужила все то, что он со мной проделывает… О, я не знаю, – охваченная усталостью и отчаянием, прошептала она. – В основном он просто обливал меня грязью.
– Но он не угрожал тебе напрямую?
– Нет, просто посылал мне мерзкие письма со словами, вырезанными из газетной страницы и наклеенными на листок. Иногда в них вообще не было никакого смысла. Но его ненависть была очевидной. Что бы он ни писал, его послания всегда были полны ненависти. Вот это меня и пугает. Что же я сделала такого, что этот человек так меня ненавидит? Я думала, думала…
Притянув к себе ее голову, он нежно поцеловал Гиту в губы.
– Только не начинай обвинять себя в чьих-то чужих проблемах. Ладно, пойдем в дом.
Собаки сидели, как и в первый раз, с тем же виноватым выражением на мордах, и она не смогла не улыбнуться им. Поставив коробку с продуктами на кухонный стол, она наклонилась, потрепала псов за ушами и оглянулась по сторонам. В тот первый раз она ничего толком не успела рассмотреть, увидела только старую мебель, сосновый стол и такие же стулья, нарядные веселые занавески. Апрельское солнце даже сквозь оконные стекла, и ткань занавесок казалось теплым и ярким. Приветствующим.
– Оставь коробку здесь. Пойдем, я покажу тебе свою комнату.
– Твою? – тихо переспросила она, и он остановился и взглянул на нее из-под чуть опущенных век.
– Ты предпочла бы свою, отдельную?
Она пожала плечами.
– Я не знаю. Твоей семье может не понравиться…
– Что у меня в комнате живет любовница? А я уверен, что они будут просто в восторге, – мрачновато поддразнил он ее. – Пойдем.
Следуя за ним по широкой, очень старой лестнице, истертой тысячами ног, она ощущала такую беспомощность, словно никогда больше ей уже не суждено принимать собственные решения. А это было так на нее не похоже.
Генри провел ее в глубину дома, мимо старинных портретов на стенах, многочисленных тяжелых дверей, свернул еще в один коридор и остановился перед древней дубовой дверью в самом конце. Он взглянул на Гиту, улыбнулся слабой, непонятной какой-то улыбкой, толкнул дверь, и девушка невольно ахнула. Комната за дверью оказалась огромной – в ней можно было поместить целую квартиру. На самом видном месте стояла широченная кровать под темно-красным парчовым балдахином с золотыми кистями. Гита в шоке смотрела на все это великолепие.
– Не иначе, как здесь останавливался Карл Первый!
Он хмыкнул, оценив похвалу, вошел в комнату и поставил ее чемодан около кровати.
– Ну тогда хотя бы роялисты или "круглоголовые".
– Нет, насколько мне известно, но вообще-то вполне возможно. У нас даже есть своя часовня.
– Разумеется. А подземные темницы?
– Только погреб, – словно извиняясь, сказал он.
Карл Первый (1600–1649) – английский король из династии Стюартов, низложен во время Английской буржуазной революции XVII века и казнен. – Здесь и далее примечания переводчика.
Роялисты – сторонники королевской власти.
"Круглоголовые" – презрительная кличка сторонников парламента в период Английской буржуазной революции XVII века (по характерной форме стрижки).
Глянув на него, а затем на гигантскую постель, Гита улыбнулась и, не выдержав, рассмеялась.
– О, Генри…
– Мда…
В комнате было два высоких, широких окна со встроенными под ними сиденьями. Снаружи окна были прикрыты деревянными ставнями. Письменное бюро – явно драгоценный антиквариат, два потертых кресла, стоящие по обе стороны огромного камина, и даже колокольчик с кисточкой для вызова слуг.
Все еще улыбаясь, радостно возбужденная, она подошла к колокольчику и перевела вопросительный взгляд на Генри.
– Он работает?
– Нет. Провода оборвались уже много-много лет тому назад.
– Жалко. А обязательного старого верного слуги у вас не имеется?
– Увы, нет, – покачал он головой.
Повернувшись спиной к камину, она оглядела эту необыкновенную комнату.
– Здесь чудесно.
– Да.
– И все это когда-нибудь будет твоим?
– Ну, да.
– Тогда, мне кажется, ты должен на мне жениться. Просто мечтаю стать владелицей всего этого.
– В самом деле?
– Да.
– Но у дома протекает крыша.
– О…
– Водосток нужно заменить, стены покрасить, зимой здесь страшно холодно, летом холодно тоже…
– К тому же ты не хочешь обзаводиться женой, – закончила она печально.
– Не хочу.
Чуть улыбаясь одними глазами, она подошла к нему и нежно обвила руками его шею.
– Тогда мне лучше примириться с ролью любовницы, не так ли?
– Да.
Он привлек ее к себе, удобно прижался всем своим длинным телом к ее телу и взглянул сверху вниз на ее очаровательное лицо. Наклонился и нежно ее поцеловал.
– Генри, почему ты привез меня сюда?
– Ты знаешь почему.
– Да, но ты говорил…
– О других, но не о тебе. И еще я убеждал тебя наслаждаться этим. Чтобы ты получала максимум удовольствия. И я собираюсь проследить, чтобы так оно и было. Но сперва нам нужно выгулять собак.
– Собак?
– Да. У меня не было времени выгулять их с тех пор, как я вернулся.
– Неужели?
– Да. – В уголках его глаз появились крошечные морщинки. – Слишком не терпелось увидеть тебя. Я по тебе соскучился.
– Правда? Как приятно это слышать.
– А мама убьет меня на месте, если собаки будут иметь неважный вид.
– Значит, ты ее боишься?
– Безумно.
– А где она сейчас?
– В Шотландии. Поехала навестить свою старинную приятельницу.
– И попросила тебя приехать и пожить здесь, чтобы присматривать за собаками?
– Ммм.
– Удивительное совпадение со временем моего пребывания в коттедже Синди, – пробормотала она с чуть насмешливой улыбкой.
– Ммм.
– А ты случайно не сам посоветовал твоей матери уехать именно на эти дни?
– Ммм.
– И неужели она ничего не заподозрила?
– Моя мама вообще отличается редкой подозрительностью.
– О Господи. – Опустив длинные, пушистые ресницы, она посмотрела на его грудь и медленно, лукаво улыбнулась. – А если бы Синди не предложила мне коттедж?
– Мы бы тогда остались в Лондоне.
Прижавшись к нему еще теснее, она пробормотала без особого интереса:
– Я даже не знаю их имена.
– Чьи имена?
– Собак!
– А-а, Бен и Лютер.
Поднимая на него взгляд зеленовато-карих глаз, чувствуя себя в тепле и безопасности, она задумалась.
– Лютер – это, должно быть, овчарка?
– Ммм.
– В честь Мартина Лютера Кинга?
– Умная девочка Гита.
– Потому, что он…
– Черный, разумеется, и потому что он сильный, преисполненный достоинства, честный и невероятно лояльный.
– Кто его так назвал?
– Мама. Она сказала, что пес выглядит прирожденным лидером. Она хотела назвать его либо в честь Мартина Лютера Кинга, либо в честь Отелло, но Том решительно отказался орать "Отелло!" из черного хода.
– Мы должны идти с ними прямо сейчас? – тихо спросила она.
Веселые искорки сверкнули в его глазах. И еще какое-то непонятное ей выражение.
– Я не думаю, что лишние, пять минут имеют особое значение.
– Мне может понадобиться больше, чем пять минут.
– В самом деле?
Скользнув ладонями к затылку Генри, она встала на цыпочки и поцеловала его медленным, долгим поцелуем, однако теперь одного лишь поцелуя, ощущения его губ на своих губах ей стало недостаточно.
– Задерни занавески, – прерывисто прошептала она, чуть оторвавшись от его губ.
– Нет нужды, – сказал он ей таким же нетвердым голосом. Подняв Гиту на руки, он понес ее через комнату к постели, уложил на мягкие одеяла, дернул за золотую кисточку, и вокруг них тут же сомкнулся полог кровати. – Но теперь и я не могу тебя видеть, – пробормотал он, проводя губами по ее щеке, подбородку, спускаясь ниже, к теплой шее. Его рука начала расстегивать пуговки рубашки на ее груди, затем скользнула к талии.
– Твои прикосновения просто чудесны, Генри.
– Да, – сказал он ей в плечо, – на ощупь, почти в темноте, так эротично…
– В темноте тепло и безопасно.
Она раздела его, пока он раздевал ее, медленно и с удовольствием. Их дыхание стало прерывистым, они оказались полностью обнаженными, и теплая, гладкая плоть коснулась такой же теплой плоти. В сгустившихся тенях от полога было проще и легче отбросить в сторону все приличия и стать какой-то совершенно иной женщиной. Женщиной, преисполненной страсти, сексуальной и дерзкой в любви.
Это были самые волшебные минуты за всю ее жизнь. Самые необыкновенные, потому что он не мог видеть ее, не мог читать выражение ее лица.
А потом, они лежали, прижавшись, друг к другу, дожидаясь, пока дыхание не придет в норму, и не говорили ни слова, они просто дышали, как единое целое. Она не знала, о чем он думает, только знала, чего хотелось ей. Ей хотелось, чтобы время остановилось, чтобы она навсегда смогла остаться в коконе тепла и темноты с мужчиной, который сделал ее жизнь особенной, чудесной – и печальной. Я могла бы любить тебя, сказала она ему молча. Я могла бы.
Осторожно приподняв голову, она посмотрела на его едва различимое в темных тенях лицо и мягким прикосновением кончика пальца обвела твердую линию рта. Он приоткрыл губы, чуть куснул ее за ноготь. Возбуждение снова охватило ее, жаркое, трепетное чувство: жажда, желание, страсть.
– Генри, – прошептала она, и он повернулся, перекатился на нее и поцеловал с той же страстью, что эхом отдавалась в ее голове, во всем ее теле.
Она прижала его к себе почти в отчаянии. Дико, безумно и почти агрессивно наслаждалась удовольствием столь же древним, как само время. И когда все закончилось, когда они оба лежали охваченные невероятной слабостью, он снова раздвинул полог вокруг кровати.
– А вдруг кто-нибудь подглядывает?
– Я хочу тебя видеть.
– Хочешь? – глухо переспросила она.
– Да. И если только этот тип не сидит в вертолете, зависшем у окна, то он не сможет увидеть тех, кто лежит в постели.
Встав на колени, он медленно провел ладонями по ее обнаженной коже. Она снова задрожала от нетерпения, и это возбудило его самого. Кончиками больших пальцев он коснулся самых интимных частей ее тела.
– Мы могли бы провести здесь весь день, – хрипло сказал он.
– Да, – согласилась она едва слышным шепотом. – Генри… Генри… – Она застонала, выгнув дугой спину. Я не знала, что могу… так много раз… – И с последним слабым, затихающим стоном свернулась в клубочек, обхватила себя руками, стараясь восстановить дыхание. Но он все еще не прекращал сводящих ее с ума ласк. – Генри, нет, – умоляюще и хрипло выдохнула она.
– Да.
– Нет.
Она толкнула его, и он упал рядом с ней. Гита смотрела на лежащего мужчину. Его глаза были темного, дремотного серого цвета, а губы слегка приоткрылись, словно дыхание давалось ему с трудом. И вид его так ее взволновал, что она потянулась к нему, ждущему ответных ласк, и Генри застонал от наслаждения.
Дрожащими руками он отвел темные вьющиеся волосы от ее лба, вгляделся в черты лица. Дыша еще чуть прерывисто, он хрипло спросил:
– Надеюсь, никакого чувства вины?
Она помотала головой. Но вместо вины в ней все росла мучительная потребность быть любимой и нужной ему.
– Как насчет душа?
– Вместе? – ахнула она.
– Угу.
– А тебе не кажется, что это может быть опасным?
– А кому нужна безопасность?
– Это безумие, Генри.
– Да, но мне нравится подобное безумие, и я не хочу, чтобы оно заканчивалось.
Когда-нибудь этому безумию, всему этому придет конец, подумала она и сказала:
– Мне кажется, я не могу двигаться.
Он улыбнулся. И доказал ей обратное.
Затем они приняли душ, и, пока она одевалась – на всякий случай подальше от окна, – Генри попросил ее снова дать ему те фотографии.
– Но зачем?
– Хочу попытаться определить, с какого места он снимал.
Вытащив конверт из чемодана, она передала его Генри.
– Только сначала оденься.
– Сейчас, – пробормотал он, перебирая снимки. – Одного не хватает.
– Я знаю, – сказала она, с вызовом глядя на него.
– Ты его уничтожила?
– Да.
Он кивнул. Поднявшись на ноги, все еще бесстыдно обнаженный, подошел к окну, держа фотографии в руке.
Длинная, мускулистая спина, длинные, безупречной формы ноги, широкие, сильные плечи и узкая талия. Замечательно стройный мужчина, с прекрасно развитой мускулатурой. Несмотря на то, что в комнате было прохладно, его золотистая кожа казалась теплой, пронизанной солнечным светом, к ней так и тянуло прикоснуться.
– Те фотографии, на которых ты выходишь из Блэйкборо-Холл, были сделаны откуда-то с высоты.
– Да, – согласилась она, подходя к нему и пристально оглядывая вековые деревья за окном.
– Под этим же углом или где-то, совсем рядом.
Положив ладонь на обнаженную гладкую спину Генри, она поверх его плеча вгляделась в фотографию, затем перевела взгляд на тропинку, по которой шла в тот день. Она смотрела, но ничего не видела; ощущение теплой плоти под пальцами – вот что целиком захватило ее сейчас. Припав к его спине щекой, она легко коснулась губами его кожи.
– Веди себя прилично, – мягко приказал он.
– Не хочу.
Генри бросил на нее откровенно поддразнивающий взгляд, передал ей фотографии и отошел, чтобы одеться.
Она вздохнула и снова посмотрела в окно.
– Вон то дерево около окна, тебе не кажется?
– Возможно, – пробормотал он за ее спиной. – Надень свитер – на улице холодно.
Рассеянно кивнув, она вложила снимки обратно в конверт и направилась к своему чемодану, чтобы взять из него теплый свитер.
– Мы выгуляем собак, а потом поедем в Ладлоу и поедим там.
– Отлично.
Он усмехнулся.
– Ты вдруг стала поразительно послушной.
– Я всегда послушна. Я вообще очень восприимчивая леди.
– Да, – согласился он негромко, и она порозовела.
– Я не это имела в виду!
– Вот как? Пойдем, я проголодался. Мы же сегодня не обедали.
– Мне нужно намазать лицо защитным кремом.
– Гита, но солнца же нет!
– Зато есть ветер. – Она переняла у него чуть поддразнивающий тон и легкую ироническую улыбку. – Красивая кожа должна быть постоянно защищена. Это одно из условий моего контракта, – добавила она мягко.
– Тогда иди и защити ее скорее.
Прежде чем покинуть усадьбу, Генри пошел взглянуть на дерево, росшее рядом с окном его спальни. Он осмотрел ствол, ветви, корни, выискивая какие-нибудь признаки того, что кто-то влезал на него, затем попробовал влезть сам.
– Ничего?
– Нет.
– Думаю, нам следует обратиться к местной полиции…
– Я уже это сделал. Я позвонил с фермы, когда ходил осматривать окрестности. И попросил Джона докладывать обо всех посторонних, если он кого-нибудь заметит.
– Спасибо.
– Пойдем.
Они прогулялись с собаками вокруг дома, а когда начало смеркаться, поехали в Ладлоу.
Оставив машину около супермаркета, они пошли по улице, поднимающейся на холм.
– Можно поужинать в "Перышках". Гита улыбнулась.
– В "Перышках"?
Он указал на гостиницу, построенную в семнадцатом веке.
– Вы не изучили окрестности должным образом, мисс Джеймс. А я ожидал, что…
– Мистер Шеддрэйк!
Они остановились, оглянулись и увидели запыхавшегося молодого человека, бегущего к ним с озабоченным выражением лица.
– Мистер Шеддрэйк!
– Да, – ответил Генри с такой холодностью, что даже Гита была поражена. Таким она его не видела с того самого первого дня в студии.
– Я написал отличную книгу…
– Можете отослать ее ко мне в офис, – решительно прервал его Генри. Повернувшись к Гите, он снова взял ее под руку и сделал шаг в сторону отеля.
– Но она у меня с собой!
Генри не обратил на него ни малейшего внимания.
– Мистер Шелдрэйк!
Генри снова остановился и посмотрел на молодого человека с редеющими каштановыми волосами и взволнованным лицом.
– Вам очень понравится моя книга! Она действительно отличная!
– В таком случае очень жаль, что у меня не будет шанса ее прочесть, – прорычал Генри.
– Как?!
– Мне не нравится, когда ко мне пристают на улице. Мне не нравится, когда со мной спорят. И мне определенно очень не нравятся люди, которые пренебрегают моими указаниями. Я предложил вам отослать ее на рассмотрение в мой офис; но сейчас беру свое предложение обратно.
– Но, как вы можете! Вы же литературный агент!
– Но, не публичный! – Спокойно отвернувшись от взъерошенного молодого человека, Генри взял стоящую в стороне Гиту под руку и решительно направился к отелю.
– В таком случае я пошлю ее кому-нибудь другому! – прокричал вслед незадачливый писатель.
– Валяйте, – пробормотал Генри себе под нос. – И если от тебя, Гита, сейчас волнами исходит неодобрение, то не лучше ли тебе поесть одной?
Она широко улыбнулась.
– Нет. Вовсе нет. Напротив. Это одобрение. Просто никто, кроме, пожалуй, Уинстона Черчилля, не мог бы отказать столь же внушительно.
Он глянул на нее, приподнял брови, и ее улыбка стала еще шире.
– Я тоже не люблю, когда ко мне пристают на улице, – сказала она мягко. – Ведь никому не придет в голову, так запросто подойти к хирургу и предложить ему провести небольшую операцию, когда хирург идет с дамой на ужин, верно?
– Верно, если только больному не хочется, чтобы этот хирург забыл свой скальпель там, где ему вовсе не место, – согласился Генри. Его лицо прояснилось, и они вошли в ресторан, где официант тут же предложил им уютный столик в углу.
– А вдруг книга этого парня действительно станет бестселлером? – лукаво поддразнила она его.
– Все возможно.
– И ты не станешь тогда скрежетать зубами и притворяться, что это тебя абсолютно не волнует?
Он пристально посмотрел на нее и произнес негромко:
– Я никогда в жизни не скрежетал зубами.
Он заказал вино и поглядел на нее, чуть приподняв одну бровь: мол, одобряет ли она его выбор?
– Ну, как, ты уже успела осмотреть городок? – спросил он.
Ее улыбка слегка увяла.
– Не слишком, – пробормотала она сокрушенно.