– Нет, – простонал он, – это помнить, совсем не стоит.
Перекатившись на бок, он притянул Гиту к себе, нежно потер ее запястья и поднес их к губам.
– Это помнить совсем не стоит, – серьезно глядя на нее, повторил он. – Раньше никогда не случалось, чтобы я терял контроль над собой. Ты права, Гита, ты обладаешь огромной властью надо мной.
Расстроенная из-за того, что, возможно, обидела его легкомысленными словами, она прошептала:
– Не хочу я обладать никакой властью! Я просто хочу быть счастливой. Не заставляй меня иметь над тобой власть, Генри. Пожалуйста, не заставляй.
Удивленный, он посмотрел на нее, а затем мягко привлек ее к себе и обнял так, как никогда до этого не обнимал. Его руки ласково и успокаивающе гладили ее спину.
– Ты говоришь, что не понимаешь меня, а сейчас я не понимаю тебя. Я думал… – Глубоко вздохнув, он продолжал: – Ты совсем не такая, какой я тебя представлял. Я увидел тебя, я тебя захотел и, как дурак, подумал, что ты такая же, как я сам.
– Как ты сам? В каком отношении?
– Такая же бесчувственная.
– Но ты не такой! – запротестовала она.
– Да, Гита, такой.
Встревоженная, она подняла голову и посмотрела ему в лицо, которое больше не выглядело ни самоуверенным, ни надменным, а скорее подавленным и мрачным.
– Я представлял себе ни к чему не обязывающие отношения: я приезжаю к тебе, когда у меня есть время и желание. Ты ждешь меня, и у тебя тоже не более чем физическая потребность. Взаимная необходимость, так сказать. Но потом, когда я поговорил с тобой в студии и увидел твою растерянность и уязвимость, я понял, что в моей власти причинить тебе боль. Обычно, Гита, я не вступаю в игру с невинными. Только с теми, кто знаком с правилами игры. С искушенными и опытными. Я думал, что ты именно такая. Но я ошибался. При этом я тогда уже понял, что не хочу уходить в сторону. Хотя и следовало бы. Но я не хотел и не мог.
– Синди наверняка рассказала тебе, какая я на самом деле?
– Да, – медленно согласился он, – но, очевидно, я неправильно понял ее слова.
– Неправильно понял? Как так?
– О, я не знаю…
– Нет, знаешь! Когда чуть раньше мы говорили внизу, на кухне, ты был уверен, что я корыстна и нахальна; но ведь не Синди же тебе это сказала? – спросила она с болью и удивлением.
– Не-ет, – медленно проговорил он, – но… – И, слегка нахмурившись, добавил: – Но думаю, что из-за своего мнения о женщинах вообще я неверно расценил то, что она говорила о тебе. Я ожидал, что ты другая, поэтому и решил, что так оно и есть на самом деле.
– Но все равно приехал ко мне, – прошептала она.
– Да. Заглянул в твои бездонные зеленые глаза – и погиб.
– Зеленовато-карие, – поправила она машинально.
– Зеленые, – настаивал он. – Глаза колдуньи. Но я не хотел узнавать тебя как человека. И вовсе не хотел причинять тебе боль. У меня нет никаких глубоких чувств, Гита, – скорее расположение, удовольствие. И безумное желание, – добавил он так тихо, что она едва расслышала.
Глядя ему в глаза, Гита почувствовала, что теплая беспомощность снова обволакивает ее тело, беспомощность, влекущая за собой жажду его прикосновений и потребность касаться его. Она перевела взгляд на его губы и наклонилась ниже, так, что смогла коснуться их и пробовать на вкус. Из ее горла вырвался слабый стон, когда она почувствовала, как отозвалось все его тело. Она хотела отдаваться любви медленно и нежно, она хотела, чтобы все было чудесно, потому что его слова прозвучали так, словно он собрался уйти навсегда. А она отчаянно боялась этого.
Переместившись в более удобную позу, она скользнула руками к шее Генри, еще раз коснулась губами его губ, дотронулась до них кончиком языка и слилась с его телом так, как хотела, чтобы это делал он, – с нежностью и наслаждением. Ей казалось, что это будет длиться бесконечно. Должно длиться бесконечно. И он был таким нежным! Поразительно нежным! Почти что любящим.
Свернувшись рядом с ним в клубочек, губами почти касаясь его груди, она прошептала с печальным вздохом:
– Это было чудесно.
– Да, Гита. Спасибо тебе.
– Не стоит благодарности.
Он засмеялся. И его смех казался настоящим. Чуть ли не счастливым. Возможно, он был прав. Надо забыть о тревогах и просто наслаждаться. Но она знала, что никогда не забудет того, что он сказал ей. Его слова подтверждали различие их натур.
Погладив ладонью ее волосы, он тихо сказал:
– Будь терпелива со мной, Гита. Для меня это совершенно новая исходная точка.
– Значит, это не конец? – Она с удивлением посмотрела на него.
– Конец?
– Я думала, что ты говоришь мне "прощай", – с болью сказала она.
Он внимательно посмотрел ей в глаза, затем положил, ее голову себе на грудь.
– Нет.
– Твой предыдущий опыт с женщинами был таким ужасным? – помолчав, спросила она.
– Ужасным? Нет.
– Но они не были такими, как я?
– Нет. Мои прежние женщины не были такими, как ты. Они ничего от меня не ждали – в эмоциональном отношении.
– Просто награду за оказанные услуги?
– Да Подарки, драгоценности, обеды и ужины и дорогих ресторанах. Но ты ведь не такая, не правда ли, Гита?
– Нет. Мне слишком трудно справляться со своими чувствами. В этом отношении у меня нет выбора. Я даже не знаю, хотела бы я вообще иметь выбор. Это все тоже ново для меня, Генри.
– Я знаю. – С ленивой улыбкой и мягким поцелуем, он пробормотал: – Но мне придется уехать.
– Уехать?
– Да. Я должен вернуться обратно в Лондон. Есть работа, которую мне нужно сделать. Люди, с которыми нужно увидеться. Места, в которых нужно побывать.
– Когда ты вернешься?
– Поздно вечером. Или завтра рано утром. Из-за собак. Сонная и теплая, не желая двигаться, Гита чувствовала себя сейчас гораздо более счастливой и успокоенной, так как знала, что он вернется. Она легко провела пальцем по его груди.
– Смотри, веди машину осторожно.
– Ммм. Не засыпай.
– Не буду.
Но веки ее отяжелели, тело охватили дремота и ощущение уюта, она поудобнее устроилась рядом с ним, смежила веки и провалилась в чудесный сон, полный надежды на счастливый конец…
Когда она проснулась, было уже темно, и Генри рядом не было. Потягиваясь и зевая, она полежала немного в постели, улыбаясь, окутанная воспоминаниями. Возможно, все еще будет хорошо. Впервые с того момента, как она встретила его, у нее возникло ощущение, что все будет хорошо.
Она встала и спустилась вниз, чтобы поужинать на кухне. Вернувшись обратно в постель уже после полуночи, она заснула глубоким сном без сновидений и спала до восьми утра следующего дня.
Позавтракав, Гита вышла на свою обычную прогулку, чтобы собрать сухие ветки для камина, потом повернула обратно, к коттеджу, и вдруг все изменилось. Кошмар вернулся и застал ее врасплох.
Сбросив на пороге заляпанные грязью кроссовки, она вошла через дверь черного хода в коттедж и уставилась непонимающим взглядом на толстый конверт, лежащий на кухонном столе. Может быть, это рукописи? Может быть, это Генри забыл его?
Взяв конверт, она открыла его и вытряхнула на стол содержимое. Пачка фотографий. Все еще удивленная, заинтригованная, она подобрала их и начала просматривать, и любопытство сменилось отвращением и страхом: на всех фотографиях была она, Гита, снятая здесь, в коттедже. За последние несколько дней она почти забыла о преследующем ее маньяке, о том, что за ней охотятся…
Вот она выходит из поместья… Вот раздевается в спальне… На месте ее глаз и сердца были вырезаны дырки… С криком, полным ужаса и злости, она швырнула пачку фотографий об стенку, и они разлетелись по полу. И в тот же момент на кухню вошел Генри.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
– Ты кому-то сказал, что я здесь? – сухо бросила ему Гита вместо приветствия.
– Нет.
– Тогда, наверное, Синди сказала. Хотя зачем это ей? – нахмурилась она. – Ведь смысл моего бегства сюда и заключался в том, что никто не будет знать где я нахожусь.
– Но может быть, она и не говорила. Может быть, этот человек сам проследил, куда ты направляешься, – негромко и рассудительно сказал Генри. – Ты смотрела в зеркальце заднего вида, когда ехала сюда?
– Нет, не смотрела.
Он молча подобрал рассыпанные фотографии, явно для того, чтобы взглянуть на них, затем подошел к столу и аккуратно положил их обратно в конверт.
– Отпечатаны непрофессионально, – сказал он. – Имея оборудование, вполне можно сделать это самому, не прибегая к услугам фотостудии. И негативов нет, – добавил он тихо.
Она не ответила.
– Как они здесь оказались?
– Фотографии лежали на столе, когда я вошла, – сказала она ровным голосом. – Это означает, что он заходил в дом, пока меня не было. То есть он… – Не договорив, она ударила рукой по подоконнику. – Он мог…
– Но не сделал этого.
– Нет. Но он где-то рядом, так ведь? Сидел в кустах, поджидая, наблюдая за мной. Но почему? – Развернувшись, она в отчаянии глянула на него. – Почему? За что? – прошептала она.
– Я не знаю.
– И он проколол мне глаза на снимках… – Ее голос сорвался, она отвернулась.
Генри подошел к ней и привлек к себе.
– Как же он попал внутрь?
– Внутрь?.. – приглушенным эхом отозвалась Гита, уткнувшись лицом в его свитер. Подняв голову, она растерянно оглянулась по сторонам, словно пытаясь обнаружить какую-нибудь подсказку.
– Долго тебя не было дома?
– Я прогулялась по лесу, искала ветки для камина.
– Ты запирала дверь?
– Нет, – призналась Гита.
Он глянул на конверт.
– Ты хочешь, чтобы я их уничтожил?
– Нет. Полицейские велели мне сохранить, что годится для улик, – горько сказала она, – на тот случай, если они поймают этого мерзавца.
– Все началось, когда ты заключила контракт с "Верлейн"?
– Не допрашивай меня, ладно, Генри? – Оттолкнув его в сторону, она снова отошла к окну и повернулась спиной.
– Но ведь так? – настаивал он с той же упрямой интонацией.
– Да! – резко бросила она.
– А ты не думала, что это может быть женщина? Кто-то из тех, кто хотел, но не получил эту работу? Из тех, кто очень к этому стремился?
– Конечно, думала! Ни о чем другом я не думала так много за последние три месяца! Но сотрудники "Верлейн" проверили всех остальных претенденток и не нашли ничего подозрительного.
Генри задумчиво глянул на нее.
– Собирай свои вещи, – приказал он негромко. – Я выйду и на всякий случай осмотрю все вокруг.
– Не приказывай мне, Генри!
Он резко остановился и посмотрел на нее. Молча и выжидательно.
– Прости, – пробормотала она. – Но я очень зла. И я не собираюсь спасаться от него бегством.
– Но ты не можешь оставаться здесь одна.
– Разумеется, могу! Я…
– Что? Найдешь его? Вступишь с ним в борьбу?
– Да прекрати же меня пугать!
Бесшумно приблизившись к ней, он мягко дотронулся до ее лица своими длинными, красивой формы пальцами.
– Ты не должна здесь оставаться, – ласково повторил он. – Ведь я не смогу все время быть с тобой.
– Но я и не хочу, чтобы ты все время был со мной!
– Гита…
Резко отвернувшись от него, она пробормотала с вызовом:
– Он не станет нападать на меня в открытую.
– Не станет? Ты уверена?
Ее глаза испуганно расширились, и она почувствовала, что сейчас заплачет.
– Это мог быть и ты, – сказала она неуверенно и робко.
– Мог, – тихо согласился он. – Но это не я.
– Я имею в виду, что ты ворвался в мою жизнь совершенно неожиданно. Вдруг приехал сюда… Я просто не знаю, что мне делать, Генри!
– Зато я знаю. Ступай, собери свои вещи. – Он ждал, глядя на нее, и она, наконец, сдалась и кивнула.
– Но это так несправедливо!
– Несправедливо, – согласился он и вышел из дома.
– Только не уходи далеко! – крикнула она ему вслед.
– Хорошо! – донеслось уже со двора.
Стоя там, где он оставил ее, она взглянула на конверт. Схватила его и снова перебрала фотографии, пытаясь определить, когда была снята каждая из них. И тут наткнулась на один из снимков: она почти в полный рост, обнаженная. Очевидно, снимок был сделан через окно, когда она выходила из ванной комнаты, и, вероятно, утром: на теле ее виднелись приглушенные солнечные блики. Лицо Гиты исказила гримаса, и она быстро разорвала фотографию на мелкие клочки. Это уж точно никогда не будет представлено в качестве улики! Никто и никогда не будет хихикать над этим снимком!
Внезапно ощутив тошноту, потрясенная до глубины души, несмотря на браваду, она снова аккуратно собрала фотографии и вложила их в конверт. Почему Генри никого не заметил, он же выгуливал собак! Ведь должен он был увидеть хоть что-то! А собаки? Собаки ведь чуют незнакомых, всех, кто кажется им подозрительным.
Что-то вынудило ее снова вытащить фотографии, словно они могли вдруг волшебным образом превратиться в нечто невинное – в чужие фотографии, снятые во время летнего отпуска. Снимки были сделаны с небольшой высоты – с задней стороны дома, с холма, если идти вверх по дороге к поместью Генри. Может быть, с дерева? И потому ни она, ни он не заметили никого постороннего поблизости.
Шлепнув фотографии на стол, до боли сжав кулаки, она смотрела перед собой ничего не видящими глазами. Ее обесчестили, над ней надругались – это ощущение разрасталось в ней. Где же негативы снимков? Неужели их собираются использовать еще для чего-то? Неужели этот человек все еще наблюдает за ней? Наблюдает за ее реакцией, за ее потрясением?
– Ну что ж, смотри, ради Бога! Наслаждайся! – закричала она, но ее голос сорвался в сдавленное рыдание. Сжав зубы, чтобы не расплакаться, она расправила плечи и отправилась наверх собирать чемодан. Оказавшись в спальне, она сначала плотно задернула все занавески. И начала собираться очень быстро, просто на всякий случай…
Нарушение ее права на частную жизнь, наглое подсматривание в замочную скважину – вот что так злило Гиту и выводило ее из равновесия… Слава Богу, у него хотя бы нет фотографий, на которых она вместе с Генри… Или есть? А вдруг он пошлет их в качестве следующего "подарка"? Или таких фотографий быть не может, поскольку фотограф – сам Генри? Дурацкая мысль, но… Нет, невозможно. Это же абсурд, Гита. Генри нет нужды присылать тебе снимки.
Когда он вернулся, она была готова и ждала его. Разозленная.
– Никого? – спросила она тихо.
Он помотал головой и посмотрел на нее мрачными, потемневшими глазами.
– И ты ничего и никого не видел, когда в тот день я уходила из поместья?
– Нет.
– Хороши же у тебя собаки, если они даже не могут учуять постороннего!
– Да уж, хороши, – согласился он. – Холодильник выключен? Дверца посудомоечной машины открыта?
– Все сделано, – натянуто сказала она. – Я уже заперла черный ход и все окна.
Он кивнул, подхватил ее чемодан, подождал, пока она возьмет со стола коробку с продуктами, и пошел к выходу. Включил сигнализацию, закрыл и запер входную дверь и отнес ее чемодан к машине.
– Ты знаешь код, – негромко произнесла она. – Что?
– Ты знаешь код сигнализации!
Он остановился, внимательно посмотрел на нее и терпеливо объяснил:
– Разумеется, я знаю номер. Когда Синди здесь нет, мы всегда присматриваем за ее коттеджем. Ты хочешь, чтобы я вел машину?
Она безразлично кивнула.
– Прости. А как быть с твоей машиной? Он взглянул на нее, не скрывая удивления.
– А при чем тут моя машина?
Раздраженная, она не выдержала:
– Но она остается здесь, а ты уезжаешь!
– Куда уезжаю?
– В Лондон!
– Мы вовсе не собираемся в Лондон, – сообщил он ей, укладывая чемодан и коробку с продуктами в багажник.
– А куда же мы тогда едем?
– В усадьбу.
– В твою усадьбу?
– Конечно, в мою усадьбу. Садись в машину, Гита.
– Нет, не сяду. И мы не поедем в усадьбу. Ты же сам хочешь, чтобы наши отношения оставались свободными. Ты сам так говорил! А наши отношения вряд ли можно будет назвать свободными, если я буду жить в твоем доме.
Вздохнув, он обошел машину, открыл переднюю дверцу со стороны пассажирского сиденья и мягко толкнул Гиту внутрь.
– Пристегнись.
– Генри!..
Он снова обошел машину, сел на место водителя и включил зажигание.
Он выехал на дорогу, повернул налево, и еще раз налево, к въезду на территорию усадьбы, и все это время она обыскивала настороженным взглядом деревья вдоль дороги, поля, каждую машину, проезжающую мимо. Обыскивала – и ощущала внутри себя тревогу, злость, готовность и желание дать отпор.
– Раньше здесь был парадный въезд для карет, – сказал он. – Ажурные ворота из литого чугуна. Парк с дикими оленями.
– Что?
– Ничего. Повнимательнее, Гита.
– Я пыталась увидеть…
– Знаю.
Повернувшись, она взглянула на него, а затем снова уставилась на дорогу, на пастбища и овец и вздохнула.
– Парк с оленями?
– Да.
– А сейчас ничего этого нет?
– Да, к сожалению, ничего нет. В течение нескольких прошедших столетий владельцы этой усадьбы нуждались в деньгах – причем довольно часто – и клочок за клочком продавали свои владения. Так что теперь от былой роскоши осталась только усадьба Блэйкборо-Холл.
– Блэйкборо?
– Да. Майлс Блэйкборо был ее первоначальным хозяином. – Генри снял руку с руля управления и сжал ее ладони. – Не сдавайся, Гита, – попросил он тихо.
– Не собираюсь. – Но как долго будет это все продолжаться? Всегда? Всю ее жизнь? – Твоя семья не будет против, если я поживу здесь?
– Нет.
– А когда они возвращаются?
– Через несколько дней.
Она вздохнула, посмотрела на приближающуюся усадьбу Блэйкборо-Холл. С фасада она выглядела еще более обветшавшей, чем с обратной стороны, но, тем не менее, казалась уютной и спокойной. Усадьба простояла здесь так много времени – видела немало мятежей, революций, гражданскую войну, – но пронеслись столетия, а Блэйкборо-Холл как стояла, так и стоит на своем месте. Сейчас усадьба показалась Гите своего рода СИМВОЛОМ стойкости и выносливости.
– Именно сюда Синди постоянно прибегала в детстве?
– И все еще продолжает это делать, – сказал он.
– Я не знала, – равнодушно пробормотала она, – что она выросла здесь.
Странно вообще-то. Они были подругами так много лет, а она даже понятия не имела, где прошло детство Синди.
Он въехал под арку и остановил машину около конюшен, где сейчас помещался трактор.
– А зачем тебе нужен трактор?
– Том использует его, чтобы таскать бревна для дров. Вроде грузоподъемника. – Он улыбнулся. – Носится на нем по лесам, как Индиана Джонс по джунглям.
– Твой отчим?
– Да.
– Тебе он нравится?
– Очень нравится. – Выключив двигатель, Генри повернулся и всмотрелся в ее лицо. – Представь себе, как этот твой преследователь может поступить с тобой в самом худшем случае, – сказал он тихо, – а затем подумай, сможешь ли ты этому помешать. Помни, он трус, Гита. А ты нет.
– Что меня поддерживает сейчас, так это злость, – призналась она.
– Тогда оставайся злой.
– Но когда я думаю, что он следил за мной, видел меня…
– Тогда не думай, – посоветовал он.