И все-таки, когда Аррошкоа встает, собираясь уходить, в глазах сестры Марии-Анжелики появляется выражение еще человеческого смятения и страдания: дрогнувшим голосом она просит его остаться еще немного. И у Рамунчо внезапно возникает желание броситься перед ней на колени и, прижавшись головой к краю ее покрывала, выплакать рвущиеся из груди рыдания, просить у нее прощения, просить прощения у настоятельницы, которая кажется такой доброй; сказать им всем, что она его невеста, с которой он обручен с детства, что она – его надежда, мужество, жизнь, что нужно сжалиться над ним и вернуть ее ему, потому что без нее для него все кончено… Все, что есть в его сердце доброго, загорается бесконечной жаждой мольбы, страстной молитвой, верой в доброту и человеческое сострадание…
И, Боже мой, кто знает, осмелься он на эту страстную мольбу чистейшей нежности, кто знает, какие добрые, мягкие, человеческие чувства, быть может, разбудил бы он в душах бедных девушек, закутанных в черные покрывала. Может быть, даже сама настоятельница, эта высохшая старая девственница с детской улыбкой и славными ясными глазами, открыла бы ему свои объятья, все поняв, все простив, забыв об уставе и обетах! И быть может, Грациоза была бы ему возвращена без похищения, без обмана, почти прощенная своими монастырскими подругами. И уж по крайней мере, если бы все это оказалось невозможным, утешением для него стало бы долгое, нежное, скрепленное безгрешным поцелуем прощание.
Но нет, он по-прежнему молча сидит на своем стуле. Даже это, даже эту мольбу не в силах он выговорить. А уже действительно пора уходить. Аррошкоа встает и делает ему решительный знак головой. Тогда Рамунчо тоже поднимается, берет свой берет, готовый последовать за другом. Они благодарят за ужин и прощаются какими-то тихими, почти робкими голосами. Во время всего визита эти два гордеца держали себя очень вежливо, очень почтительно, даже робко. И вот теперь, как будто ничего не случилось, как будто не были здесь разбиты надежды и жизнь одного из них, они спокойно спускаются по чистенькой лестнице среди белых стен, а монахини освещают им путь.
– Пойдемте, сестра Мария-Анжелика, – весело говорит настоятельница, – мы вдвоем проводим их вниз до конца аллеи, знаете, там, где она поворачивает к деревне…
Кто она, старая фея, уверенная в своем могуществе, или простушка, бессознательно играющая со всепожирающим пламенем?..
Все кончено; они смирились и с раздирающей душу болью, и с вечной разлукой; мятежные порывы потухли, словно засыпанные белыми ватными хлопьями, и вот они идут рядом по аллее, теплой, весенней, любовно обволакивающей их ночью, под покровом молодой листвы, среди высокой травы, напоенной соками властно пробуждающейся к новой жизни природы.
Не сговариваясь, словно желая удлинить теряющуюся во мраке тропинку, они медленно идут сквозь восхитительную темноту, сжигаемые страстным желанием и мучительным страхом мимолетного соприкосновения одежды, хоть легкого касания руки. Аррошкоа и настоятельница, тоже молча, ступают за ними след в след. Монахини в своих сандалиях и контрабандисты в туфлях на веревочной подошве бесшумно, словно призраки, идут сквозь теплый мрак ночи, и их странный неторопливый кортеж в погребальном молчании спускается к тому месту, где их ждет повозка. Тишина царит в окружающем их непроглядном мраке, заливающем и леса, и глубокие горные ущелья. А наверху в беззвездном небе дремлют тяжелые облака, насыщенные животворящей влагой, которую ждет земля и которая изольется на нее завтра, чтобы сделать листву еще более густой, а траву еще более высокой; тяжелые облака над их головами таят в себе то великолепие южного лета, которое с детских лет очаровывало и волновало их обоих и которого Рамунчо, наверное, никогда уже больше не увидит, а Грациозе суждено смотреть на него безжизненными глазами, не понимая и не узнавая его…
Вокруг них на маленькой темной аллее – ни души, и деревня внизу, кажется, уже спит. Совсем темно. Ночь раскинула свой таинственный покров над этим глухим краем, над его горами и дикими ущельями… И как легко было бы осуществить то, что задумали эти двое молодых людей, в этом уединенном месте с уже готовой повозкой и резвой лошадью!
Но, так и не сказав ни слова и не прикоснувшись друг к другу, возлюбленные доходят до поворота дороги, где они должны расстаться навеки. Повозка уже на месте, рядом стоит маленький мальчик с фонарем, лошадь нетерпеливо ждет седоков.
Настоятельница останавливается: вот и конец последней прогулки, которую им суждено было совершить вместе в этом мире, и старая монахиня чувствует, что в ее власти произнести окончательный приговор. Все тем же тоненьким и почти веселым голосом она говорит:
– Ну, сестра моя, попрощайтесь с гостями.
Она произносит это с невозмутимым спокойствием парки, чей смертный приговор обжалованию не подлежит.
Действительно, никто даже и не пытается сопротивляться этому бесстрастному приказу. Мятежный Рамунчо побежден, побежден тихими белыми силами. Еще дрожа от только что пережитой глухой внутренней борьбы, он опускает голову, лишенный воли и мысли, словно околдованный злыми чарами…
– Ну, сестра моя, попрощайтесь с ними, – спокойно повторяет старая парка. И, видя, что Грациоза всего лишь протягивает руку Аррошкоа, добавляет:
– А вы разве не поцелуете вашего брата?.. Наверное, она только об этом и мечтала, маленькая сестра Мария-Анжелика, расцеловать его от всего сердца, от всей души, сжать его в объятьях, приникнуть к его плечу, ища поддержки в это мгновение сверхчеловеческой жертвы, когда нужно расстаться с любимым, так и не сказав ни слова любви… И все же в ее поцелуе есть что-то испуганное и безжизненное; это поцелуй монахини, чем-то напоминающий холодное прикосновение уст усопшей.
Бог весть, когда она снова увидит своего брата, хотя тот и не покидает край басков! Когда еще услышит она что-нибудь о матери, о доме, о деревне! Когда еще забредет сюда какой-нибудь прохожий из Эчезара!
А Рамунчо она даже не осмеливается протянуть свою бессильно опущенную маленькую холодную руку, сжимающую четки.
И вот они уходят; медленно, подобные безмолвным теням, возвращаются они в скромный монастырь под сенью креста. А два усмиренных бунтовщика неподвижно смотрят им вслед, пока их более черные, чем ночь, покрывала не растворяются в густом сумраке аллеи.
О! она тоже сломлена, та, что вот-вот исчезнет во мраке поднимающейся к монастырю тропинки. Но она словно не чувствует боли, одурманенная умиротворяющим белым туманом; душевная боль растворяется в каком-то подобии сна наяву. Завтра она уже снова вернется к своему до странности простому существованию, которое останется неизменным до самой смерти: лишенная собственного "я", выполняющая каждый день одни и те же нехитрые обязанности, окруженная безликими, от всего отрекшимися существами, она будет идти сквозь жизнь, устремив взор к сладостному небесному видению.
И так без перемен и без передышки до самой могилы, среди неизменно белых стен кельи, переезжая по чужой воле, даже не успевая к нему привязаться, из одного жалкого сельского монастыря в другой. Ничего не иметь и ничего не желать в этом мире, ничего не ждать и ни на что не надеяться. Считать пустыми и преходящими скоротечные мгновения земной жизни и чувствовать себя освобожденной от всего, даже от любви, как освобождает одна лишь смерть…
Тайна подобного существования останется навеки непостижимой для этих двух молодых мужчин, созданных для борьбы, красивых, сильных, полных желаний, созданных для того, чтобы наслаждаться жизнью и страдать от нее, чтобы любить и давать жизнь…
О crux, ave, spea unica!
Монахини уже скрылись из виду, они вернулись в свой маленький уединенный монастырь.
Аррошкоа и Рамунчо не говорят ни слова о сорвавшемся предприятии, ни о том, почему впервые в жизни им вдруг изменило мужество. Они почти стыдятся своей внезапной и непреодолимой робости.
Некоторое время их головы были обращены в сторону медленно удаляющихся монахинь; теперь они смотрят в темноте друг на друга.
Сейчас они расстанутся и, наверное, навсегда. Аррошкоа передает другу поводья маленькой повозки, которую он обещал одолжить ему.
– Ну, вот и все, мой бедный Рамунчо! – говорит он дружески-сострадательным тоном, в котором ясно слышится: "Уезжай, раз уж ты не сумел сделать то, что задумал; а мне, знаешь, пора, меня ждут товарищи…"
Раймон хотел в последний раз перед разлукой прижать к сердцу брата своей возлюбленной, дать волю слезам, которые, быть может, хоть на мгновение утишили бы его боль.
Но Аррошкоа снова стал таким, каким бывал в свои дурные дни, бездушным красавцем игроком, которому нет дела до слабых и робких. Он рассеянно пожимает руку Рамунчо:
– Ну, ладно, прощай!.. Желаю удачи, там, за океаном!.. И бесшумным шагом удаляется в темноту, туда, где на границе его ждут контрабандисты.
Вот и все, больше у него никого нет на свете… Раймон ударом кнута пускает вскачь маленькую горную лошадку, и та мчится вперед под легкий перезвон колокольчиков. Этот поезд, который должен пройти через Араноц, этот пароход, отплывающий из Бордо… какой-то инстинкт еще подсказывает ему, что нужно успеть вовремя. Он торопится, сам не зная почему, словно лишившееся души тело, машинально выполняющее приказ; и вскоре он, не имеющий в этом мире ни цели, ни надежды, углубляется в дикую чащу леса, в непроглядный мрак майской ночи, который открывается монахиням из высоких окон их монастыря.
Для него все навеки кончено, и родина, и восхитительные сладостные грезы юности. Он словно растение, вы рванное с корнем из родной баскской почвы, гонимое прочь прихотливым ветром.
Колокольчики на шее лошади весело позванивают в тишине заснувшего леса; привязанный к повозке фонарь освещает печальному беглецу покрытые свежей листвой ветви дубов и растущие вдоль дороги цветы Франции, иногда он узнает дома знакомой деревушки, старую церковь – все, что он никогда больше не увидит, разве только в очень далекой, почти нереальной старости.
Впереди у него Южная Америка, изгнание без надежды на возвращение, бесконечная новизна полного неожиданностей мира, встреча с которым теперь пугает его. Впереди целая жизнь, вероятно, еще очень долгая; душе его, оторванной от родной почвы, суждено там страдать и ожесточиться, и кто знает, в каких трудах и в какой борьбе истощится его молодая сила.
А там, наверху, в своем маленьком монастыре, в своем маленьком склепе с белыми стенами монахини безмятежно читают свои вечерние молитвы…
О crux, ave, spes unica!
Примечания
1
Баскский язык – язык басков, древнейшего коренного населения Пиренейского полуострова; стоит особняком среди других живых языков Европы; некоторые ученые придерживаются гипотезы о родстве баскского и грузинского языков.
2
Атриум – внутренний дворик в античном римском жилом доме.
3
Мантилья – шарф, накидываемый на голову; испанский национальный наряд.
4
Фестон – здесь: зубчатая кромка.
5
Кастаньеты – испанский национальный ударный музыкальный инструмент из двух деревянных раковин, связанных между собой шнурком.
6
Карабинеры – в Испании так называются солдаты пограничной стражи.
7
Лапта. – Имеется в виду пелота, игра, родственная русской лапте; описание ее автор дает ниже, в главе 4.
8
Байонна – город и порт в устье Адура, на крайнем юго-западе Франции.
9
Месса – католическая обедня.
10
Фанданго – испанский народный танец умеренного движения, сопровождаемый игрой на кастаньетах; тактовый размер трехдольный.
11
Капитель – верхняя часть колонны.
12
Неф – в архитектуре так называется вытянутая в длину, прямоугольная в плане часть помещения культового здания, разделенного рядами колонн, арок или столбов.
13
Фисгармония – клавишный духовой инструмент, напоминающий орган, но значительно меньше последнего; еще одно отличие от органа: воздух в мехи фисгармонии накачивает сам играющий, нажимая ногами на специальные педали.
14
"Идите, месса окончена" (лат.), обращенные к верующим слова священника, которыми заканчивается католическое богослужение.
15
Тамбурин – здесь: южноевропейский народный ударный инструмент, представляющий собой узкий продолговатый барабан.
16
Сегидилья – испанский народный танец быстрого, капризного движения; тактовый размер трехдольный, ритм разнообразный; танец сопровождается игрой на кастаньетах и песней, которая также называется сегидильей.
17
Викарий – букв.: "тот, кто замещает старшего"; в католической церкви нового времени – заместитель приходского священника, исполняющий при отсутствии последнего его обязанности, в том числе – совершающий богослужение.
18
Блэд – разновидность игры в пелоту, когда мяч игроки бросают в левую из двух пересекающихся под прямым углом высоких (по 12–14 м) стенок; стенка эта разделена вертикальными линиями, ограничивающими пронумерованные сектора; захват мяча, отскочившего от "энного" сектора, дает игроку такое же ("энное") количество очков. Блэд считается самой современной изо всех разновидностей баскской лапты.
19
Андалузия – историческая область на юге Испании.
20
Муэдзин (араб, муэззин, муаззин) – служитель мечети, в обязанности которого входит пять раз в день провозглашать с минарета призыв на молитву.
21
Лесака – селение в Испанских Пиренеях, близ французской границы.
22
Скабиоза – род травянистых растений семейства ворсянковых; цветки его собраны в головчатые соцветия на длинных цветоносах; существует около сотни видов скабиоз, распространенных главным образом в средиземноморских странах; здесь имеется в виду однолетнее растение с красивыми бархатистыми цветами – скабиоза темно-пурпурная.
23
Ребот – рикошет (исп.) – разновидность пелоты, в которой существуют две стенки – фронтальная и рикошетирующая, а посредине площадки натянута сетка наподобие теннисной; игра в ребот ведется при помощи ракеток.
24
Прерия – автор имеет в виду пампасы, или пампу, – южноамериканские равнины с черноземной почвой и степной растительностью.
25
Гачуча – баскское уменьшительное имя от испанского имени Грациоза. (Примеч. авт.)
26
Дамасий I (исп. Damaso; 366–384) – римский папа, испанец по происхождению; праздник его отмечается католической церковью 11 декабря, в годовщину его смерти.
27
Химера – здесь: неосуществимая, странная мечта.
28
Бискайский залив – часть Атлантического океана, омывающая западное побережье Франции и северное побережье Испании.
29
Стреха – нижний, свисающий край крыши.
30
Юкка – род древовидных растений семейства лилейных, с пучками длинных, жестких, колючих листьев на концах стволов и ветвей; родина юкк – Америка, но как декоративные растения они разводятся и в Южной Европе.
31
Халдея – старинное семитское название Южного Двуречья (в современном Ираке), где обитало в VII в. до н. э. арамейское племя халдеев.
32
Литания – молитва в форме постоянного повторения обращений к Иисусу Христу, Деве Марии или какому-нибудь святому, в которой формула обращения повторяется множество раз.
33
Космография – учебный предмет, содержащий описание вселенной, а также краткие сведения по астрономии, метеорологии, географии и геологии.
34
Катехизис – краткое изложение христианского вероучения в форме вопросов и ответов.
35
Альфонс XIII (1886–1941) – испанский король, правивший с 1902 г. по 1931 г., когда был свергнут революцией и бежал за пределы страны. Роман П. Лоти вышел в свет в 1897 г., когда Альфонс XIII был еще мальчиком, а правила за него мать (королева-регентша).
36
Биллон (биллонная монета) – неполноценная монета, в которой количество благородного металла (в данном случае – серебра) составляет меньшую часть и значительно уступает примесям – меди и ее сплавам.
37
Ланды – равнинная песчаная местность во Франции, вдоль Бискайского залива, достигающая в ширину 100–150 км; у океанского побережья значительную площадь занимают дюны.
38
Лье – старинная французская мера длины, равная четырем километрам.
39
"Радуйся, Мария". Начальные слова вечерней католической молитвы, содержащей благословение Марии как Богоматери.
40
Крещендо – оттенок исполнения музыкальной фразы: "постепенно увеличивая силу звука" (ит.).
41
Сомбреро – шляпа (исп.).
42
Зуавы – алжирские стрелки; колониальные французские войска, формировавшиеся главным образом из жителей Северной Африки – как коренных национальностей, так и европейцев.
43
Речь идет не об обычной вишне, а о лавровишне, которая на Пиренейском полуострове повсеместно цветет в апреле; очевидно, здесь речь идет о долине с особым микроклиматом, где преграждающие путь холодным ветрам горы значительно повышают температуру замкнутой котловины и способствуют ускорению естественного роста растений.
44
Кантабрийское побережье – северное побережье Испании, раскинувшееся у подножия Кантабрийских гор, западного продолжения Пиренеев; край этот был в древности назван Кантабрией в честь населявших его племен – кантабров.
45
Голгофа – холм на окраине Иерусалима, где, согласно евангельскому преданию, был распят Иисус Христос; в переносном смысле – место страданий, мучений.
46
Верхние Пиренеи – французский департамент, расположенный к востоку от департамента Нижние Пиренеи, где происходит основное действие романа; по отношению к своему западному соседу Верхние Пиренеи представляют собой более гористый и дикий край.
47
В дальнейшем автор часто пользуется этим французским эквивалентом баскского имени Рамунчо.
48
Литургия – центральное богослужение католического церковного обряда, то же, что и месса; включает в себя молитвословия, предназначенные для пения, чтение отрывков из Библии, а также ряд символических действий и процессий.
49
Сан-Себастьян (баск. Доности) – крупный город и порт на северном побережье Испании, центр пограничной с Францией провинции Гипускоа.
50
Приветствую тебя, о крест, единственное упование (лат.).
51
Кюре – католический приходский священник во Франции.
52
Парки – богини судьбы в римской мифологии; по позднейшим представлениям, этими богинями были три сестры, прявшие нити жизни всех живущих на земле людей.