- Диана была сегодня какая-то странная, - сказала Люсиль. - Я разговаривала с Антуаном и Клер, когда увидела, как она пробирается к нам сквозь толпу. Эти остекленевшие глаза, потерянный вид… Мне стало страшно.
Она попыталась засмеяться. Шарль повернул к ней голову.
- Вам стало страшно? А может быть, вам стало ее жалко?
- Да, - ответила она спокойно. - И жалко тоже. Когда женщина стареет - это ужасно.
- Когда мужчина - тоже, - весело добавил Шарль. - Уж будьте уверены.
Оба рассмеялись. Рассмеялись тем неестественным, неживым смехом, от которого кровь стынет в жилах. "Ну что ж, - подумала Люсиль. - Значит, так. Будем избегать опасных поворотов, будем шутить и втайне делать, что захочется. Но что касается меня, то завтра, в пять часов, я буду в объятиях Антуана".
И она, которая так ненавидела жестокость, вдруг обрадовалась тому, что способна на нее.
Потому что ничто, ничто на свете не в силах было помешать ей встретиться с Антуаном, услышать его голос, ощутить его тело, его дыхание. Она знала это, и собственное всепоглощающее желание удивляло ее все больше и больше. Оно было даже острее, чем то состояние счастья, которое она испытала там, на коктейле, когда встретилась с ним взглядом. А ведь раньше ее планы зависели от погоды, настроения… Настоящая любовь, страсть пришла к ней только раз, когда ей было двадцать лет. И это была печальная история. Поэтому с тех пор она относилась к любви осторожно, с грустью, почти как и к религии. Словно все это не имело смысла, все было обречено кончиться ничем. И вдруг она обнаружила в себе силы любить и быть счастливой. И это чувство вместо того, чтобы удобно и тихо устроиться внутри, переполняло ее, рвалось наружу. Раньше она не замечала, как проходит время: дни сливались в недели и уходили прочь. Теперь она сомневалась, хватит ли ей этого времени на любовь к Антуану.
- Знаете, Люсиль, на днях я уезжаю в Нью-Йорк. Мол-сет, поедете со мной?
Голос Шарля был абсолютно спокойным, словно он и не сомневался в ее ответе. К тому же Люсиль любила путешествовать, и он это знал. Но она не ответила сразу.
- Почему бы и нет. Вы едете надолго?
"Невозможно, - подумала она, - невозможно. Что я буду делать без Антуана десять дней? Шарль слишком рано принялся создавать препятствия. Или слишком поздно. В любом случае это жестоко. Я готова отдать все города мира за комнату Антуана. Мне не нужны другие путешествия и открытия, кроме тех, что мы можем сделать вместе в темноте ночи". Она вдруг ясно и четко вспомнила один эпизод в постели, смутилась и отвернулась к окну.
- Десять, пятнадцать дней, - ответил Шарль. - Нью-Йорк очарователен весной. Вы же его видели только зимой. Я помню как-то вечером было так холодно, что вы чуть не отморозили нос. Он у вас стал синий-синий. Глаза огромные, волосы взлохматились… Вы смотрели на меня с таким упреком, словно я это нарочно устроил.
Он засмеялся. Голос его был полон нежности, приятных воспоминаний. Люсиль так же вспомнила ту зиму, тот жуткий холод, но эти воспоминания не тронули ее душу. Еще в памяти осталась какая-то путаница из отелей и ресторанов. Все эти меланхолические, душещипательные воспоминания были привилегией Шарля и только его. Ей стало стыдно. Как и в финансовом отношении, в отношении чувств она жила так же за его счет. И это беспокоило ее больше всего остального. Она не хотела заставлять его страдать, не хотела лгать ему, не хотела говорить ему правды. Она хотела, чтобы правда дошла до него сама собой, без всяких объяснений. Да, она действительно редкая трусиха.
Они встречались два-три раза в неделю. Антуан уже не знал, что придумать, чтобы раньше сбежать с работы. Люсиль было легче: она никогда не рассказывала Шарлю о том, как провела день. Дрожа от желания, они встречались все в той же маленькой комнатке, предавались в полумраке любви. У них почти не было времени поговорить. Они ничего не знали друг о друге, но тела, тела с первого прикосновения узнавали друг друга. Они впивались друг в друга с такой силой, что после в памяти уже ничего не оставалось. Напрасно, расставшись, они пытались припомнить хоть что-нибудь конкретное - слово, жест… Расставались они словно два лунатика, ничего не слыша и не видя. И лишь пару часов спустя они начинали ждать новой встречи. Словно единственной реальностью в жизни были вот эти встречи наедине. Все остальное было ничто, пыль. Ожидание заставляло их следить за временем, погодой, другими людьми. Все это были препятствия, и их нужно было преодолеть. Прежде чем отправиться к Антуану, она раз шесть проверяла наличие ключей от машины в сумочке, вспоминала, по каким улицам надо ехать, раз десять смотрела на будильник, которым раньше так беспечно пренебрегала. Десять раз Антуан предупреждал секретаршу, что в четыре часа у него срочная деловая встреча. Без четверти четыре он выбегал из конторы, хотя до дома ему было идти пешком две минуты. Когда они встречались, то оба были немного бледны. Она - потому что боялась, что уже никогда не выберется из пробки, он - потому что по дороге встретил одного из своих авторов и никак не мог отделаться от него. А тот все нес какую-то чушь, не отпуская его. Облегченно вздыхая, словно им удалось избежать страшной опасности, они заключали друг друга в объятия. А что могло произойти? Ну самое страшное, их встреча отодвинулась бы на пять минут.
В порыве страсти они повторяли: "Я люблю тебя". Но никогда не говорили этих слов на трезвую голову. Иногда Антуан склонялся над Люсиль, и пока она восстанавливала дыхание, проводил ладонью по ее лицу, плечам и шептал: "Знаешь, а ты мне нравишься". В эти минуты голос его был полон нежности. Она улыбалась ему в ответ. А он рассказывал, как прекрасна ее улыбка, как он злится, когда она улыбается кому-то другому. "У тебя такая беззащитная улыбка… Странно даже. - Вовсе нет, просто я обычно думаю о чем-то своем. Улыбка - это способ оставаться вежливым. Моя улыбка не беззащитна, она пуста. - Бог знает, о чем ты только думаешь во время всех этих обедов, - продолжал он. - У тебя всегда такой вид, словно ты хранишь какую-то страшную тайну или замышляешь черное дело. - А у меня действительно есть тайна, Антуан…" После чего она брала его голову двумя руками и прижимала к груди: "Не забивай себе голову, ведь нам хорошо". И он замолкал. Он не смел заговорить с ней о том, что мучало его, что не давало заснуть длинными ночами, когда он лежал в постели рядом с Дианой, которая, в свою очередь, тоже делала вид, что спит. "Это не может долго продолжаться… Это не может долго продолжаться… Ну почему она не может навсегда остаться со мной?" Ему было не по себе от беззаботности и беспечности, с которыми Люсиль отметала от себя все проблемы. Она отказывалась говорить о Шарле, отказывалась строить планы. Может быть, она держалась за Блассан-Линьера из материальных соображений? Но она казалась такой свободной, она так естественно уходила от любого разговора, касавшегося денег (а видит Бог, больше всего о деньгах говорят лишь те, кто их имеет в избытке…), что он даже вообразить не мог, будто она способна сделать что-то ради денег. Она говорила ему: "Люблю жить легко", или "Терпеть не могу собственнических инстинктов". А еще: "Мне так не хватало тебя". А он никак не мог сложить эти обрывки в цельную картину. И он ждал глупо, бессмысленно ждал. Должно же что-то произойти. Их роман выплывет наружу, и случай совершит мужской поступок вместо него. Он презирал себя.
Антуан знал, что он беспечен и чувствителен. Но знал и то, что мораль для него не пустой звук. Никогда еще ни одна женщина не волновала его так, как Люсиль. Страсть часто охватывала его и раньше. А Сара? Чувство вины и раскаяние превратили эту связь, на самом деле походившую в своей незначительности на все остальные, в трагическую историю любви. Да, что-что, а самокопание было его коньком. С одинаковой легкостью он мог утонуть в горе или предаться счастью. А Люсиль приводила его в замешательство. Он не понимал, что она любила лишь раз в своей жизни, десять лет назад, и успела забыть об этом. Она воспринимала их страсть как неожиданный прекрасный и хрупкий подарок судьбы. Поэтому из суеверного страха, боясь сглазить, она не хотела ничего загадывать на будущее. Она любила ждать его, скучать по нему, любила прятаться. Наверное, ей бы понравилось жить с ним открыто. Каждая минута счастья была хороша сама по себе. Но если в последнее время она и ловила себя на том, что ей стали нравиться глупые песенки о любви, то звучавшие в них обычно слова вроде "единственной и вечной" ни в коей мере не относились к ней. Потому что ее единственной моралью было не лгать самой себе. Иногда ей даже казалось, что из-за этого она невольно превратилась в неисправимого циника. Словно желание быть честной перед собой обязательно вело к цинизму. Словно те, кто передергивает и накручивает слова на чувства, сохраняют свой романтизм на всю жизнь. Она любила Антуана и дорожила Шарлем. Антуан сделал ее счастливой, и ей было незачем, да и не хотелось делать несчастным Шарля. Уважая обоих, она не думала о себе, по крайней мере в той степени, чтобы начать презирать себя за то, что живет одновременно с обоими. Такое положение вещей делало ее жестокой и… конечно, счастливой.
Совершенно случайно она обнаружила, что способна и на страдания. Она не видела Антуана три дня. Светская жизнь столицы была столь насыщена, что случай развел их по разным театрам и ужинам. Свидание было назначено на четыре часа. Она пришла минута в минуту и очень удивилась, когда он не открыл дверь ей навстречу. Впервые за все время она воспользовалась ключом, который он ей дал. Комната была пуста, шторы отдернуты, и в первое мгновение ей показалось, что она ошиблась квартирой: ведь обычно ее встречал здесь полумрак. Антуан всегда зажигал маленькую лампу с красным абажуром в изголовье кровати, которая освещала кусок потолка и кровать. Она с любопытством обошла комнату. Такую знакомую и такую чужую. Прочла названия на корешках книг на полке, подняла с полу галстук, рассматривала насмешливую картину, которую раньше не замечала. В уголке стояла дата: 1900 год. Впервые она подумала о своем любовнике как о незнакомом молодом холостяке, время от времени где-то работавшем, имевшем скромный доход. Кем был Антуан? Откуда он взялся? Кем были его родители? Как прошло его детство? Она села на кровать, но почувствовав себя неуютно, вскочила, подошла к окну. Ее не покидало ощущение, что она пришла к незнакомцу. Ей стало неловко. Впервые она подумала об Антуане как о "другом". Как будто то, что она знала о его губах, глазах, руках и теле ничего не значило, ни о чем не говорило. Но где же он в конце концов? Уже было четверть пятого, она не видела его три дня, и телефон молчал. Преисполненная грусти, она мерила комнату шагами. От двери к окну, от окна к двери. Взяла с полки книгу, попробовала читать, но ничего не поняла и положила ее обратно. Время шло. Если он не смог прийти, то почему не позвонил? Она сняла трубку в надежде, что аппарат неисправен. Гудок был чистым и ровным. А может, он просто не захотел прийти? Эта мысль ударила, как молния, и Люсиль застыла посреди комнаты. Она стояла не двигаясь, как солдаты, в которых попала смертельная пуля, изображенные на эстампах. Вихрь воспоминаний пронесся в ее памяти: может быть, то, что она прочитала в его глазах как упрек, на самом деле было лишь скукой? Или те сомнения, когда она спросила, что мучит его, были на самом деле страхом. Только он боялся не противоречить ей, как показалось вначале, а сказать правду. А правда состояла в том, что он не любит ее больше. Она вспомнила десять разных выражений его лица и решила, что все это были выражения безразличия. "Что ж, - сказала она громко. - Он не любит меня". Она сказала эти слова спокойным голосом, но тут же они обернулись против нее, превратившись в удары хлыста. Она даже поднесла руку к лицу, словно защищаясь. "Но как же я буду жить, если Антуан не любит меня?" И тут же ее жизнь померкла. Ее словно обескровили, лишили теплоты, радости… Жизнь превратилась в покрытую пеплом безжизненную пустыню. Наподобие той, в Перу, что была изображена на фотографии из журнала. Картинка тогда понравилась Антуану.
Она все стояла посреди комнаты. Изнутри ее била дрожь. Люсиль попыталась взять себя в руки. "Спокойно, спокойно, - сказала она. - Спокойно". Она адресовала эти слова телу и сердцу, двум обезумевшим скакунам. Потом подошла к кровати, легла и попыталась заставить себя дышать ровно. Напрасно. Паника, отчаяние охватили ее. Она обхватила плечи руками и зарылась головой в подушку. И тут она услышала свой стон: "Антуан, Антуан…" И эта невыносимая боль. Она даже не предполагала, что может быть так больно. "Ты сошла с ума, - повторяла она себе. - Да ты настоящая сумасшедшая". Но другой голос, который звучал из глубины, был сильнее. Он кричал: "А кто ты без Антуана? Дура, как ты будешь жить без его золотистых глаз, без его голоса?" За окном в церкви прозвонили пять часов, и ей показалось, что это какой-то жестокий и безумный бог бьет в колокола. Минуту спустя вошел Антуан. Увидев выражение ее лица, он на мгновение застыл, а затем повалился рядом на кровать. Он был без ума от любви. Он не знал почему, но это было так. Он покрывал нежными поцелуями ее лицо, волосы, принялся объяснять причину своего опоздания, проклиная издателя, который продержал его целый час в своем кабинете. А она, повиснув у него на шее, невразумительно шептала его имя. Затем она села, выпрямилась, и повернувшись к нему спиной, сказала:
- Знаешь, кажется, я действительно люблю тебя.
- Я тоже, - ответил он. - По-моему, все складывается удачно.
Какое-то время они сидели задумавшись. Затем Люсиль нарочито громко засмеялась, повернулась к нему и очень серьезно стала наблюдать, как к ней приближается лицо человека, которого она любит.
10
Два часа спустя, уходя от него, она решила, что все произошедшее с ней было случайностью. Пресыщенная, усталая от любви, с пустой головой, она шла и думала, что эти полчаса паники были всего лишь результатом нервного срыва. И ничего общего с чувствами… И тогда она решила больше спать, меньше пить и все прочее в том же духе. Она слишком давно была одна и привыкла к этому. Не так легко было признаться самой себе, что кто-то мог стать для нее столь необходимым. Сама мысль об этом ужасала. Ее автомобиль плавно катил вдоль набережной, и она с восхищением смотрела на золотистые в лучах заходившего солнца воды. Настоящий весенний вечер. Она улыбнулась. "Да что со мной в конце концов? В моем-то возрасте? С той жизнью, которую я вела? Ведь в сущности я циничная содержанка". Это мысль окончательно развеселила ее, и она засмеялась. Машины остановились у светофора, и водитель соседнего автомобиля улыбнулся ей. Она рассеяно улыбнулась в ответ и продолжала размышлять: "À действительно, кто я такая?" Ей было все равно, кем она была в глазах других, да и своих собственных тоже. Она давно перестала копаться в себе. Разве это плохо? А может, она умственно деградирует? Раньше, в юности, она много читала. Еще до того, как поняла, что счастлива. Задавала себе много вопросов… Да, да, еще до того как превратилась в хорошо одетое, откормленное, ухоженное животное. Кто она? Куда идет? Линия жизни на ее ладош: была удивительно короткой, и постепенно она свыклась с мыслью о том, что рано умрет. Она даже рассчитывала на это. А вдруг впереди ее ждет старость? Она попыталась представить себя старой, бедной, покинутой Шарлем, с трудом добывающей себе на жизнь… Она попыталась напугать себя, но не испугалась. В эти минуты ей казалось, что что бы ни случилось, а Сена по-прежнему будет такой золотистой, и дворец будет мягко отражаться в ее водах. А это было самое главное. И вовсе не обязательно иметь автомобиль и шубу от Лароша. Уж в этом-то она была уверена. Шарль, кстати, тоже это знал, потому-то он был так несчастен. И как каждый раз, когда она покидала Антуана, чувство небывалой нежности к Блассан-Линьеру охватывало ее. В эти минуты ей очень хотелось сделать его счастливым.
Она не знала, что Шарль, привыкший заставать ее все время дома после работы, метался сейчас по квартире, точно так же, как она несколько часов назад, когда ждала Антуана. И так же, как она, он повторял про себя: "А если она больше никогда не вернется?" Она не знала этого, и не узнала, потому что, когда открыла дверь, увидела его на диване - он спокойно читал "Монд". Он поцеловал ее и самым будничным тоном спросил: "Как прошел день?" Он побрился и надушился одеколоном, запах которого ей так нравился.
- Хорошо, - ответила она. - Мне было так страшно… - Она замолчала на полуслове. Ей хотелось поговорить с ним, рассказать все… "Я так испугалась, что потеряла Антуана, я испугалась, что люблю его". Но она не могла ему сказать этого. Не было никого, кому бы она могла рассказать об этом странном дне. Она вообще не очень-то любила откровенничать. Ей стало грустно. - … Мне стало страшно, что жизнь проходит мимо.
- Мимо?
- Ну да, мимо. То, что другие называют жизнью. Шарль, а действительно ли так необходимо любить, страдать, работать, зарабатывать на жизнь? Неужели все это так нужно, ну чтобы жить полной жизнью?..
- Да нет, в этом нет никакой необходимости, - он опустил глаза. - Если вы и без того счастливы…
- И вы считаете, что этого вполне достаточно?
- Ну, в общем, да, - ответил он. И что-то странное, далекое, ностальгическое прозвучало в его голосе. Люсиль почувствовала, что сердце ее разрывается.
Она села на диван, протянула руку и погладила это усталое лицо. Шарль закрыл глаза и улыбнулся. Люсиль почувствовала себя доброй, хорошей, способной сделать его счастливым. Она и не подумала о том, что даже своем хорошим настроением она обязана Антуану. Если бы он не пришел, она бы возненавидела Шарля. Когда ты счастлив, то благодарен за это даже тем, кто не имеет к тебе никакого отношения. И лишь потеряв его, это счастье, понимаешь, как на самом деле обстояли дела.
- Что мы будем делать сегодня вечером?
- Идем на ужин к Диане, - ответил Шарль. - Разве вы забыли?
В его голосе звучали одновременно радость и недоверие. Она тут же догадалась почему и покраснела. Ответив "да", она сказала бы ему правду, но в то же время и солгала бы. Но не могла же она в самом деле сказать ему: "Я забыла об ужине, но не об Антуане. Я только что пришла от него. Нам было так хорошо, что мы назначили следующее свидание на завтра".
- Нет, я не забыла. Я просто не знала, что ужин будет у нее. Какое платье надеть?
Она даже удивилась тому, что не испытала радости от мысли, что через несколько часов вновь увидит Антуана. Более того, она почувствовала легкое раздражение. Сегодня днем она достигла пароксизма чувств. Если можно было так выразиться, то чаша была полна. Она предпочла бы спокойно поужинать вдвоем с Шарлем. Она даже открыла было рот, чтобы предложить ему это, но остановилась: это было бы слишком хорошо для него. Но нечестно. Нет, она не желала лгать ему.
- Вы что-то хотели сказать?
- Уже забыла.
- Когда вы размышляете на отвлеченные темы, то у вас еще более безалаберный вид, чем обычно.
Она засмеялась.