– Вильгельм женится? – удивилась Матильда, и хотя она одобряла то, что он вступает в благословенный Богом союз, вместо того чтобы жить в распутстве с конкубиной, но все же с глубоким сочувствием подумала о Спроте.
– По крайней мере, так должно было случиться. Но эта Литгарда, его невеста, в конце концов вышла замуж за другого. Жаль. Вильгельм мог бы получить за ней богатые поместья.
Матильде было любопытно узнать, что об этой свадьбе думала Спрота. За последние годы она ни разу не намекнула на то, что сама хотела бы стать законной супругой Вильгельма. Когда послушница поинтересовалась, почему этого до сих пор не произошло, Герлок объяснила: жениться на Спроте невыгодно. Она происходила из знатного бретонского рода, но ее семья потеряла свое имущество во время набега норманнов и не смогла вернуть его, когда Ален Кривая Борода отвоевал Бретань.
– А каким образом это относится к тебе?
– Когда моему брату подыскивали невесту, заодно выбрали пару и мне. Все уже решено: когда сойдет снег, мы с Вильгельмом поедем в Лион-ла-Форе. Там состоится моя помолвка.
– Так скоро… – пробормотала Матильда.
– Тогда я откажусь от своего норманнского имени и возьму франкское! – воскликнула Герлок. – Меня будут звать Адель. А мой жених не кто иной…
В этот момент Матильду толкнули, и она не успела оглянуться, как толпа унесла ее прочь. Со всех сторон девушку окружали люди, их локти больно впивались ей в ребра. Она пыталась вырваться из толпы, но споткнулась о чью-то ногу и не упала только потому, что в последний момент успела опереться на городскую стену. Послушница растерянно смотрела на свои руки, расцарапанные до крови о твердый камень.
– Матильда… – вдруг послышался чей-то голос.
Девушка вздрогнула. Кто бы ни шептал ее имя, это была не Герлок: ее голос был резким и громким и она никогда не разговаривала шепотом. К тому же Герлок стояла слишком далеко.
– Матильда… – вновь услышала девушка.
Откуда доносится этот голос? Откуда исходит… опасность, которую она вдруг почувствовала? По ее телу побежали мурашки. Стена вдруг стала такой же холодной, как обледеневшая земля. Девушка напряженно вглядывалась в лица людей, но никто не обращал на нее внимания, никто ее не рассматривал, хоть она и ощущала, как кто-то сверлит ее взглядом.
– Матильда…
Теперь девушка поняла, откуда доносился голос. Подняв голову, она уставилась вверх, на городскую стену. Никого видно не было, но внезапно раздался громкий треск и что-то темное рухнуло вниз.
Матильда не пригнулась, она бесстрашно смотрела в глаза смерти. В это короткое мгновение, последнее мгновение ее жизни, у нее не осталось времени на страх, ложь, самообман, попытки стереть воспоминания и опровергнуть смутные догадки. Она чувствовала только сожаление.
"Я умру, так и не узнав, кто мои родители и кто тот мужчина, который носил меня на руках на цветочном лугу у моря. Я умру, так и не встретившись снова с Арвидом".
Внезапно Матильда ясно увидела перед собой его лицо: тонкий нос, мягкие губы, карие, как всегда немного грустные, глаза, волнистые волосы. На его лице не было ни стыда, ни смущения, на нем читались тревога и желание ее защитить, как тогда, когда они прятались на дереве от преследователей или когда Матильда кричала во сне, а он ее успокаивал.
"Арвид, – подумала она, – о Арвид".
Матильда растворялась в его глазах и хотела умереть с мыслью о том, что дни, проведенные рядом с ним, были самыми трудными, самыми жестокими и холодными в ее жизни, но в то же время и самыми яркими, необычными, страстными.
Она не умерла, и Арвид уже не просто смотрел на нее. Матильду схватили руки, его руки, и оттащили в сторону. Только ощутив силу и тепло его прикосновений, девушка осознала, что он был не видением, призванным облегчить ей расставание с жизнью, не тенью и не духом, – он действительно стоял перед ней, живой человек из плоти и крови.
Такая же кровь обжигала вены Матильды, застывшей в его объятиях в двух шагах от того, что рухнуло на землю. Если бы этот предмет упал ей на голову, она была бы уже мертва.
Арвид отпустил ее слишком быстро. Ее кровь остыла.
Раздался громкий крик, и на мгновение Матильда подумала, что он сорвался с ее губ, но на самом деле его издала Герлок. Она подбежала к девушке, схватила ее так же, как до этого Арвид, и стала трясти за плечи.
– Как ты? Ты ранена?
Матильда посмотрела на нее, потом перевела взгляд на Арвида, который, пригнувшись, все больше отдалялся, пока не исчез в толпе, оставив ее в плену сомнений. Был это действительно Арвид или же от страха и потрясения она увидела его черты в другом монахе?
– Как такое могло произойти… – сказала Герлок.
Она отпустила Матильду и подозрительным взглядом окинула ход на стене. Никакого движения Герлок не заметила. Вокруг девушек столпились люди, которые шептались и показывали на упавший предмет. Герлок наклонилась за ним.
– Убить… – выдохнула Матильда. Ее язык распух и тяжело поворачивался, так что она не была уверена в том, что говорит разборчиво. – Кто-то… кто-то хотел меня убить. А Арвид… Арвид оказался рядом…
– Точильный камень! – громко объявила Герлок. – Почему он свалился оттуда?
Герлок могла возмущаться из-за человеческого легкомыслия и небрежности, но была слишком бесхитростной, чтобы поверить в злой умысел убийцы.
– Вовсе нет! – возразила она. – Для чего кому-то желать твоей смерти? Очевидно, это всего лишь нелепая случайность. Там, наверху, постоянно ходят воины. Вероятно, этим точильным камнем они точили мечи, потом забыли о нем, а кто-то споткнулся о него, даже не заметив, что натворил.
Матильду пробрала дрожь. Она думала о склонившейся над ней темной фигуре в лесу, о серебряном блеске ножа, о холодном лунном свете… Она думала об убитых сестрах в монастыре Святого Амвросия, об укрытии среди соломенных снопов и о страхе сгореть заживо. Она думала о приказе воина.
"Найдите ее!"
Кто-то хочет ее убить. Кто-то все еще хочет ее убить.
Но один человек отвел от нее опасность в тот раз и сделал то же самое сегодня.
Арвид…
– Кто тот мужчина, который спас меня? – спросила Матильда, все еще сомневаясь, что может доверять своим растревоженным чувствам.
Герлок снова подошла к ней. Толпа рассеялась.
– Это был монах… Один из многих, которыми окружает себя мой брат. Ты же знаешь, – она закатила глаза, – Вильгельм такой набожный, он молится днем и ночью.
– А как его зовут?
Герлок неуверенно пожала плечами:
– Мне кажется, он пришел из Жюмьежского монастыря еще несколько лет назад.
– Может быть, его зовут Арвид?
Герлок снова пожала плечами:
– Может быть.
Хотя Матильда не знала наверняка, но почему-то была уверена в том, что видела именно Арвида. Он живет в замке графа Вильгельма, причем уже несколько лет. Он всегда был рядом, но ни разу не попытался с ней заговорить. И сегодня он хоть и спас ей жизнь, но сразу же сбежал, как и тогда в Фекане.
Теперь Матильда дрожала уже не оттого, что кто-то хотел ее убить. Она дрожала от разочарования и злости.
Спрота давно поняла, что изменить людей невозможно, но ей было любопытно за ними наблюдать.
В случае с Матильдой удовлетворить это любопытство оказалось непросто. Спрота не знала более замкнутого человека, чем эта девушка. Матильда была не просто молчаливой и стеснительной – она упорствовала в своем желании отгородиться от окружающих. Сегодня юной послушнице впервые не удалось скрыть свои переживания. На ее обычно таком невозмутимом лице отражались чувства: волнение и возмущение, обида и страх. Если бы она говорила, у нее наверняка дрожал бы голос, но, как это часто бывало, болтала Герлок. Она рассказала о тканевом рынке в Байе, о несчастном случае, который едва не произошел с Матильдой, о мужчине… нет, о монахе, спасшем ей жизнь. С тех пор как Матильда его увидела, она не может прийти в себя.
Наконец послушница не сдержалась:
– Конечно же, я пришла в себя!
В ее голосе слышалась обида.
– Оставь нас наедине, – попросила Спрота Герлок, и та почему-то не стала возражать. Возможно, она была слишком взволнована или же просто хотела рассмотреть свои покупки.
Спрота взглянула на Матильду.
– Несчастный случай? – с сочувствием спросила она.
– Вряд ли это произошло случайно…
Матильда отвернулась, но потом, запинаясь, стала рассказывать. По мнению Спроты, ее рассказ вышел несколько путаным. Девушка говорила о своем прошлом, о своем происхождении, о бретонском и датском языках, которыми владела, но не знала, кто ее им обучил, о неизвестности, которая отравляла ей душу… и, как сегодня выяснилось, побуждала кого-то желать ее смерти.
Не то чтобы Спрота ей не верила. О том, что на земле есть люди, желающие ближнему не добра, а зла, она узнала давно. Просто она привыкла не обращать на это внимания.
– А тот мужчина, который тебя спас? – тихо спросила Спрота.
– Он другой.
Матильда сжала губы, ее лицо снова приобрело невозмутимое выражение, и на мгновение, на одно короткое мгновение Спроте показалось, будто она смотрит в зеркало. Женщина вспомнила о тех временах, когда еще не умела принимать людей такими, какие они есть, и довольствоваться тем, что жизнь бросает ей под ноги. О временах, когда она была юной девушкой, сначала дочерью представителей древнего рода, уважаемых бретонцев с обширными земельными владениями, а потом дочерью беглецов, которые так и не смогли смириться с тем, что должны умереть на чужбине. В отличие от Матильды, упомянувшей о тайне своего происхождения, Спрота всегда знала, кто ее родители, однако никому из них это знание не помогло. Они лишились своей родины и не могли вернуться, сколько бы ни предавались воспоминаниям и тоске по ней. Лучше было отрицать эту тоску, душить воспоминания, смириться с потерей родины и искать себе новую.
– Не думай о тайнах и о явлениях, которым ты не можешь найти объяснение, – посоветовала Спрота Матильде, – это давит на тебя и клонит к земле, а когда ты со сгорбленной спиной ходишь по миру, ты совсем его не видишь.
– Но что, если кто-то действительно хотел меня убить?
– Ты еще жива.
В своей жизни Спрота часто успокаивала себя этим "еще". Они с родителями были еще живы после побега. Ее семья была еще достаточно влиятельной, чтобы удостоиться знакомства с графом Вильгельмом. Она сама была еще довольно молодой и красивой, чтобы ему понравиться. До сих пор только она родила ему сына, поэтому все еще оставалась его конкубиной и могла видеть, как растет Ричард. Возможно, когда-нибудь все изменится. Возможно, Вильгельм ее прогонит, женится на девушке из знатного франкского рода, станет отцом сыновей, рожденных в браке, или уйдет в монастырь. Но переживать из-за этого было еще рано.
– А если этот человек завтра попытается снова… – начала Матильда.
– Если он попытается завтра, то по крайней мере сегодня ты в безопасности, – сказала Спрота. – Воспользуйся этим днем. Бери то, что можешь получить, и не требуй большего. Я всегда так жила, и посмотри, кем я стала.
Наконец Матильда подняла глаза. Казалось, она снова обрела спокойствие, в то время как сама Спрота его внезапно потеряла. Она спрашивала себя, кого на самом деле видит Матильда, когда смотрит на нее? Хладнокровную умиротворенную женщину, которая может найти подход к каждому человеку и справиться с любой трудностью? Или все же ту печальную девушку, которая, прежде чем свыкнуться со словом "еще", всегда хотела получить больше, а именно больше любви Вильгельма, особенно в их первую ночь – страстную ночь блаженства, когда она надеялась обрести в его объятиях новую родину. Но в этих объятиях Вильгельм держал ее недолго: он слишком рано поднялся, помолился и попросил прощения за грех, совершенный с ней, Спротой. Тогда она почувствовала себя уже не любимой, желанной и защищенной, а такой озябшей, одинокой и безродной, как никогда в жизни.
Однако Матильда ничего этого не знала и не искала в ней черты той печальной девушки.
– Разумеется, ты права, – коротко сказала она.
Арвид внимательно прислушивался к разговору Вильгельма и его советников. Обычно подобные дела его совершенно не интересовали и все слова – касались они Нормандии, графа, его семьи или самих собеседников – пролетали мимо его ушей. Но сегодня юноша впитывал каждое слово: ему нужно было занять чем-нибудь свой разум и заглушить воспоминания о том, как три года назад он вместе с Матильдой блуждал по лесу, и о том, как сегодня утром он прижал ее к своему телу так же крепко, как тогда. В тот момент ему показалось, что эти годы длились не дольше, чем взмах ресниц, и не имели никакого значения. Да и что могло иметь значение без… нее?
Арвид тряхнул головой и попытался думать не о Матильде, а о Герлок, ведь речь шла о ее замужестве. Он едва знал эту девушку, но о таких разговорчивых людях можно составить мнение, увидев их всего лишь пару раз. Судя по всему, Герлок была очень самоуверенной, немного дерзкой, слишком назойливой и громкоголосой, но в целом весьма приятной особой.
Интересно, Гильом Патлатый, могущественный граф Пуатье, хотел себе именно такую жену? И почему у него такое смешное прозвище? Арвид недоумевал, в то время как советники графа произносили это имя без тени улыбки. Видимо, они слышали его так часто, что оно уже перестало казаться им забавным.
Трое мужчин неизменно присутствовали почти при каждом разговоре. Бернард, которого нарекли Датчанином по названию его родины, был добросовестным человеком, строгим к себе и другим. Он отличался острым умом и всегда больше всех знал о событиях, происходивших в Нормандии и соседних областях. Второго мужчину, Бото, тоже называли Датчанином. Судя по его красному лицу, он относился к себе не так строго, как Бернард, а, наоборот, в полной мере наслаждался радостями жизни. Бото был крестным отцом маленького Ричарда, часто упражнялся с ним в искусстве владения мечом и верховой езде. Он происходил из семьи, которая служила Вильгельму уже не в первом поколении: его отца тоже звали Бото, и он входил в окружение отца Вильгельма, Роллона. О телесном благополучии Ричарда заботился Осмонд де Сентвиль – самый молодой и вспыльчивый из всех троих. Он предпочитал воевать, а не разговаривать, подобно тому как Вильгельму больше нравилось молиться, чем руководить страной. У них обоих не было выбора, им обоим приходилось подавлять свою истинную природу и выполнять обременительные государственные обязанности.
Теперь в эти обязанности входило выдать замуж Герлок и извлечь из этого наибольшую политическую выгоду. В этом отношении кандидатура Гильома Патлатого вызывала некоторые сомнения.
– Гильом Патлатый – враг Гуго Великого. Стоит ли заключать такой тесный союз именно с ним? – тревожился Бото.
Вильгельм молчал. Он почти всегда молчал, как и Арвид. На вопрос ответил, как это часто бывало, Бернард, известный своей рассудительностью:
– Это не должно нас интересовать, не в последнюю очередь потому, что король Людовик все больше освобождается от влияния со стороны Гуго. Возможно, будет не так уж плохо показать, что в самоуверенности и силе мы ничуть не уступаем франкскому королю.
– Гуго не станет усугублять вражду. Напротив, он обязательно посетит помолвку в новом замке в Лион-ла-Форе, чтобы лично засвидетельствовать свою притворную благосклонность.
– А мы сможем доказать, что обладаем таким же богатством и изысканными манерами, как и наши соседи, – заметил Бернард. – Нужно дать Герлок очень хорошее приданое.
От такого количества имен и названий внимание Арвида стало слабее, и перед его глазами снова возник образ Матильды. Ему так долго удавалось держаться от нее на расстоянии и не вспоминать о том, что, когда Вильгельм уезжал из Руана к сыну, она находилась в непосредственной близости от него. Но сегодня Арвид не сдержался. Увидев, как на Матильду, хрупкую девушку, летит камень, он просто не мог поступить иначе. Как она сейчас? Может быть, до сих пор дрожит?
Арвида охватила дрожь, и он глубоко вздохнул.
– Кстати, в том, что Гуго приедет в Лион-ла-Форе, есть и хорошие стороны, – сказал Бото. – У нас появится возможность еще раз доказать, что если он все же захочет захватить власть, то в нашем лице сможет найти сильного союзника. В то же время нам нельзя открыто принимать чью-либо сторону – наоборот, мы должны пообещать Людовику, что будем оказывать ему всяческую поддержку, до тех пор пока он не поставит под угрозу независимость Нормандии и могущество нашего графа.
Арвид вспомнил, какой неустойчивой была власть в королевстве. Людовик, который хотел убить его, своего племянника, правил уже почти три года, но, несмотря на свое юношеское честолюбивое желание убедить весь мир в обратном, так и не смог полностью освободиться от гнетущей опеки Гуго Великого, по чьей милости и стал королем. В подчинении Гуго находилось влиятельное аббатство Сен-Дени, он пребывал в Париже и обладал обширными территориями, в то время как владения Людовика были ничтожно малы. Неудивительно, что втайне он желал захватить Нормандию, но, чтобы одолеть Гуго, ему придется приложить максимум усилий.
Осмонд поклонился и впервые с начала разговора произнес:
– Мы еще не вспоминали о том, что, хотя Гильом Патлатый и богат, Аквитания раздроблена, как и прежде. А вдруг ему не удастся надолго объединить свои земли? Слабый зять не сможет помочь графу, если Нормандия когда-нибудь подвергнется нападению.
– С другой стороны, – заметил Бернард, – слабый зять не сможет напасть на Нормандию. Именно потому, что у Гильома Патлатого есть сильные враги, ему будет некогда бросать хищные взгляды на родину будущей жены.
Осмонд молча кивнул, остальные тоже не стали искать новые аргументы. Самое важное уже прозвучало, и теперь Вильгельм должен был принять решение. Как всегда, он смотрел немного рассеянным взглядом, будто в мыслях витал где-то далеко, но, когда Бернард покашлял, граф вздрогнул и решительно заявил:
– Хорошо. Значит, доводов в пользу свадьбы Герлок и Гильома Патлатого у нас больше, чем против нее.
Осмонд нахмурился. Вероятно, в глубине души он считал, что решения должны основываться на осознании собственной силы и пылких убеждениях, а не на трезвой оценке преимуществ и недостатков, однако, поскольку среди всех этих людей его мнение имело ничтожный вес, возражать не стал. Практичный Бернард поднялся, явно радуясь тому, что так быстро убедил графа.
Бернард преданно служил Вильгельму, но Арвид часто видел, что он завершал собрания, как только достигал своей цели. Стремление любым способом укрепить власть графа и обеспечить ему успех не вызывало желания быть его другом и проводить с ним как можно больше времени.