Арвид тоже не считал себя другом Вильгельма, хотя и не встал с места, когда Осмонд и Бото последовали за Бернардом. Графу казалось естественным то, что советники его избегают, и он старался всегда находиться в окружении монахов. Он неустанно повторял, что своей настоящей семьей считает тех, с кем посещает богослужения, постится и целые дни, а иногда и ночи посвящает молитве, но в действительности для них он оставался таким же неприступным, как для Бернарда и Бото. Ни с одним человеком Арвид не проводил больше времени, чем с Вильгельмом, но, несмотря на это, за последние два с половиной года они ни разу не поговорили по душам, не поделились своими чувствами, не произнесли дружеских клятв. Арвид был даже рад этому. Он мог бы подружиться с Вильгельмом: конечно, тот был графом и воином, но не властным и жестоким, а скорее задумчивым, и всегда печалился оттого, что не имел возможности вести праведную жизнь. Однако в душе Арвида тоже жила печаль, и если Вильгельм не мог ни на кого выплеснуть свою злость, то послушник именно графа обвинял в том, что вынужден жить вдали от Жюмьежского монастыря.
– В Пуатье, – вырвалось у Вильгельма, – в том городе, где правит Гильом Патлатый и будет жить Герлок, есть много монастырей.
Арвид бросил на него удивленный взгляд: у такой женщины, как Герлок, это обстоятельство вызвало бы куда меньше восторга, чем великолепие ее будущего замка.
– Возможно, один из них согласится прислать в Жюмьеж несколько братьев, которые могли бы помочь в восстановлении обители.
Арвиду с трудом удалось сдержаться и не сжать пальцы в кулак. Если Вильгельм так беспокоится о судьбе монастыря, то почему он держит его здесь, возле себя? Знает ли граф вообще, что он, Арвид, попал сюда не по своей воле, а исключительно по желанию аббата Годуэна?
Мышцы Арвида напряглись, во рту пересохло, но он овладел собой и сдавленным голосом сказал:
– Это хорошая мысль.
Вильгельм, как это часто бывало, не заметил его ярости. Возможно, из-за того, что он ни одного человека не подпускал к себе достаточно близко, чтобы заглянуть в потайные уголки его души. Возможно, Арвид просто слишком хорошо научился скрывать свой гнев, казаться спокойным и скромным. И лишь иногда его, как в тот раз с Годуэном, охватывало желание громко закричать, что-то разбить, ударить кого-то – не важно, кого именно: Вильгельма, Бернарда Датчанина или Матильду. Да, когда Арвид о ней подумал, ему вдруг захотелось не притянуть ее к себе и сжать в объятиях, как утром, а встряхнуть за плечи, а потом толкнуть, чтобы она пошатнулась, упала на землю и не смогла подняться. Дать волю самым темным сторонам своей души было лучше, чем слышать в себе голос, тоскующий по теплу, нежности и любви.
– Ты едешь со мной в Лион-ла-Форе, – сказал граф послушнику.
Арвид опустил глаза, потрясенный жестокостью своих фантазий, уставший от того, что Вильгельм принимает за него решения, не спрашивая о его желаниях, и испуганный мыслью о том, что не только он будет сопровождать Вильгельма, но и Матильда может поехать с Герлок.
Герлок уговаривала Матильду так долго, пока та не сдалась и не согласилась отправиться вместе с ней. Через две недели после посещения рынка девушки сели в повозку, ждавшую их во дворе. Узнав, что граф Вильгельм уже отбыл в сопровождении своих воинов и монахов, Матильда вздохнула с облегчением.
Поднимаясь в повозку, в которой им предстояло проделать путь до Лион-ла-Форе, девушки услышали рядом с собой громкий звонкий голос:
– Как бы я хотел поехать с вами!
Кричал маленький Ричард, который попрощался сначала с Герлок, а потом со своим крестным – Бото Датчанином. Вместе с другими воинами Бото должен был сопровождать Герлок, но будущему наследнику следовало остаться в безопасном Байе.
Добродушно улыбаясь, мужчина наклонился к мальчику:
– Потом я расскажу тебе обо всем, что происходило в Лионе.
Ричард восторженно кивнул и обратился к Матильде:
– И ты, – воскликнул он, – ты тоже обо всем мне расскажешь!
Она согласилась, хотя не хотела ничего видеть, слышать и уж тем более об этом рассказывать. Было бы лучше, если бы с Герлок поехала Спрота, но ни один из франкских соседей Вильгельма не стал бы принимать у себя конкубину норманнского графа. Матильде хотелось зажмурить глаза и открыть их, только вернувшись обратно в Байе. Но в этой деревянной коляске, обтянутой кожей, было невозможно ехать с закрытыми глазами: шкуры, разложенные на полу, не могли уменьшить тряску, и если бы Матильда зажмурилась, приступы тошноты стали бы еще сильнее. Вскоре ее начали беспокоить боли в спине и неприятные ощущения в желудке. Чтобы немного подышать свежим воздухом, девушка высунула голову в маленькое окошко. Она целую вечность не видела такого густого леса, как тот, через который они проезжали, не ощущала терпкого запаха земли, не боялась темноты в зарослях высоких деревьев. Целую вечность, с тех пор как они с Арвидом передвигались по похожему лесу, но не в теплой и безопасной повозке, а пешком и коченея от холода… Матильда вздрогнула и заставила себя прислушаться к словам Герлок.
А той эта поездка, судя по всему, не причиняла никаких неудобств. Девушка болтала без умолку о том, в чем разбиралась лучше всего: о моде, о прическах и о платьях.
– Франкские невесты в день своей свадьбы одеваются в красное… Значит, я тоже буду в красном. Как ты думаешь, что мне надеть на первую встречу с Гильомом Патлатым? А вдруг я ему не понравлюсь?
В ее голосе прозвучали игривые нотки, но все же в нем сквозила тревога.
– Ты никогда его не видела? – спросила Матильда.
– Конечно нет! Где бы я могла его увидеть, ведь он живет в Пуатье, а я в Фекане или Байе?
– И тем не менее ты не боишься выходить за него замуж… Ты ведь его не знаешь. Разве… разве тебе совсем не страшно?
Матильда нечасто разговаривала с Герлок так доверительно. Обычно их беседы касались каких-то несущественных мелочей, но не чувств.
Герлок, казалось, не обиделась на вопрос Матильды.
– Он франк и влиятельный человек, почему я должна его бояться? – недоумевала она.
Матильда промолчала. Какой бы невыносимой ни казалась ей мысль о свадьбе с незнакомцем, девушке было известно, что даже знакомые мужчины могут вести себя, как чужие. Узнать человека – это нечто большее, чем несколько раз увидеться с ним, и, возможно, даже хорошо, что Герлок было известно о ее будущем муже не так уж много.
Послушница все еще чувствовала себя плохо, но уже не выглядывала из окошка, а, наоборот, задернула кожаную занавеску, не желая больше видеть лес.
– Надеюсь, ты с ним будешь счастлива, – пробормотала она.
– Я буду счастлива, когда меня перестанут называть Герлок, – непривычно серьезно ответила девушка.
В час, когда через несколько дней они наконец добрались до цели, над землей уже сгущались сумерки. От утомительной поездки у Матильды так болело тело, что она едва могла шевелиться. Лес на последнем отрезке пути был уже не густым: дубы, буки и клены стояли на отдалении друг от друга, открывая вид на замок и его толстые стены. Сооруженные из бревен, пересыпанных землей, они выглядели высокими, надежными и, казалось, с легкостью выдерживали сильные порывы ветра.
Матильда не могла дождаться, когда снова окажется в тепле. Как только ее провели в женские покои, она сразу же бросилась к камину и вскоре почувствовала, как от его жара расслабляется ее измученное тело. Герлок, напротив, с любопытством оглядывалась по сторонам. Она ожидала увидеть здесь высокородных дам, жен знатных франков, однако в комнате никого не оказалось. Служанка, которая их сюда привела, сообщила, что правители не привезли своих жен: ни король Людовик, сочетавшийся браком с Гербергой, ни Гуго Великий, чья супруга Гедвига совсем недавно родила дочь. Хильдебранта, жена Герберта де Вермандуа, давно умерла, а его дочь Литгарда отказалась от поездки, и у нее были для этого основания.
– Конечно, она не хочет встречаться с моим братом, ведь когда-то расстроилась их свадьба, – сказала Герлок.
Что бы ни послужило причиной того, что они с Матильдой пока оставались одни, Герлок огорчилась: ей не удалось похвастаться своими нарядами и драгоценностями перед франкскими знатными дамами. Но, как обычно, она не показала своего разочарования. Герлок открыла маленькие шкатулки и коробочки, в которых привезла украшения – сережки из розового кварца, пряжку в форме полумесяца, украшенные янтарем и прикрепленные к поясу флакончики с нюхательной солью, рубиновое ожерелье, серебряные и бронзовые браслеты, – и принялась размышлять, по какому случаю могла бы надеть каждое из них. Потом девушка начала разбирать свою одежду: нижние юбки, которые она наденет одну поверх другой, темно-синюю и пурпурную туники, кожаный пояс с золотыми и серебряными пряжками, витту – тканую головную повязку из золотой парчи.
Матильда не удержалась и восхищенно погладила эту повязку, которая хоть и выглядела дорогой, но, к удивлению девушки, оказалась жесткой на ощупь. А что, если муж Герлок был таким же – красивым и статным, но жестоким, бессердечным? Матильда, наглухо закрывшая свое сердце, не могла назвать навязчивую Герлок своей подругой, однако, увидев ее восторг, очень захотела, чтобы это воодушевление не исчезло в последующие дни и девушке не пришлось страдать от разочарований.
– И ты действительно совсем не боишься увидеть его? – еще раз робко спросила она.
Герлок только рассмеялась:
– Я ведь уже говорила: он франк, и у него есть власть.
Матильда хотела сказать, что франки тоже бывают злыми, а правители – жестокими, но решила оставить свои мысли при себе. Герлок так долго ждала, когда сможет выйти замуж и избавиться от своего "наследства". И кто, если не она, Матильда, мог понять, какое облегчение девушка сейчас испытывает.
Было уже поздно, и встречу с Гильомом Патлатым пришлось отложить. Вскоре девушки уснули: Герлок в постели, а Матильда в изножье ее кровати. На полу громко храпели две служанки, которые поднялись еще до рассвета. Утром Матильда чувствовала себя так, будто за ночь не сомкнула глаз, однако кости уже не ломило, а завтрак из свежего хлеба, сыра и простокваши был просто превосходным.
Если Герлок, помимо любопытства, все-таки ощущала страх перед знакомством со своим женихом, то ничем этого не выдала. Она прихорашивалась, причесывала волосы и надевала украшения, болтая, как обычно, и к обеду была готова выйти в большой зал. Матильда с радостью осталась бы в комнате, но Герлок решительно потребовала:
– Конечно же, ты пойдешь со мной! Кто еще расскажет всему миру, какой красивой я была в этот час?
Послушница хотела возразить, что она не относится к числу людей, которые разбираются в красоте, но сдержалась и в который раз подчинилась воле Герлок.
Путь в большой зал вел через гостиную, множество маленьких комнат, кладовых, кабинетов нотариусов и покоев для знатных гостей. Каменные стены всюду были голыми, и только в зале их украшали фрески и шкуры быков и оленей. В печи, сложенной из бутового камня, потрескивал огонь; окна, несмотря на то что весна уже укутывала землю зеленым покровом, были утеплены грубой тканью; на потолке висели керосиновые лампы.
Сначала Матильда не поднимала глаз, но потом стала осторожно осматриваться: искала она не Гильома Патлатого и не Герлок, а Арвида. Большинство лиц, обращенных к ней, были ей незнакомы – она узнала лишь графа, Бото, Осмонда и молодого воина по имени Йохан, который обучал Ричарда датскому языку. Как всегда, Йохан дружелюбно улыбнулся послушнице, а она залилась краской и опустила глаза.
Лишь через некоторое время Матильда заметила, что лицо Герлок тоже стало пунцовым. Ее будущий муж подошел к ней, низко поклонился, взял за руку. Услышав смех Герлок, Матильда вздохнула с облегчением и теперь осмелилась украдкой рассмотреть Гильома Патлатого.
Он был высоким, но чуть ниже, чем норманны из окружения графа Вильгельма. Гильом отличался плотным телосложением, но не носил наводящего ужас оружия. У него была рыжая борода, такого же цвета волосы и карие глаза. Во взгляде этого мужчины не чувствовалось тепла, но на улыбку Герлок он ответил – может быть, оттого, что девушка ему понравилась, а может быть, потому, что она была завидной невестой. Гильом Патлатый, как Матильда узнала накануне, пользовался сомнительной славой. Его отец Эбль, умерший в 934 году, был бастардом, которому приходилось отстаивать свою власть в борьбе с многочисленными врагами. Вместе с землями он передал в наследство своему сыну и этих врагов.
Гильом Патлатый провел Герлок к столу, отодвинул для нее стул и порезал мясо на маленькие кусочки.
Вдали от своей спутницы Матильда вдруг почувствовала себя одинокой. Она с удовольствием устроилась бы в уголке большого зала, но там уже расположились воины, сопровождавшие влиятельных правителей, и ей не оставалось ничего иного, кроме как сесть за стол. Ее взгляд снова упал на молодого Йохана, который жестами звал ее к себе. Поскольку вид у него был доброжелательный, она решила принять приглашение.
Йохан порезал для нее мясо, так же как Гильом Патлатый для Герлок. Выбор мясных блюд впечатлял: жареный гусь с каштанами, приправленный тмином и перцем, свинина с хрустящей корочкой, говядина, отваренная в бульоне из тимьяна, купыря и любистка, жаркое из баранины с розмарином. Чуть позже внесли инжир, айву, персики, лесные и грецкие орехи, а также орехи, которых Матильда еще никогда не видела.
– Это миндаль! – сказал Йохан, наслаждавшийся вкусной едой не меньше, чем обществом Матильды. – Его привозят с юга и подают только по особым случаям.
Матильда была не так голодна, как ее спутник, но от духоты, царящей в зале, почувствовала жажду и выпила больше, чем следовало, сладкого ежевичного вина, которым, вместе с яблочным и грушевым сидром, угощали женщин. Вскоре у девушки закружилась голова, и, когда Йохан громко сообщил ей, что подали кобылье молоко – деликатес, который могли себе позволить только очень состоятельные люди, – ей показалось, что лицо молодого воина раздвоилось. Матильда поморгала и сделала глубокий вдох – лицо Йохана обрело четкие контуры, и она снова ясно увидела музыканта, ударившего по струнам лютни. Как только зазвучали первые такты, Герлок и Гильом Патлатый пошли танцевать.
Матильда заметила лихорадочный блеск в глазах Герлок, которая уже не заходилась своим привычным громким смехом, а лишь улыбалась какой-то незнакомой улыбкой. Может, она устала от пережитых волнений? Или же рядом с могущественным франком женщине запрещалось громко смеяться? В любом случае она выглядела счастливой, даже если Матильда никому бы не пожелала такого счастья. Должно быть, кровь, кипящая в венах Герлок, обжигала сильнее, чем ежевичное вино.
Возвращаясь вместе с Гильомом Патлатым к столу, девушка подошла к Матильде и наклонилась к ней.
– Он ведь тебе нравится? – шепнула Герлок ей в ухо.
– Гильом, несомненно, прекрасный человек…
– Я говорю не о своем женихе, а о… нем.
Герлок многозначительно подмигнула и перевела взгляд на Йохана. Прежде чем Матильда успела понять, на что намекает сестра графа, та уже скользнула на свое место, не дав послушнице с возмущением заявить, что ей нет дела до мужчин и что она хочет жить в монастыре.
Матильде расхотелось пить вино и сидеть рядом с Йоханом. Молодая послушница быстро поднялась, и у нее вновь закружилась голова. Как бы ни расплывалось все у нее перед глазами и какой бы тяжелой ни казалась голова, девушка совершенно ясно ощущала: кто-то пристально смотрит на нее, сверлит ее взглядом.
Она огляделась. Йохан продолжал увлеченно поглощать жаркое, Герлок улыбалась своему жениху, музыкант перебирал струны. Нет, никто из них не обращал на нее внимания, а собравшиеся здесь влиятельные люди таких, как она, и вовсе не замечали. Кто же мог впиваться взглядом ей в спину?
На теле девушки выступил холодный пот.
"Арвид… Возможно, Арвид все же где-то рядом".
Матильда снова посмотрела по сторонам, однако мужчину в монашеской рясе нигде не увидела. Кто бы ни разглядывал ее, это был не Арвид, а поскольку послушница больше никого здесь не знала, она пришла к выводу, что все это ей показалось и ей нужно удалиться и развеять свои тревоги с помощью молитвы. И больше никогда не пить столько вина.
Два последующих дня ознаменовались пирами, музыкой, танцами и охотой. Мужчины уходили рано утром и возвращались только к полудню – одни огорченные тем, что удача оказалась к ним неблагосклонной, позволив добыть только небольших животных – куниц, выдр и бобров, другие гордые оттого, что им удалось уложить зверя покрупнее – оленя или кабана. Глядя на разгоряченные лица и блестящие глаза мужчин, можно было подумать, будто они совершили героический поступок. Вероятно, им, привыкшим к походам и сражениям, приходилось убеждать себя в этом, чтобы, собравшись в таком количестве, избежать искушения вылить накопившуюся энергию друг на друга.
Герлок побывала на охоте вместе с Гильомом Патлатым и теперь болтала о предметах, которые до этого никогда ее не волновали: о различных видах ножей, которыми снимали звериную шкуру, и щелочи, с помощью которой из нее делали кожу. Кроме того, она говорила о лошадиных бегах, которые устраивали после обеда. Матильде это зрелище казалось слишком жестоким: во время него колотили дубинкой не только животных, но и противников, а победителя можно было узнать по наименьшему количеству ссадин. Те, кто не состязался в верховой езде, устраивали бои на мечах или метали копья. Самым безобидным было развлечение, которое позволяло проявить не только свою силу, но и ловкость, – жонглирование. Герлок восторженно наблюдала за этим занятием, хлопала в ладоши и вскрикивала от волнения. Что именно вызывало у нее такой восторг, Матильда понять не могла. Возможно, после помолвки с влиятельным франком просто нельзя было вести себя иначе.
Строго говоря, Герлок еще даже не была помолвлена. Только на третий день после ее приезда мужчины за закрытыми дверями принесли друг другу клятвы верности и договорились о приданом невесты.
Матильда и непривычно молчаливая Герлок ожидали их решения в большом зале. Герлок не отрывала напряженного взгляда от своих ладоней: вероятно, она боялась, что помолвка в последний момент расстроится, а может быть, втайне надеялась на это, но не признавалась в этом даже самой себе.
Послушница обернулась: недалеко от входа кричали молодые воины. Их шутки, поначалу невинные, переросли в бурную ссору, а потом дело дошло до драки, которую остановил мужчина постарше. Среди воинов был и Йохан, дружески подмигнувший Матильде. Девушка смутилась, отвела глаза и посмотрела на женщин, расположившихся возле большого камина. Хотя знатные правители и не привезли с собой своих жен, их приближенные поступили иначе. Их супруги держались поодаль от Герлок и Матильды, оживленно шептались и бросали на них пренебрежительные взгляды.
Матильда не раз краем уха слышала, с каким презрением они говорили об отце Герлок, Роллоне. Раньше ей тоже рассказывали истории о том, что он – опасный норманн, который силой захватил эти земли и хоть и был крещеным, но в душе оставался язычником, вселяющим страх. Тем не менее эти взгляды задевали Матильду, и она не понимала, почему Герлок не поставила этих женщин на место, почему эта дерзкая, смелая девушка вела себя так робко.