Звоню. Он извиняется, говорит, что не дождался моего звонка, но не решился беспокоить сам и послал по машине в оба аэропорта. "А вы в каком, мистер Уоллер?" Я говорю, в таком-то. "Какое счастье!" - неожиданно восклицает он и виновато сообщает, что ехал вместе с бывшим поверенным мадам Флер встречать финскую наследницу, но они застряли в пробке, и этот поверенный поехал на метро, а он до сих пор сидит в пробке. Я говорю, что еще за поверенный, какая пробка? "Нормальная парижская пробка, а мистер Брунар, очень приятный, кстати, у него есть надежный агент по недвижимости, если вы решите продать замок", - и он, видите ли, не может бросить прокатную машину. Я говорю, что это еще за Брунар? Почему я о нем не знаю? Он говорит: "Но вы ведь мало интересуетесь этим делом, зачем я буду давать вам лишнюю информацию?" В общем-то он прав, но меня заело. Я говорю, как вы посмели отправить за наследницей постороннего человека? А он так безмятежно: "Извините, мистер Уоллер, но ведь ее доля в наследстве выеденного яйца не стоит". То есть? "Вы видели эту картину, мистер Уоллер?" Какую? "На кассете с коллекциями замка, которую вашей бабушке прислали из Франции". Да я ни про какую кассету и слыхом не слыхал! Вы держите меня за младенца, мистер Брунсберри! - кричу ему я и просто зверею. А он как будто не замечает моего настроения: "Мистер Уоллер, мне очень неловко просить вас, но, раз уж вы сейчас все равно в этом аэропорту, а я не уверен, успел ли мистер Брунар ее встретить, не могли бы вы сами сходить посмотреть под табло с расписанием, нет ли ее там?" Кого? "Вашей новой кузины мисс…" - и произносит такое имя, от которого у меня в голове остается только "Эле" или "Эйе" или что-то в этом роде. Как она выгладит? - спрашиваю я и готов уже убить ее вместе с Брунсберри и этим самым Брунаром. "Двадцать семь лет, в очках и, вероятно, крупная блондинка". Как это "вероятно"?!!
"Я никогда не видел ее, мистер Уоллер, но она по факсу передавала свой паспорт, видно, что светлые волосы и очки. И наверняка не маленькая, она же финка. Впрочем, очки она могла и снять. Да, и еще. Мы договорились, что она на чем-нибудь напишет свое имя, и, должен предупредить вас, она не говорит по-английски, но по-французски - достаточно бойко. Она преподает в школе. Пожалуйста, мистер Уоллер. Умоляю вас!" - и тут же, как ни в чем не бывало, сообщает, какая машина и номера.
Теперь ты можешь себе представить, Эле, в каком состоянии я пошел к табло? И вдруг, ну не знаю, словно кто-то в спину толкнул, вскидываю глаза и в одной из телефонных будок вижу тебя! Далеко, метров двадцать, а у меня прямо ноги подкосились. Что делать? Подойти и представиться? Слишком вульгарно, тем более что по вине этого лентяя Брунсберри я должен сам разыскивать эту распроклятущую кузину! И тут я вижу дикий чемодан под табло. Страшный-престрашный и на боку какая-то надпись. Я к нему. Читаю: "ЭЛЕI"… С одной стороны - здорово, значит, эта "ЭЛЕI" все-таки здесь и ее имя я смогу выговорить. Но в телефонной будке моя девушка! Эле, я еще не знал кто ты и что ты, но я сразу знал - ты только моя!
Однако тем временем я смотрю на чемодан и до меня начинает постепенно доходить - Брунсберри сказал, что она блондинка, а никакой другой блондинки в окрестностях не видно, кроме моей. И одинокий чемодан. Я еще не успеваю додумать эту идею до конца, как ты закричала: "Мсье! Мсье! Это мой чемодан!" Я оборачиваюсь и вижу тебя! Честно слово, Эле, в тот момент мне было совершенно наплевать, что ты моя кузина и что кто-то может подглядеть эту сцену: я бегу и начинаю обнимать тебя! И если бы мы были не в аэропорту, а скажем, в более уеденной местности…
- Я тоже, Майкл, - тихо перебила я. - Я тоже! Я в тот момент подумала о том же самом, - призналась я, от смущения как ребенок закрыв руками лицо.
Он отвел мои руки и, поцеловав каждую, спросил:
- А если бы ты первым увидела Никса? Он ведь классный парень и выше меня на целую голову.
- Не говори ерунды, Майкл. Ты тоже не маленький. И потом у тебя такая улыбка, Майкл…
- У тебя тоже, Эле. Особенно когда ты стараешься скрывать свои чувства. Я ведь еще в аэропорту начал подозревать, что ты вовсе никакая не кузина. Брунсберри ведь предупредил, что кузина не говорит по-английски, а ты заговорила. Да так, что я до сих пор не верю, что он не твой родной язык. А тогда, если честно, мне стало страшно. Уж как-то все непросто: Брунсберри сидит в пробке, существует некий Брунар, кузина слишком хороша для кузины и говорит по-английски. Я повез тебя покупать одежду - видимо надеясь, что ты пригласишь меня в примерочную кабинку. Но ты не пригласила, хотя уж как-то слишком недвусмысленно молчала в машине. Теперь-то я понял почему.
- Почему?
- Потому. - Он перегнулся над столом и поцеловал меня в губы. - Потому, Эле. Но тогда мне было очень не по себе. Особенно когда в отеле я попытался проверить, знаешь ли ты французский, ведь в салоне ты только кивала и не произнесла по-французски ни единого слова.
- Надо же!
- Да-да! И у меня зародились всякие сомнения по поводу Брунсберри. Он же ведь сам формулировал завещание, и там однозначно сказано насчет того, кому отойдет замок в случае моей смерти. А уж когда рухнул карниз, а ты не прошла под ним, как будто знала, что он рухнет, вот тогда-то мне стало окончательно страшно. Но тут материализовался Брунар, начал обвинять тебя, а из ванны вышла "финская кузина"! Мне показалось, что от страха я схожу с ума. Может, я действительно плохо говорю по-французски, но понимаю-то хорошо, и обвинения Брунара на твой счет еще больше укрепили мои сомнения в Брунсберри. Даже кузина из ванной не произвела на меня такого впечатления!
- И это правильно, Майкл, - усмехнулась я. - Когда я впервые увидела настоящую Линну, это было как дежа-вю: банный халат, полотенце на голове и очки.
- Между прочим, в том же халате, правда, с красивыми локонами вместо полотенца, она нас и встретила, когда меня к ней привез Никс.
- Ой, расскажи! Как он тебя нашел?
- Подожди, подожди. Все по порядку. Страх страхом, но я должен был во всем разобраться и притом жутко хотел тебя. Потому мы и поехали к тебе.
- Пожалуйста, не вспоминай эту сцену, Майкл. Это было отвратительно! Лучше сразу про Никса и Линну!
- Согласен, Эле, отвратительно. И мне очень стыдно. Знаешь, мне и тогда было жутко стыдно и, захлопнув за собой дверь, я уже хотел позвонить и извиниться, но вдруг на лестнице увидел Никса! Естественно, я тогда вовсе не знал, кто он, но не запомнить эту фигуру из самолета было просто невозможно! Я больше не сомневался: Брунсберри! Встреча в самолете - случайность, но остальное - спланировано, точно! Вот сейчас здесь он меня и прикончит! Я улыбнулся и поприветствовал его первым. Он оскалился и спросил о моем здоровье. Я пролепетал: спасибо, очень хорошо! - и так припустил с лестницы, что, пожалуй, побил рекорд, достойный Гиннеса.
Только в машине я перевел дух, но тут же сообразил, что и шофер очень даже может быть человеком Брунсберри. Однако все обошлось, он доставил меня в "Павильон". Больше всего на свете в тот момент я сожалел, что у меня нет с собой оружия. Я бы точно вышиб из Брунсберри мозги! Что ж, воспользуюсь каминными щипцами! Я влетел в свой номер, перепрыгнув через карниз. Никого! Прихватив эти самые щипцы, я ринулся в номер Брунсберри. Пусто! Проклятье! Я вернулся в свой, раздумывая, не позвонить ли в полицию.
- Ну и что бы ты сказал им?
- Вот именно, ты умница, Эле. Поэтому для успокоения я решил проинспектировать бар в своих апартаментах. Обнаружил там виски, начал отворачивать крышечку, стук в дверь. Войдите! Входит Брунсберри, по-свойски подмигивает мне, как ровне, и, ни слова не говоря, бросается к телефону. Что это значит?! - кричу я. "Ох, только бы все получилось, мистер Уоллер", - говорит Брунсберри и что-то там включает в телефоне. И мы слышим голоса: "Вот видишь, как хорошо, что мы не отправили курьера", - мужской, довольно знакомый. "Куда уж лучше, - возражает женский и тоже ужасно знакомый, - надо было сразу действовать, а не устраивать истерики". "Слушай, я старый человек, а когда валятся карнизы…" "Короче, что ты собираешься делать? А то мне давно пора смывать, все отвалится…" "Вырастут, не зубы! Это же просто провидение!" "Эта гадость?" "Главное, что это гуашь, а не масло!" "Ты о чем?" "Это же бумага, спереди стекло, сзади…" Тут что-то зашуршало, и я спросил: что это, Брунсберри? Он поморщился и помахал рукой. Мужской голос произнес: "Теперь осталось посильнее шарахнуть, чтобы разбилось стекло…" Раздался щелчок. Я в недоумении посмотрел на Брунсберри. "Короткая пленка, старая модель, - сказал он и потер руки. - Мы их поймали, мистер Уоллер! Звоним в полицию, у нас есть все доказательства!" Какая полиция, Брунсберри? Вы спятили? - сказал я. У меня предвыборная компания, и пусть тысячу раз буду прав я, я не могу позволить себе сейчас никаких судебных процессов! "Но ведь заговор налицо, мистер Уоллер. Они хотят убить вас этой картиной, вы же слышали: шарахнуть стекло". Допустим, сказал я, отхлебнул виски прямо из горлышка и потребовал объяснений.
Короче говоря, Брунсберри, едва завидев "финку", которую привез Брунар, сразу понял свою оплошность. Он ведь разговаривал с настоящей по телефону, и у той не было такого идиотского акцента. Однако ему вовсе не хотелось терять лицо из-за какого-то пустяка - подумаешь, жалкая мазня, - он стал подыгрывать Брунару и совершенно спокойно оставил их в моем номере одних. Но вот когда в пять с минутами он вошел в мой номер и увидел карниз и финку - только что из ванны, вот тут он перепугался. В таких солидных отелях карнизы редко падают сами по себе, да и гости обычно не моются в номерах, а содержание завещания он знал, как никто другой. Вызывать полицию? А где труп? Понятно, что не только из любви к моей персоне Брунсберри хотелось видеть труп меньше всего. Выход один - не спускать с заговорщиков глаз и ждать: они должны выдать себя, - так рассуждал этот новоявленный частный детектив. Особенно долго ждать не пришлось. Мнимая кузина даже не предполагала, что она "самостоятельно" выбрала эту картину, да и Брунар этого тоже не знал, потому что в глаза не видел завещания. А то, что я тоже почувствовал неладное, Брунсберри понял и перепугался еще больше, когда я ушел с тобой.
Итак, оставшись караулить эту парочку, Брунсберри позвонил в сервис, чтобы заказать номер для "кузины", как я и велел ему. Там сработал автоответчик и попросил подождать, заиграла музыка - все как обычно в гостиничном сервисе. Брунсберри не большой поклонник музыки, он перезвонил еще раз, та же мелодия. И тут его осенило. Он сказал этим прохвостам, что спустится в сервис сам, незаметно нажал в телефоне кнопку на запись - ну, как мы обычно записываем послание на автоответчик, дескать, нас нет дома, - и быстренько ушел из номера. Брунсберри тот еще тип, но подслушивать под дверью - непристойно даже для него. Конечно, полный риск - неизвестно, вдруг кто-нибудь случайно позвонит и отключит запись или эта парочка поведет себя более осмотрительно. Но, как бы там ни было, хитрость удалась.
Следовало бы похвалить Брунсберри за находчивость, но я был слишком зол на него и велел рассказать все, что он знает про финку. Во-первых, удивительно, чтобы кто-то по доброй воле мог выбрать такую картину, а во-вторых - где настоящая кузина? Что с ней? Она ведь прилетела наверняка, кто ее встретил? Понятно, тут мы с Брунсберри могли только гадать, зато о картине он мне поведал довольно занятную историю про старого маркиза, некогда владевшего замком Жолимон и опекавшего бабушку финки. В память о бабушке и об этом человеке моей кузине захотелось иметь именно этих "коровок", потому что, по рассказам бабушки, маркиз исключительно дорожил ими, однако вовсе не за художественную ценность, а за тайник, который был с обратной стороны картины. Но ни Линна, ни ее бабушка не знали, что в тайнике. Вероятно, что-то ценное, но не с меркантильной точки зрения, а только для семьи маркиза, потому что он хотел передать это своему сыну, который так и не вернулся с войны.
- А мы с Никсом решили, что там снимки, - сказала я. - Компрометирующие твоего деда. И тебе не нужно бы их видеть.
- Дональда Уоллера скомпрометировать невозможно!
- Все возможно, Майкл. Его первая жена засняла тот момент, который предшествовал рождению матери Линны. Довольно интимный, я бы сказала, момент.
- Любопытно, - хмыкнул Майкл. - Но, честно говоря, и того, что я обнаружил в тайнике, мне бы тоже не хотелось видеть.
- Ну так что там?!
- Знаешь, если бы Брунар и его девчонка действительно бы шарахнули меня по башке этими "коровками", я бы сейчас вряд ли беседовал с тобой. И ты бы не пережила свой первый в жизни настоящий оргазм.
- Майкл!
- Ладно, ладно, все по порядку. Мы еще пару раз с Брунсберри прокрутили пленку и заинтересовались курьером, которого заговорщики так никуда и не отправили. Брунсберри торопил меня открыть тайник, дескать, парочка никуда из своего номера не денется, ведь картина, которая для них "провидение", здесь. Но я отослал его. Покажите "финке" Париж, Брунсберри, может быть, вам удастся что-нибудь выяснить про настоящую кузину, посоветовал ему я, уймите свое любопытство, картина принадлежит ей вместе с тайником. Он ушел, понятно, не поверив, что я не заберусь в тайник без него.
- Что там?! Я же видела эту фанерку на ржавых гвоздях!
- Почему же ты не заглянула под нее? А? - Майкл выгнул бровь и подлил нам вина. - Какое симпатичное шардонне. Но, по-моему, следует позвонить в ресторан, чтобы нам привезли чего-нибудь покрепче.
- У меня есть коньяк!
- Налей себе. Речь пойдет о мессире Ониксе.
- Ну хватит шутить, Майкл. Я серьезно.
- Так и я - более чем. Я-то уже вчера пережил это потрясение, а себе ты все-таки налей коньячку.
Глава 25,
в которой речь действительно о мессире Ониксе
- Брунсберри ушел. Я хлебнул виски и безо всяких усилий голыми руками оторвал эту фанерку. Там оказалось что-то в кожаном футляре точно по размеру рамы, а сверху - белый конвертик, прямо с краю, как будто его только что подпихнули внутрь. Уголок почти выглядывал из-под фанерки. Адрес - контора "Гранд Жюст", мэтру Ванвэ лично.
- Однако!
- Говорю же, налей себе коньяку. Дальше пойдет еще круче! Конверт не заклеен. Я открываю. Разворачиваю листок. Читаю: "Я, такая-то, в здравом уме и трезвой памяти завещаю Жолимон и т. д. и т. п. Ииркии Крийспаулуланен"!
- Крийспулайнен…
- Ну да, или ее потомству.
- С ума сойти!
- Так и я о том! Подписи, свидетели, и печать аббатства Мон-Сен-Мишель! Вчитываюсь в подписи - монахи и управляющий Жолимоном. Чудно, конечно, но все как надо, как в настоящем завещании полагается. Правда, дата - тысяча девятьсот семьдесят шестой год. Но ведь прежнее завещание вообще сорок шестого года! И выходит, что моя бабушка унаследовала Жолимон незаконно, а уж я-то тем более!
- Боже мой…
- То есть убивать-то меня никому и не нужно! Завещание на финку! Другое дело, что финка явно подставная. Я тут прямо весь виски и допил.
- Понимаю… Налить тебе коньяку?
- Ты себе, себе. Допить-то допил, а никакого впечатления. Что делать? Про эту бумажку знают только эти двое и я. Если припугнуть их, а бумажку никому не показывать - замок мой. Но что с настоящей наследницей? Никто не удивится, если они ее уже ради замка убили.
- Не стали бы, Майкл. Скорее всего. Всучили бы ей картину и отправили бы обратно в Финляндию. Она же страшно доверчивая - отдала Брунару все свои документы якобы для досрочного оформления разрешения на вывоз картины. А сами бы по ее документам оформили бы доверенность на Брунара, и он преспокойненько со временем продал бы замок.
- Ох, ведь точно! - Майкл почесал бровь. - Его же племянница - агент по недвижимости. Он и сам предлагал Брунсберри скорее всего ее услуги, на случай если я захочу замок продать. Но вчера это мне совершенно не пришло в голову. Я просто сидел и как идиот таращился на этот листок, ведь, если финка мертва, можно будет упрекнуть и самого меня, я же тогда единственный наследник этого проклятого отеля!
- Майкл, по-моему, Линна жива, - тихо напомнила я. - Что ты нашел в кожаном футляре?
- Две металлические пластины. Тяжеленные. На одной тщательно выгравировано генеалогическое древо с подкрашенными краской гербами. А на другой - мелкий длиннющий текст на латыни. Меня разобрало страшное любопытство! Я даже пожалел, что отослал Брунсберри: он ведь юрист, изучал римское право, должен знать латынь. Ты ведь тоже наверняка знаешь?
- Смутно, Майкл.
- Надо же, хоть в чем-то у тебя провал. А Брунсберри - знает. Он переводил моей бабушке надписи на каком-то старинном гобелене. Представляешь, гобелен с надписями!
- Не отвлекайся. Брунсберри ведь потом перевел тебе?
- Обошлись без него. Под пластинами лежала школьная тетрадка с переводом на французский. Уж поверь, я одолел. Правда, на это ушла пара часов и вторая бутылка виски, но они сообща здорово отвлекли меня от листочка в конверте. Собственно говоря, на пластине выгравировано тоже своего рода завещание, однако тысяча пятьсот восемьдесят восьмого года. Эта дата ничего не говорит знатоку французской истории? Ну, подсказать? Герцог де Гиз…
- Точно! Его убили в этом году. Значит, Жолимон принадлежал ему?
- Вывернулась, но могла бы и знать, дарлинг. - Майкл поцеловал мою руку. - А Жолимон всегда принадлежал только Жолимонам, вернее потомкам мессира Оникса, одного из соратников Ричарда Львиное Сердце, который подарил Ониксу земли на побережье, где тот и построил Жолимон. Не знала? Я и сам не знал до вчерашнего дня. А знаешь, как звали этого Оникса? Эразмус. Ну так вот. Со времен Ричарда Львиное Сердце маркизы Жолимоны старшего сына всегда называли Эразмусом. А иногда и двух-трех сыновей - на всякий случай, вдруг кто не доживет до брачного возраста. Все они верой и правдой служили соответствующим королям, пока во времена плодородной Екатерины Медичи с наследниками престола не произошел явный перебор. И надо такому случиться, что наследник Жолимона оказался не в той партии. А тут еще король прикончил бедолагу герцога, и наш Эразмус Оникс, маркиз де Жолимон, был вынужден уйти в подполье, выражаясь сегодняшним языком. Его папаша, тоже, понятно, Эразмус, спрятал парня в родном замке.