Муж диктовал статью для журнала о современном романе. "Современному роману не хватает четкой структуры". Всемилостивый Боже! Структуры! С таким же успехом можно сказать, что современному роману не хватает китового уса или чайной ложки, или зубной пломбы.
Однако секретарша стенографировала и стенографировала, и стенографировала! Нет, так больше не может продолжаться! Это невыносимо!
Жена тихонько, по-волчьи крадучись, прошла вдоль изгороди - сильная ширококостная женщина в дорогой, горчичного цвета блузке из шелкового джерси и кремовой плиссированной юбке. У нее были длинные красивые ноги, обутые в дорогие туфли.
С забавной осторожностью, как хитрая волчица, она обогнула изгородь и поглядела на другую сторону затененной лужайки, на которой нахально лезли вверх ромашки. В белых саржевых брюках и желтой полотняной рубашке, "он" полулежал в разноцветном гамаке под усыпанным розовыми цветами конским каштаном. И изящной рукой, свесившейся с гамака, отбивал ритм своих речей. За плетеным столиком сидела маленькая секретарша, склонив темную головку над блокнотом, и старательно выводила ужасные стенографические значки. Записывать за ним было нетрудно, потому что диктовал он медленно, отбивая свисавшей рукой ритм.
- В любом романе должен быть незаурядный персонаж, которому мы симпатизируем - которому мы обязательно симпатизируем - даже когда узнаем - даже когда понимаем, что человеческие слабости…
Всякий мужчина сам себе герой, мрачно подумала жена, забыв о том, что и женщина непременно сама себе героиня.
Но поразило ее не это, а синяя птичка, кружившаяся у ног ничего не замечавшей, уткнувшейся в блокнот секретарши. Похоже, это была синичка, и перышки у нее были не только синие, но и серые, и желтые. Однако жене в тот солнечный день она показалась синей, как дождливые весенние сумерки. Синяя птичка кружила и кружила вокруг хорошеньких, но совсем не породистых ножек маленькой секретарши.
"Синяя птичка! Синяя птица счастья! Мне повезло, - подумала жена. - Еще как повезло!"
Пока она размышляла о своем везении, прилетела еще одна синяя птица - то есть еще одна синичка - и ввязалась в драку с первой синичкой. Две синих птицы счастья сражались друг с дружкой! "Да, мне повезло!" - снова подумала она.
Она оставалась вне поля видимости трудившихся над статьей. Однако "его" отвлекли драчливые синички, чьи перышки уже летали в воздухе.
- Кыш! - произнес он негромко, взмахивая темно-желтым носовым платком. - Деритесь, выясняйте свои отношения в другом месте, мои милые маленькие господа.
В это мгновение секретарша метнула в него быстрый взгляд, так как уже начала записывать эту фразу. И он улыбнулся ей своей странноватой насмешливой улыбкой.
- Нет, это не надо записывать, - проговорил он ласково. - Вы видели, как тут дрались две синички?
- Нет! - весело оглядываясь, ответила маленькая секретарша, полуслепая от напряжения.
Поодаль она заметила его жену, сильную, элегантную, словно волчица, притаившуюся у нее за спиной, и в глазах секретарши промелькнул ужас.
- Я видела! - сказала жена, выступая из тени на своих крепких, стройных, как у волчицы, ногах, которых не скрывала короткая юбка.
- Правда, потрясающе злобные существа?
- Потрясающе! - откликнулась жена, наклоняясь и поднимая перышко. - Потрясающе! Смотрите, сколько тут перьев!
Она положила перышко на кончик пальца и стала его рассматривать. Потом поглядела на секретаршу, на мужа. На ее лице появилось странное хищное выражение.
- Я думаю, - проговорил муж, - сейчас самые лучшие денечки. Солнце еще не жаркое, но все звуки, цвета, запахи лета уже растворены в воздухе, пропитанном весной. А мы как будто внутри, вы понимаете, о чем я говорю, как будто внутри яйца и готовы разбить скорлупу.
- Очень похоже! - согласилась жена без особой уверенности.
Все трое немного помолчали. Секретарша ничего не сказала. И она, и он ждали, когда жена уйдет.
- Полагаю, - произнесла жена, - вы, как обычно, очень заняты?
- Как обычно, - сказал муж, недовольно кривя губы.
Опять наступила пауза, во время которой муж явно ждал, что жена уйдет.
- Я знаю, что мешаю вам.
- На самом деле я наблюдал за синичками, - произнес муж.
- За парочкой маленьких драчунов! - сказала жена, сдувая перышко с кончика пальца.
- Точно!
- Ладно, мне лучше уйти, вам же надо работать.
- Не спеши! - проговорил муж с благодушной беспечностью. - Мне кажется, не так уж хорошо работать в саду.
- Зачем же ты перебрался сюда? Тебе ведь никогда не удавалось написать тут ничего путного.
- Мисс Рексолл предложила для разнообразия перебраться в сад. Но, похоже, это не пошло нам на пользу, как вы думаете, мисс Рексолл?
- Прошу прощения, - сказала маленькая секретарша.
- За что вы просите прощения? - спросила жена, глядя на нее почти ласково: так волчица могла бы смотреть на черную с подпалинами дворняжку. - Вы ведь, я уверена, хотели ему добра!
- Я думала, на воздухе ему будет лучше, - подтвердила секретарша.
- Почему такие люди, как вы, никогда не думают о себе? - спросила жена.
Секретарша посмотрела ей прямо в глаза.
- Наверно, мы думаем, только по-другому.
- Совсем по-другому! - с иронией отозвалась жена. - Почему бы вам не сделать так, чтобы он думал о вас? - спросила она, четко выговаривая слова. - В такой солнечный день пусть он диктует вам поэмы о птицах счастья, летающих у ваших прелестных ножек. Я бы этого потребовала, будь я его секретаршей.
Воцарилась мертвая тишина. Жена стояла неподвижно, как статуя, то ли повернувшись к маленькой секретарше, то ли отвернувшись от нее. Пожалуй, она готова была показать спину им обоим.
Секретарша посмотрела на "него".
- Кстати, я диктовал статью о будущем романа - как жанра, - сказал муж.
- Знаю, - отозвалась жена. - В этом-то весь ужас! Почему в жизни писателя не может быть ничего живого?
На сей раз молчание затянулось, казалось, жена сделала мужу больно, он тоже стоял неподвижно, как статуя, с отрешенным видом. Маленькая секретарша опустила головку. И жена медленно пошла прочь.
- Мисс Рексолл, на чем мы остановились? - послышался его голос.
Маленькая секретарша вздрогнула. Очевидно было, что она негодует. Так очернить их волшебные отношения - его и ее!
Однако вскоре она уже плыла в потоке его слов, слишком поглощенная работой, чтобы у нее в душе оставалось место для чувств, разве что для душевного подъема, связанного с этой самой работой.
Подоспело время вечернего чая: сестра секретарши принесла поднос в сад. И тотчас появилась жена. Она переоделась в цикориево-голубое, отлично сшитое платье. Маленькая секретарша взяла блокнот и собралась уйти, кстати, на ней были туфли на довольно высоких каблуках.
- Мисс Рексолл, не уходите, - сказала жена.
Маленькая секретарша застыла на месте, но потом ее одолели сомненья:
- Мама ждет меня.
- Скажите, чтобы пила чай без вас, и попросите вашу сестру принести еще одну чашку. Я хочу, чтобы вы составили нам компанию.
Мисс Рексолл посмотрела на своего господина, который полулежал, опираясь на локоть, в гамаке, и выглядел по-гамлетовски загадочным.
Он бросил на нее быстрый взгляд, после чего с мальчишески нарочитым пренебрежением скривил губы.
- Ну да, останьтесь и один раз выпейте чаю с нами, - произнес он. - Я вижу, у нас сегодня клубника, а вы ведь ее любите.
Секретарша поглядела на него, через силу улыбнулась и поспешила к матери. Ее не было довольно долго. Оказалось, она решила переодеться в шелковое платье.
- А вы красавица! - сказала жена, когда маленькая секретарша вновь появилась на лужайке в цикориево-голубом шелковом платье.
- Ой, только не сравнивайте мое платье с вашим! - воскликнула мисс Рексолл. Оба платья были одного цвета!
- Свое вы, по крайней мере, заработали сами, а мне мое досталось даром, - разливая чай, отозвалась жена. - Вы любите крепкий?
Тяжелым взглядом она смотрела на маленькую, похожую на птичку, усталую молодую женщину в голубом платье, словно могла надиктовать своим взглядом уйму мистически темных книг.
- Ах, как получится, спасибо, - сказала мисс Рексолл, нервно подаваясь вперед.
- Получается слишком крепкий, это плохо для цвета лица.
- Ну, я долью воды.
- Так будет лучше.
- И как двигается работа - хорошо? - спустя некоторое время спросила жена. Они пили чай, и обе женщины разглядывали платья друг друга.
- Ах! - ответил муж. - Как и следовало ожидать. Сплошной вздор. Но им-то как раз этого и хочется. Ужасная чушь, правда, мисс Рексолл?
Мисс Рексолл беспокойно поерзала на стуле.
- А мне интересно, - ответила она, - хотя не так интересно, как роман.
- Роман? Какой роман? - вмешалась жена. - Ты написал еще один роман?
Мисс Рексолл посмотрела на "него". Неужели она выдала его тайну?
- О, это пока всего лишь наброски.
- Расскажи нам! - попросила жена. - Нет, мисс Рексолл, лучше вы расскажите. О чем он?
Она повернулась на стуле и стала внимательно смотреть на маленькую секретаршу.
- Боюсь… - Мисс Рексолл снова поерзала. - Я пока еще не совсем разобралась.
- О, ничего страшного! Расскажите, как вы поняли!
Но мисс Рексолл не могла преодолеть мучительное оцепенение. Ей казалось, что над ней смеются. И она, не отрываясь, смотрела на складки своей плиссированной юбки.
- Боюсь, я не смогу.
- Почему боитесь, что не сможете? Вы ведь всё знаете. Уверена, этот сюжет у вас в кончиках пальцев. Знаете, я думаю, вы много чего пишете вместо мистера Джи. Ему стоит лишь намекнуть, а вы разворачивает это в полноценную картину. Разве вы не так работаете?
В голосе жены звучала ирония, словно она поддразнивала ребенка. Она перевела взгляд на складки своей собственной голубой юбки, отлично сшитой из очень дорогой ткани.
- Вы ведь шутите? - с горячностью переспросила мисс Рексолл.
- Конечно же, нет! Я давно подозреваю - ну, некоторое время подозреваю, - что вы пишете книги мистера Джи, основываясь на его намеках.
Произнесено это было добродушно, но прозвучало все равно жестоко.
- Я была бы очень польщена, - сказала мисс Рексолл, выпрямляясь, - если бы не знала, что вы хотите выставить меня дурочкой.
- Выставить вас дурочкой? Милое дитя! Да ничего подобного! Вы в два раза умнее меня и в миллион раз компетентнее. Нет, деточка, я по-настоящему восхищаюсь вами! Сама я не смогла бы делать то, что делаете вы, ни за какие богатства Индии. Я бы не смогла…
Мисс Рексолл, сжав губы, сидела молча.
- Ты хочешь сказать, что мои книги воспринимаются так, будто… - проговорил он, от ярости теряя голос.
- Хочу! - отозвалась жена. - Как будто их написала мисс Рексолл, пользуясь твоими набросками. Я и вправду думала, что пишет она - когда ты чересчур занят…
- Очень умно с твоей стороны!
- Очень! В особенности, если я ошиблась!
- Ты ошиблась.
- Потрясающе! - воскликнула жена. - Значит, я опять ошиблась!
Воцарилась гнетущая тишина.
Нарушила ее мисс Рексолл, нервно ломавшая пальцы.
- Я понимаю, вы хотите испортить отношения, которые установились между нами, - с горечью произнесла она.
- Дорогая, разве между вами есть отношения? - спросила жена.
- Я была счастлива, когда работала с ним, работала для него! Я была счастлива работать для него! - воскликнула мисс Рексолл, и слезы досады, раздражения, печали выступили у нее на глазах.
- Милое дитя! - с притворным волнением произнесла жена. - Будьте и дальше счастливы, работайте с ним, будьте счастливы, пока можете! Если то, что есть, делает вас счастливой, так тому и быть! Ну, конечно! Думаете, я так жестока, что хочу отнять у вас ваше счастье - работу с ним? Но ведь я не знаю стенографию и не умею печатать на машинке, тем более не сведуща в двойной бухгалтерии, или как это там называется. Говорю вам, я совершенно ничего не знаю. Не заработала ни пенни в своей жизни. Паразитирую на британском дубе, как омела. Синяя птица не летает у моих ног. Наверное, они слишком большие и опасные для нее.
Она посмотрела на свои дорогие туфли.
- Если бы я в самом деле хотела предъявить претензии, - сказала она, поворачиваясь к мужу, - то предъявила бы их тебе, Кэмерон, ведь это ты берешь и берешь у нее и ничего не даешь ей взамен.
- Он все-все дает мне! - воскликнула мисс Рексолл. - Да, все!
- Что вы имеете в виду подо "всем"? - спросила жена, строго глядя на мисс Рексолл.
Маленькая секретарша сжала губы. В воздухе словно раздался щелчок, и тон разговора стал совсем другим.
- Ничего я не имею в виду такого, чему вы могли бы позавидовать, - ответила она с некоторой заносчивостью. - У меня есть чувство собственного достоинства.
Все смущенно помолчали.
- Боже мой! - сказала жена. - И вы называете это чувством собственного достоинства? Значит, вы совсем ничего от него не получаете, только отдаете! И вы говорите о чувстве собственного достоинства - боже мой!
- Понимаете, мы по-разному смотрим на вещи, - проговорила маленькая секретарша.
- Вы правы, так и есть! - и слава Богу! - подтвердила жена.
- За кого это ты так благодарна нашему Господу? - саркастически спросил муж.
- За всех, полагаю! За тебя, потому что ты получаешь все, ничего не давая взамен, за мисс Рексолл, потому что ей, похоже, это нравится, и за себя, потому что меня это не касается.
- Но если вы захотите, - великодушно возразила мисс Рексолл, - вы тоже можете быть с нами.
- Благодарю вас, дорогая, за предложение, - сказала, поднимаясь со стула, жена. - Но, боюсь, ни один мужчина не может рассчитывать на то, чтобы у его ног крутились две птицы счастья, выдирая друг у друга перышки!
И она ушла.
Наступила напряженная драматичная пауза, которую прервала мисс Рексолл, воскликнув:
- Неужели ко мне и вправду можно ревновать?!
- Почему бы нет?
Вот и все, что он сказал.
Улыбка
В наказание себе он решил бодрствовать всю ночь. "Офелия в критическом состоянии", - прочитал он в телеграмме. И хотя он ехал в спальном вагоне, в таких обстоятельствах ему показалось неприличным ложиться спать. Вот он и сидел, изнемогая от усталости, в купе первого класса, когда ночь опустилась на Францию.
Долг велел ему находиться у постели Офелии. Но Офелия не желала его видеть. И теперь он ехал к ней в поезде.
Глубоко внутри засело что-то черное и тяжелое, словно какая-то опухоль давила на жизненно важные органы. Он всегда серьезно относился к жизни. И теперь его переполняла эта самая серьезность. Христу на Кресте подошло бы его загорелое, красивое, чисто выбритое лицо, с густыми черными бровями, поднятыми в мучительном изумлении.
Ночь в поезде представлялась ему адом: ничего реального. Две пожилые англичанки, сидевшие напротив, умерли очень давно, наверное, даже прежде него. Потому что, естественно, он и сам уже умер.
Медлительный серый рассвет занимался над горами на границе, и он не сводил с него невидящих глаз. А в голове крутилось и крутилось:
Когда печально утро занялось,
Тотчас дождем холодным пролилось,
Закрылись тихо дивные глаза,
И нам ее не воротить назад.
На его по-монашески бесстрастном, мученическом лице не отразилось презрение, которое он испытывал, даже презрение к самому себе за ложный пафос, как его критически настроенный ум определил это состояние.
Он был в Италии: с легкой неприязнью смотрел на пейзажи за окном. Не способный более на сильные чувства, он ощущал лишь привкус неприязни, когда смотрел на оливы и на море. Все это смахивало на поэтическое надувательство.
Лишь вечером он добрался до обители Синих Сестер, у которых нашла приют Офелия. Его привели в комнату матери-настоятельницы, в их дворце. Посмотрев на него исподлобья, мать-настоятельница встала и молча поклонилась. Потом сказала по-французски:
- Мне тяжело сообщать вам об этом. Она сегодня умерла.
Он стоял ошеломленный, как будто у него притупились все чувства, и смотрел в пустоту, красивое, с твердыми чертами, монашеское лицо словно окаменело.
Мать-настоятельница ласково положила белую красивую руку ему на плечо и, подавшись вперед, заглянула в глаза.
- Мужайтесь! - проговорила она. - Постарайтесь не терять мужества.
Он невольно подался назад. Ему всегда делалось страшно, когда женщина вот так приближалась к нему. В своих широких юбках мать-настоятельница выглядела очень женственно.
- Постараюсь! - ответил он по-английски. - Могу я увидеть ее?
Мать-настоятельница позвонила в колокольчик, и пришла молодая монашенка. У нее было, пожалуй, слишком бледное лицо, но карие глаза блестели озорно и доверчиво. Пожилая женщина неразборчиво пробормотала его имя, и молодая сестра сдержанно поклонилась. Мэтью протянул руку, словно потянулся за последней соломинкой. Тогда молодая монахиня разъяла благочестиво сложенные белые руки, и ее ладошка робко скользнула в его ладонь, безучастная, словно спящая птичка.
Пребывая в бездонном аду меланхолии, он все же подумал: "Прелестная ручка!"
Они прошли по красивому, но холодному коридору и постучали в одну из дверей. Несмотря на бездонный ад, разверзшийся в его душе, Мэтью не остался равнодушным к мягко колыхавшимся складкам черных юбок торопливо семенящей впереди монахини.
Ему стало страшно, когда дверь открыли и он увидел свечи, горящие вокруг белой кровати - в прекрасной, величественной комнате. Сидевшая в тени монахиня в белой камилавке, с темным и простоватым лицом, подняла голову от требника. Она поднялась, оказавшись весьма крепкой женщиной, и учтиво поклонилась, а Мэтью бросились в глаза смуглые руки, на фоне густо-синего шелка перебиравшие черные четки.
В изголовье стояли три монахини, безмолвные, но взволнованные и очень женственные в своих широких шелковых юбках. Мать-настоятельница наклонилась и осторожно сняла с мертвого лица покрывало из белого батиста.
Мэтью увидел безжизненное и прекрасное лицо жены, и неожиданно в глубине его существа вспыхнул смех, так что он крякнул, и необычная улыбка озарила его лицо.
В свете свечей, тепло трепетавшем, словно на рождественской елке, три монахини не сводили с него тягостно-жалостливых взглядов. На их лицах отражались разные эмоции. В трех парах глаз вдруг появился страх, который сменился замешательством и изумлением. Потом, но не сразу конечно, в этих глазах, беспомощно вглядывавшихся в него при свете свечей, появилась странная невольная улыбка. Улыбки были разные, но словно распустились три нежных цветка. У молодой монахини улыбка была почти болезненной, с налетом восторженного исступления. На темном лице лигурийки, сидевшей у гроба, женщины зрелой, с прямыми полосками бровей, губы изогнулись в языческой усмешке, полной неторопливой и непостижимой архаичной веселости. Это была улыбка этрусков, загадочная и беззастенчивая, не имеющая разгадки.