- Похоже на то, - отвечает полицейский.
- Он знаком с этой женщиной?
- Не знаю. Скажем так, скоро он с ней познакомится.
- Но кто она такая?
- Понятия не имею.
Две темные неясные фигуры выходят на освещенное пространство и тотчас скрываются за дверью.
- Он вошел в дом, - говорит стоящая на снегу девушка и принимается торопливо стаскивать провод от своей трубки, после чего выключает слуховой аппарат. Провода исчезают внутри планшета, она закрывает маленькую кожаную коробку. Потом, поправив мягкую меховую шапочку, словно вновь к чему-то приготовилась.
Ее фигурка в темно-синем длиннополом, наподобие шинели, пальто выглядит еще более воинственно, когда с лица сходит испуганное ошарашенное выражение. Ее словно что-то отпускает изнутри, и она держится более свободно. На молодом нежном лице больше нет и намека на вялость. Оно оживляется, просияв, становится гордым и опасно решительным.
Девушка бросает быстрый взгляд на высокого ладного полицейского. Он чисто выбрит, свеж, улыбчив и с необычайной терпеливостью ждет, стоя в нескольких ярдах от нее, что будет дальше. Она видит, что он красив и принадлежит к тем, кто предпочитает выжидать.
Секундный древний страх тотчас сменяется непривычным, блаженным сознанием своей силы.
- Что ж, ждать не имеет смысла.
Она говорит это решительным тоном.
- Значит, не будете его ждать, значит, нет? - спрашивает полицейский.
- Не буду. Там ему лучше.
У девушки вырывается странный короткий смешок. Поглядев через плечо, она отправляется вниз по дороге, держа в руках сумку. Она чувствует легкость в длинных и сильных ногах. И еще раз смотрит назад через плечо. Молодой полицейский идет следом, и она тихонько смеется, упруго шагая сильными ногами. Пожелай она, и могла бы легко обогнать его в беге. Пожелай она, и могла бы легко убить его даже голыми руками.
Так ей казалось. Но зачем убивать? Такого красивого и молодого. Перед ее глазами стоит темное лицо со сверкающими смеющимися глазами, прячущееся в тени остролистов. Ее тело ощущает свою силу, и ноги у нее длинные и неутомимые. Ее самое удивляет новое, яркое и волнующее, ощущение под ложечкой, ощущение восторга и веселой злости. И крепких мускулов. И это она-то всегда говорила, что в ее теле не найти и одного мускула! Но и теперь дело не в мускулах, она как будто горит огнем.
Неожиданно повалил густой снег, подул пронизывающий ветер. Даже не снег, а мелкий град, и он больно хлещет ее по лицу. Градины кружатся-кружатся, словно она внутри клубящегося облака. Однако ей это даже нравится. Пламя бушует внутри нее, а руки и ноги горят огнем внутри облака.
В воздухе, заполоненном кружащимися крупинками, кажется, нет пустого места, всюду неслышные голоса. Девушка привыкла к ощущению, что вокруг нее шум, которого она не слышит. И теперь это ощущение усилилось. Она понимает, что в воздухе происходит нечто особенное.
Лондонский воздух перестал быть тяжелым и вязким, населенным призраками непримиримых мертвецов. Свежий ветер налетел с полюса и принес с собой голоса.
Голоса зовут. Несмотря на глухоту, она слышит много голосов, они все с присвистом, и словно бы громко кричит людская толпа:
- Он вернулся! Ура! Он вернулся!
Дикие, свистящие, торжествующие голоса в разыгравшейся снежной буре. Вдруг вспыхивает молния.
- Это молния и гром? - спрашивает она у молодого полицейского и останавливается, выжидая, когда он снова появится из-за плотной снежной завесы.
- Похоже на то.
Тут вновь вспыхивает молния, и темное смеющееся лицо оказывается рядом с ее лицом, почти касаясь его.
Она отпрянула, однако приятный огонь согревает ее тело.
- Вот! Вы видели?
- Молнию?
Девушка почти сердито смотрит на него. Ее поражает чистая, свежая, звериная кожа, испуганный взгляд - прирученного зверя, и она смеется тихо и торжествующе. Он явно боится и похож на испуганного пса, чуящего опасность.
Снежная буря воет-свистит с еще большей яростью, с еще большей силой, и в грохоте, словно застучали кастаньеты, опять звучат голоса:
- Он здесь! Он вернулся!
Девушка радостно кивает.
Полицейский и она шагают бок о бок. Девушка живет в оштукатуренном домике на боковой улочке у подножия холма. Там стоит церковь, рядом небольшой сквер, за ним вереница старых домов. Сильные порывы ветра несут с собой много снега. Время от времени мимо проезжают такси с блеклыми фарами. Однако место кажется пустынным, безлюдным, словно тут нет ничего и никого, кроме снега и голосов.
Когда девушка и полицейский стали огибать сквер возле церкви, налетел ветер со снегом, им пришлось остановиться, и тогда в диком хаосе они услыхали пронзительные радостные голоса, похожие на крики чаек:
- Он здесь! Он вернулся!
- Знаете, я очень рада, что он вернулся, - ровным голосом говорит девушка.
- О чем это вы? - нервно переспрашивает полицейский, застыв как вкопанный рядом с ней.
Ветер ослабел, и они двинулись дальше. Когда они идут вдоль забора, им кажется, что двери церкви открыты, и окна тоже открыты, и в диком порыве ветер гонит голоса.
- Удивительно, что церковь бросили открытой! - говорит девушка.
Полицейский опять замер на месте. Он не может говорить.
Так они стоят, прислушиваясь к взывающим из воздуха и из церкви неясным голосам.
- Я слышу смех, - вдруг произносит девушка.
Из церкви доносится басовитый лукавый неумолкающий смех - странные, но явственные звуки.
- Я слышу его!
Полицейский молчит. Он испуган и, словно пес, поджавший хвост, стоит, вслушиваясь в непонятный шум, доносящийся из церкви.
Похоже, ветер разбил одно из окон, и они видят, как он несет клубы снега внутрь, отчего в церкви как будто становилось светлее. Вдруг раздается грохот, вслед за которым слышится фыркающий смех, который ни с чем нельзя спутать. Из-за клубов снега кажется, что в церкви то тут, то там мерцает свет, что по ней летают огромные призраки.
Опять слышится смех, потом яростный шум. Очередной порыв ветра - и с обрывками бумаги, страницами из книг что-то вылетает из черного провала окна, кружится вместе со снегом. Обезумевшей птицей это белое существо взмывает вверх, поднятое ветром, как будто у него крылья, и наконец прибивается к черному дереву. Оказывается, это напрестольная пелена.
Слышится веселая заливистая мелодия. Ветер играет на органных трубах, как на кастрюлях. Обрывки неведомых веселых заливистых мелодий перемежаются взрывами громкого басовитого смеха.
- Вот это да! - восклицает девушка. - Потрясающе. Слышите музыку и смех?
- Я слышу, как играют на органе, - отзывается полицейский.
- А порывы ветра? Пахнет весной. Запах миндаля, вот что это! Потрясающий аромат миндаля. Разве не чудесно?
Девушка торжествующе шагает мимо церкви и приближается к старым домам. Открывает свою калитку.
- Вот я и на месте! - восклицает она после довольно долгого молчания. - Я дома. Большое спасибо, что проводили.
Девушка не сводит взгляда с молодого полицейского. Он белый, как припорошенная снегом стена, и в неясном свете уличного фонаря она прекрасно видит на его лице робость и страх.
- Можно мне погреться? - робко спрашивает он.
Но она понимает, что дрожит он не столько из-за холодного ветра, сколько из-за страха. Из-за смертельного страха.
- Проходите! Если хотите, располагайтесь в гостиной. Только наверх не поднимайтесь, потому что я дома одна. Разожгите в гостиной камин, грейтесь и уходите.
Она покидает его, усадив на большой низкий диван перед камином. Лицо у него бледное и озадаченное. Он провожает ее своими голубыми очами. Поднявшись к себе, девушка запирает дверь.
Утром в студии на втором этаже домика она смотрит на свои картины и смеется. Канарейки щебечут и пронзительно свистят на солнышке, выглянувшем после бури. Холодный снег за окном нетронуто чист, и из-за его белизны кажется, что солнце светит ярче.
Девушка смотрит на свои картины и фыркает, до того комично они выглядят. Неожиданно до нее дошло, насколько они нелепы. Но все же ей нравится глядеть на них, несмотря на их гротескный вид. Особенно нелеп автопортрет - красивые каштановые волосы, приоткрытый кроличий ротик и растерянные бессмысленные кроличьи глаза. Она смотрит на нарисованное лицо и смеется долгим переливчатым смехом, пока канарейки, тускло-желтые, словно поблекшие нарциссы, чуть не сходят с ума, стараясь своим пением заглушить ее смех. Нескончаемый переливчатый смех девушки, удивительно громкий, разносится по всему дому.
Экономка, молодая, очень приличная женщина с печальным выцветшим лицом (почти все граждане Англии в высшей степени приличные, ведь быть в высшей степени приличным - это типичная английская болезнь), недоумевающе нахмурившись, входит в комнату.
- Мисс Джеймс, вы меня звали? - громко спрашивает она.
- Нет-нет. Не звала. Не кричите, я хорошо вас слышу.
Экономка подняла на нее глаза.
- Вам известно, что в гостиной молодой человек?
- Нет. Неужели! - восклицает девушка. - Ах, это молодой полицейский? Я и забыла о нем. Впустила его переждать метель и погреться. Он еще не ушел?
- Нет, мисс Джеймс.
- Потрясающе! А который час? Без пятнадцати девять! Почему же он не ушел, когда согрелся? Полагаю, надо пойти и объясниться с ним.
- Он говорит, что хромает, - громко, с осуждением произносит экономка.
- Хромает? Потрясающе. Но вечером он не хромал. Только не кричите. Я хорошо слышу.
- Мисс Джеймс, мистер Марчбэнкс придет к завтраку? - с еще большим осуждением спрашивает экономка.
- Не знаю. Но я спущусь вниз, как только приведу себя в порядок. Спущусь через минуту - надо взглянуть на полицейского. Странно, что он еще тут.
Она усаживается на солнышке, у окошка, чтобы подумать. Она смотрит на снег, на голые фиолетовые деревья. Воздух кажется ей разреженным и не похожим на обычный. Неожиданно весь мир переменился, словно лопнула кожа, наружный покров, словно старое залатанное лондонское небо разорвалось и завернулось, как старая кожа, съежилось, и под ним оказалось новенькое голубое небо.
"Это потрясающе! - мысленно говорит девушка. - Я в самом деле видела лицо. Удивительное лицо! Никогда его не забуду. И смех! Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Наверняка, это он. И мне нравится, что он смеется последним. Он потрясающий! Наверно, это здорово, смеяться последним. Чудесное существо! Так и буду его называть, существом. Ведь он не совсем человек.
Как это мило с его стороны - вернуться и тотчас изменить весь мир! Действительно потрясающе! Интересно, Марчбэнкс тоже стал другим? Но Марчбэнкс его не видел. Правда, он слышал его. Интересно, это тоже подействовало? - очень интересно!"
Девушка задумалась о Марчбэнксе. Они были большими друзьями. Уже почти два года. Но не любовниками. Любовниками они не были. Только друзьями.
Если уж на то пошло, она знала, что влюблена в него: эта любовь сидела у нее в голове. Но теперь ее забавляло, что она настолько влюблена в него - умом. Жизнь вообще состоит из сплошных нелепиц.
Теперь она и он виделись ей смешной парой. У него, как это ни странно, ужасно серьезное отношение к жизни, в первую очередь к собственной жизни. А ею движет страстное желание спасти его от него самого. Вот нелепость! Она решила, что должна спасти его, и поэтому была страстно в него влюблена. Надо же придумать такое: спасать его от него самого.
Нелепость! Нелепость! Нелепость! Едва она увидела смеющегося мужчину в остролистнике - какой же у него потрясающий, необыкновенный смех! - вмиг поняла абсурдность своего поведения. Это правда: она поняла свою фантастическую глупость - спасать человека от него же самого! Зачем кого-то спасать? Фантастическая глупость! Гораздо милосерднее и естественней дать человеку возможность найти свою гибель, раз ему этого хочется. Вечные муки несравнимо притягательнее спасения, и большинство людей предпочло бы их.
Ей еще никогда не приходилось любить мужчину, если не считать иллюзорной любви к Марчбэнксу. Теперь она это ясно поняла. В конце концов, все это чепуха, любовь - не любовь. Слава богу, не произошло позорной ошибки.
Да уж, мужчина, который был в зарослях остролиста, помог ей во всем разобраться, помог ей понять смехотворность любви, infra dig преследование женщиной мужчины или мужчиной женщины.
- Неужели любовь на самом деле нелепа и infra dig? - вслух спросила она.
- Ну, конечно, - донесся звучный смеющийся голос.
Девушка оглянулась, но никого не увидела.
"Наверно, опять тот мужчина! - сказала она мысленно. - Потрясающе. Правда. Удивительно, что до сих пор мне никогда не был нужен мужчина, никакой мужчина. А ведь мне уже за тридцать.
Любопытно. Не знаю, может быть, со мной что-то неправильно, или все правильно? Мне нужно подтверждение, иначе я никогда не узнаю. Но мне кажется, если бы тот человек не перестал смеяться, что-нибудь обязательно случилось бы со мной".
Она вдохнула странноватый аромат цветов миндаля, стоявший в комнате, и опять услышала далекий смех.
"Интересно, почему Марчбэнкс пошел вчера к той женщине - к женщине, похожей на еврейку? Что ему понадобилось от нее? - или ей от него? Странно. Как будто они что-то решили! До чего невероятна, поразительна жизнь! Все так запутано.
Почему люди никогда не смеются так, как тот человек? Мне он показался необычным. Насмешливый! Гордый! Настоящий! Он презрительно смеялся своими изумительными глазами, смеялся-смеялся и исчез. Не представляю, чтобы он преследовал ту женщину. Вообще женщину. Избави Бог. Это так гадко. Мой полицейский тоже бы вел себя гадко, если бы я ему позволила: как противный пес. Не люблю собак, правда, не люблю. А мужчины так на них похожи!.."
Все еще размышляя, она, вдруг фыркнув, засмеялась на низких нотах. Прекрасно, что он пришел и так смеялся, и что небо лопнуло, разорвалось, словно старая кожа! Ну разве он не замечательный? Было бы, наверное, чудесно, если бы он прикоснулся к ней. Да, прикоснулся к ней. Ей казалось, что если бы он прикоснулся к ней, она стала бы юной и нежной, сбросила бы старую жесткую кожу. И мисс Джеймс выглянула в окно.
- Сейчас он придет, - вдруг сказала она, имея виду Марчбэнкса, а не смеявшегося человека.
И он пришел, с засунутыми в карманы пальто руками, с опущенной головой в котелке, на подгибающихся ногах. Торопливо пересек дорогу, не глядя по сторонам, глубоко погруженный в свои мысли. Наверняка все еще пребывал в мучительном волнении по поводу ночного приключения. И мисс Джеймс засмеялась.
Наблюдая за ним с верхнего этажа, она разразилась смехом, и канарейки совсем обезумели.
Вот он уже в холле. И зовет громко, даже властно:
- Джеймс! Ты спустишься?
- Нет, - отзывается она. - Ты поднимись.
Он бежит по лестнице, прыгая через ступеньку, словно его ноги в бешенстве из-за того, что лестница задерживает его.
На пороге он останавливается, глядя на нее рассеянным насмешливым взглядом, и его глаза сияют, как никогда. Она отвечает ему делано-высокомерным безразличием.
- Позавтракаешь? - У него уже вошло в привычку каждое утро завтракать вместе с ней.
- Нет, - отвечает он громко. - Я позавтракал в кафе.
- Не кричи. Я отлично тебя слышу.
Он насмешливо, даже со злостью, смотрит на нее.
- Полагаю, ты всегда отлично слышала, - вновь громко произносит он.
- Во всяком случае, сейчас я слышу, так что не кричи.
И опять, когда он глядит ей в лицо, в его серых глазах, странно, неестественно светящихся появляется злое выражение.
- Не смотри на меня так, - тихо просит она. - Я всё знаю.
Он разразился свирепым смехом.
- Кто научил тебя - полицейский?
- Кстати, он, наверно, все еще внизу! Не только он. Скорее, женщина в шали. Ты оставался у нее всю ночь?
- Не совсем. Ушел перед рассветом. А ты что делала?
- Не кричи. Я вернулась домой задолго до рассвета.
Ей кажется, что она слышит знакомый басовитый смех.
- Ну, и что же? - с любопытством спрашивает молодой человек. - Чем ты занималась?
- Не помню. А что? Собираешься потребовать отчет?
- Ты слышала смех?
- О, да. Было еще другое. Я кое-что видела.
- Видела газету?
- Нет. Не кричи. Я слышу.
- Разыгралась сильная буря, выбила в здешней церкви окна и двери, учинила там страшный разгром…
- Я видела. Страница из церковной Библии залепила мне лицо. Из Книги Иова…
Она тихонько смеется.
- А что еще ты видела? - по-прежнему громко спросил он.
- Видела его.
- Кого?
- Ну, этого я не могу сказать.
- Какой он был?
- И этого я не могу сказать. Не помню.
- Ты должна помнить. А твой полицейский тоже его видел?
- Нет, не думаю. Мой полицейский! - И она надолго зашлась в переливчатом смехе. - Вот уж он никак не мой. Однако нужно пойти вниз и повидаться с ним.
- Ты какая-то странная, - говорит Марчбэнкс. - Знаешь, у тебя нет души.
- Ну и слава Богу! - восклицает она. - Зато у моего полицейского душа наверняка есть. Мой полицейский!
И она опять, под аккомпанемент пронзительных криков канареек, заливается смехом, похожим на перезвон колокольчиков.
- Что с тобой? - спрашивает Марчбэнкс.
- У меня нет души. И никогда не было. Но мне всегда ее навязывали. Единственно душа соединяла нас. Теперь ее нет. А ты свою не потерял? Она ведь постоянно терзала тебя, словно гнилой зуб.
- О чем ты говоришь? - не выдерживает он.
- Не знаю. Все так удивительно. Послушай, мне надо спуститься и поговорить с полицейским. Он должен быть в гостиной. Пойдем со мной.
Они вместе спустились на первый этаж. Полицейский в жилете, сняв пиджак, лежал на диване - с очень унылым видом.
- Послушайте! - обращается к нему мисс Джеймс. - Вы и вправду хромаете?
- Вправду. Поэтому я здесь. Не мог уйти, - отвечает этот светловолосый страдалец, и слезы выступают у него на глазах.
- Как это случилось? Вчера вы не хромали.
- Сам не знаю, как это случилось - но когда я проснулся и хотел встать, у меня ничего не вышло.
Слезы побежали по его расстроенному лицу.
- Невероятно! И что теперь?
- Какая нога болит? - спрашивает Марчбэнкс. - Позвольте взглянуть.
- Не позволю, - говорит бедняга.
- Придется, - вмешивается мисс Джеймс.
Полицейский медленно стаскивает носок и показывает левую белую опухшую ногу, напоминающую чудовищную звериную лапу. Увидев ее, полицейский зарыдал.
Пока он рыдает, девушка вновь слышит низкий торжествующий смех. Однако она не обращает на него внимания, она с живым любопытством всматривается в плачущего молодого полицейского.
- Больно? - спрашивает она.
- Больно, когда встаю, - не переставая плакать, отвечает полицейский.
- Тогда вот что… Мы позвоним врачу, и он отвезет вас на такси домой.
Молодой человек стыдливо вытирает с лица слезы.
- Вы не знаете, как это произошло? - с тревогой спрашивает Марчбэнкс.
- Не знаю.