- Значит, ты должна сказать себе: "Вот радость! Я распрощаюсь с самым тяжелым временем в моей жизни". Ты должна решить, что это было самое тяжелое время, и в будущем не позволять так с собой обращаться. Вот и всё. "Мужчины почти всегда хозяева своей судьбы", - всё примерно в таком духе.
Поразмышляв над его словами, Мюриэл со смешком, в котором были и мольба и тоска, повернулась к нему.
- Ну вот, - проговорил он, ласково улыбаясь. - Разве не так? Разве ты не рада?
- Да, - кивнула Мюриэл. - Я очень - рада.
У него лукаво заблестели глаза, и он тихо спросил:
- Тогда чего же ты хочешь?
- Ты прав, - отозвалась она, почти не дыша. - Чего мне хотеть? - Она с вызовом посмотрела на него, и ему стало не по себе.
- Ну уж ладно, нет, - ответил он, стараясь не встретиться с ней глазами, - с чего это ты меня спрашиваешь?
Она прикрыла веки и произнесла кротко, словно прося прощения:
- Уже давно я тебя ни о чем не спрашивала, да?
- Да! Я как-то об этом не подумал. А кого ты спрашивала в мое отсутствие?
- Кого я спрашивала?
Она подняла брови, и у нее вырвался короткий презрительный смешок.
- Естественно, никого! - улыбнулся он. - Мир задает вопросы тебе, ты задаешь вопросы мне, а я иду к некоему оракулу, который сидит где-то в темноте, так?
Мюриэл тоже засмеялась.
- Да! - воскликнул он, неожиданно посерьезнев. - Представь, ты должна ответить мне на один важный вопрос, на который мне самому ни за что не ответить.
Лениво развалившись в кресле, он опять заулыбался. И она порывисто повернулась, чтобы вновь внимательно на него поглядеть. Прекрасные пышные волосы свободно падали ей на плечи, обрамляя лицо; в темных глазах появилось недоуменное выражение, она опять поднесла палец к губам. Неожиданное замешательство промелькнуло в его взгляде.
- Как бы там ни было, ты можешь кое-что мне дать.
Она не сводила с него темных вопрошающих глаз. А он своими намеками прощупывал почву. Потом, вдруг будто бы забыв о ней, глубоко задумался, у него даже расширились зрачки.
- Понимаешь, - произнес он, - в жизни нет ничего хорошего, кроме самой жизни, но ее нельзя прожить в одиночку. Обязательно надо иметь кремень и огниво, и то и то, чтобы выбивать искру. А что если представить, будто ты мой кремень, мой белый кремень, который высечет для меня красный огонь?
- Ты это о чем? - затаив дыхание, переспросила она.
- Понимаешь, - продолжал он, по обыкновению, размышлять вслух, - думать - не значит жить. Это все равно, что мыть, чесать, распределять по образцам и вязать из шерсти, настриженной за год. Вот что я хочу сказать… мы почти до конца использовали нашу шерсть. Надо начинать сначала - тебе и мне - жить вместе - ты понимаешь? Ничего не придумывая и не поэтизируя - понимаешь?
Мюриэл не удержалась и вновь испытующе поглядела на него.
- Ну? - прошептала она, побуждая его объяснить до конца то, что он имел в виду.
- Понимаешь - я вернулся к тебе… к тебе…
Он выжидающе помолчал.
- Но, - отозвалась она, запинаясь, - я не понимаю.
Мершам поглядел на нее с откровенной настойчивостью, не обращая внимания на ее смущение.
- Лгунья! - ласково произнес он.
- Ну… - Она отвернулась от него. - Не совсем понимаю.
Мершам нахмурился.
- Да нет, пора тебе понимать алгебру речи. Можно мне показать тебе на твоих пальчиках, что я имею в виду, пункт за пунктом, пользуясь простой арифметикой?
- Нет, нет! - воскликнула она. - Как мне понять перемену в тебе, - будто оправдываясь, спросила Мюриэл, - ведь ты всегда говорил, мол, ты не изменишься? Совсем другое говорил.
Он поднял голову, словно обдумывая ее слова.
- Ну да, я изменился. Забыл, наверно, что говорил. Полагаю, я не мог не измениться. Ведь я стал старше - мне двадцать шесть лет. Прежде мне было страшно даже подумать о том, чтобы поцеловать тебя, ты помнишь? Ладно - теперь все иначе, - сияя улыбкой, с нежностью произнес он.
Густо покраснев, она отвернулась.
- Нет, - продолжал он медленно, с грубоватой прямотой, - не то чтобы я знал больше, чем тогда - о любви - как ты понимаешь… но - я думаю, ты красивая… и мы отлично друг друга знаем - как никого другого, правильно? Поэтому нам…
Он умолк, и они некоторое время сидели в напряженном молчании, прислушиваясь к шуму снаружи, к громкому лаю собаки. Стало слышно, как кто-то заговорил с псом, успокаивая его. Сирил Мершам напряг слух. Щелкнула щеколда на двери сарая, потом негромко звякнул звонок на велосипеде, задевшем стену.
- Кто это? - спросил он, ничего не подозревая.
Она подняла глаза и ответила взглядом - виноватым, молящим. И он сразу все понял.
- О господи! Он?
Мершам посмотрел на фотографию на каминной полке. Она кивнула с обычным для себя отчаянием, вновь прикусив палец. Мершаму потребовалось несколько мгновений, чтобы приспособиться к новой ситуации.
- Да! - итак, он на моем месте! Почему ты не сказала раньше?
- Я не могла. И он не на твоем месте. Кстати - ты никогда не претендовал на это место.
Она опять отвернулась.
- Ты права, - согласился он, подумав. - Не претендовал. Значит, я совершил ошибку. Однако я знал, что ты держишь мои старые перчатки в кресле поближе к себе, - улыбнувшись, поддразнил он Мюриэл.
- Так и было, так и было! - с необычайной горечью призналась она. - Пока ты не попросил меня вернуть их. Ты сказал мне… чтобы я завела себе другого парня - и я сделала, как ты сказал, - я всегда делала, как ты говорил.
- Неужели я это сказал? Прямо так и сказал? Наверняка так и было. Ну и дурак. Он тебе нравится?
В ее громком смехе звучали горечь и издевка.
- Он очень хороший - и он обожает меня.
- Еще бы! - воскликнул, усмехаясь и вновь принимая ироничный вид, Мершам. - И в каком он качестве?
IV
Мюриэл обиделась и промолчала. А ему надо было понять, что значит для нее этот человек, так не вовремя заявившийся в гости. Мершам пригляделся - кольца на ней не было, хотя, возможно, она сняла его. И он принялся прикидывать, какую линию поведения выбрать. От многих женщин он ждал, что они пробудят в нем любовь, но всякий раз ему приходилось разочаровываться. Поэтому он вел добродетельный образ жизни и ждал. Теперь ожиданию пришел конец. Ни с какой другой женщиной у него не будет такого взаимопонимания, как с Мюриэл, которую он с неистовостью обучал женственности, пока сам сражался за свою мужественность и независимый взгляд на мир. Они дышали одним воздухом познания, их настигали одни и те же бури сомнения и разочарования, им вместе выпадало проникнуться чистой поэзией бытия. Они росли вместе, то есть духовно или, скорее, психологически, как он предпочитал называть это, они были, можно сказать, женаты. А теперь он поймал себя на том, что пытается представить, как она ходит по дому, каждое ее движение…
Дверь была открыта, и мужчина, войдя в кухню, поздоровался радостно и без всяких церемоний. У него был сильный горловой певческий голос - тенор, который перекрывал вибрирующий гул остальных голосов. И говорил он на хорошем, но не заумном английском. Младшие братья Мюриэл стали расспрашивать его о "врубовых машинах" и электрической тяге, и он отвечал им, употребляя специальные термины, из чего Мершам сделал вывод, что этот парень работает электриком в шахте. Некоторое время продолжалась ничего не значащая беседа, правда, в ней слышалась фальшивая нота какой-то недоговоренности. Наконец Бенджамин осмелился прервать ее и сказал не без насмешливого вызова:
- Том, если тебе нужна Мюриэл, она в гостиной.
- Да? Я видел свет и подумал, что она там. - Том проговорил это с нарочитым безразличием, словно так было каждый раз, когда он приходил. - Что она делает? - спросил он, но уже нетерпеливо, по-хозяйски.
- Разговаривает. Приехал Сирил Мершам из Лондона.
- Что? Он здесь?
Не вставая с кресла, Мершам слушал и улыбался. Мюриэл видела, как распахнулись только что прикрытые веками глаза. Поначалу она высоко держала флаг, бросая ему вызов, но потом все-таки поддалась наплыву нежности. Теперь же ее флаг вновь храбро взлетел вверх. Она поднялась и направилась к двери.
- Привет! - певуче произнесла она, как это бывает, когда девушки встречают своих любимых.
- У тебя, я слышал, гость.
- Да. Проходи, проходи!
Она проговорила это тихо и нежно.
Том оказался симпатичным парнем, отлично сложенным, разве что немного пониже Мершама, который лениво встал и протянул руку, с загадочной улыбкой глядя в красивые большие голубые глаза соперника.
- Сирил.
- Мистер Викерс.
Том Викерс едва не сломал Мершаму руку, когда пожимал ее, и на его приветливый, веселый взгляд ответил абсолютно искренним проявлением чувств, после чего, сконфузившись, опустил голову.
- Садитесь сюда, - предложил Мершам, вяло махнув в сторону кресла.
- Нет, нет, спасибо, не надо. Я лучше тут, спасибо.
Том Викерс взял стул и поставил его перед камином. Он был смущен и очарован естественной открытостью Мершама и его обходительностью.
- Я не помешал? - спросил Том, усаживаясь.
- Нет, конечно же, нет! - воскликнула Мюриэл нежным любящим голосом, каким говорят женщины, готовые на любую жертву ради любви.
- Нам помешать невозможно! - лениво отозвался Мершам. - У нас с Мюриэл ни от кого нет секретов. Правда, Мил? Мы говорили о духовном родстве - вечная тема. Вы будете аудиторией. У нас полное совпадение взглядов, у нас с Мюриэл. Так всегда было. Это ее вина. С вами она так же плохо обращается?
Том Викерс был явно сбит с толку и растерян. Однако из слов Мершама ему стало более или менее ясно, что тот считает его теперешним возлюбленным Мюриэл, тогда как себя - отвергнутым поклонником. И, успокоившись, он улыбнулся.
- Как это - плохо?
- Со всем соглашается.
- Нет. Я бы этого не сказал, - улыбнулся Викерс, нежно поглядев на Мюриэл.
- Как нет? Мы же никогда не спорим, сам знаешь! - возразила Мюриэл снисходительно, но тем же глубоким грудным голосом.
- Ясно, - якобы равнодушно подытожил Мершам, тем временем напряженно обдумывая каждое слово. - Ты соглашаешься со всем, что говорит она. Господи, до чего же интересно!
Мюриэл выгнула брови, сверкнув в его сторону понимающим взглядом, и рассмеялась.
- Примерно так, - будто потакая Мершаму, подтвердил Викерс, как и пристало здоровому мужику в разговоре со слабаком, разлегшимся в кресле и умничающим на пустом месте. От внимания Мершама не ускользнули крепкие ноги, внушительные ляжки и толстые запястья соперника, которого он определил так: красивый чувственный жизнелюбец с неплохими мозгами, но по-детски наивный, умеющий сложить два и два, но никак не "икс-игрек" и "икс-игрек". Его наружность, его движения, его непринужденность были в высшей степени привлекательными. "Однако, - мысленно проговорил Мершам, - будь я даже слепым, несчастным или разуверившимся в жизни, все равно не позарился бы на него. Такого, как он, судя по высказыванию Джорджа Мура, через несколько лет жена начинает ненавидеть даже за походку. Представляю его отличным отцом с кучей детишек. Но если у него не ручная жена…"
Мюриэл заговорила с Викерсом.
- Ты на велосипеде? - спросила она неприятным, собственническим, интимным тоном, который делает присутствие третьего человека совершенно неуместным.
- Да… Я немного опаздывал, - ласково ответил Викерс. Смысл его слов был неважен, главное было в ласке.
- Очень грязно?
- Да, вроде бы - но не грязнее, чем вчера.
Мершам вытянулся во весь рост, почти совсем закрыв глаза, и его изящные белые руки свисали с подлокотников, словно белоснежные горностаи - с веток. Ему стало интересно, сколько еще Мюриэл выдержит это сюсюканье с возлюбленным. Вскоре она завела разговор, вовсе не касавшийся Мершама. Они с Викерсом принялись обсуждать его квартирную хозяйку.
- Тебе же она не нравится, правда? - выпытывала Мюриэл, многозначительно смеясь, поскольку тень неприязни к другим женщинам еще ярче высвечивала его любовь к ней.
- Ну, не могу сказать, чтобы она мне нравилась.
- И почему это всякий раз, не проходит полугода, как ты ссоришься со своими хозяйками? Наверно, с тобой трудно ужиться.
- Нет, ничего подобного. Просто они все одинаковые, сначала пироги да варенье, а потом черствый хлеб.
Он произнес это с важностью, словно изрек непреложную истину. Время от времени у Мершама подрагивали веки. В конце концов Мюриэл повернулась к нему.
- Мистеру Викерсу не нравятся съемные квартиры, - проговорила она.
Мершаму стало ясно, что в этом кроется причина, по которой Викерс хочет жениться на Мюриэл; но он знал, что если жених не ладит с домохозяйками, то с женой тоже вскоре перестанет ладить, поэтому многозначительно поглядел на Мюриэл и протянул:
- Неужели? А по мне так нет ничего лучше съемных квартир. Всегда можно повернуть по-своему и не надо никому ни в чем отчитываться. Живи и радуйся.
- Ну уж нет! - засмеялся Викерс.
- Почему же? - вяло переспросил Мершам, придавая своему вопросу очевидное ироническое звучание. - Верно, вы не слишком приятный жилец. А ведь вам только и надо, что посочувствовать хозяйке - особенно когда у нее не ладится с мужем - и она в лепешку ради вас разобьется.
- Ах! - прыснула Мюриэл, глядя на Мершама. - Том считает, что ни к чему сочувствовать женщине - тем более замужней женщине.
- Ни к чему! - категорически поддержал ее Том. - Это опасно.
- Пусть муж ее жалеет, правильно? - отозвался Мершам.
- Правильно! Не хочу, чтобы она выкладывала мне свои беды. Раз уступишь, и этому конца не будет.
- Мудро. Несчастная ваша хозяйка! Итак, свой бочонок с сочувствием вы откроете лишь для жены, и ни для кого больше?
- Ну да. Разве это неправильно?
- Почему же неправильно? Правильно. У вашей жены будет преимущество перед всеми остальными. Нечто вроде домашнего пива, которое пьют ad infinitum? Все правильно!
- А как же иначе? - смеясь, переспросил Том.
- Ну, можно и иначе, - сказал Мершам. - Лично я теперь для женщин - как чашка чая.
Мюриэл громко расхохоталась над абсурдным цинизмом Мершама и сдвинула брови, словно бы требуя не играть бомбами, как мячами.
- Каждый раз свежая чашка чая. Женщинам никогда не надоедает чай. Мюриэл, вижу, ты отлично проводишь время. Словно дремлешь после ужина с милым супругом.
- Очаровательно! - с сарказмом отозвалась Мюриэл.
- Если ей повезет с мужем, о чем еще мечтать? - произнес Том, как бы подтрунивая, однако вполне серьезно и даже с обидой.
- О квартиранте - чтобы не потерять вкус к жизни.
- Почему, - вмешалась Мюриэл, - тебя так любят женщины?
Мершам молча поднял на нее смеющийся взгляд. Мюриэл в самом деле была сбита с толку. Ей хотелось знать, что такого в нем особенного, отчего перевес всегда на его стороне. И ей он ответил как обычно, то есть не позволяя себе ни шутки, ни иронии:
- Потому что я умею убедить их в том, что черное на самом деле зеленое или фиолетовое - и это, в общем-то, правда. - Потом он широко улыбнулся в ответ на ее восхищение. - Вот, Мил, я и расхвастался тебе в угоду - запятнал свою природную скромность.
Нежно и с пониманием поглядев на него, Мюриэл тихо засмеялась. Когда же Том при упоминании о природной скромности Мершама громко расхохотался, она не без раздражения опять сдвинула брови и, отвернувшись от возлюбленного, стала смотреть в огонь.
V
Вполне бессознательно, Мершам избрал тем не менее верный путь к кульминации, которую желал достичь. У него не возникало никаких сомнений в том, что Викерс не примет всерьез тяги Мюриэл к старому другу. И он отвернулся с безразличным видом.
Некоторое время разговор шел как шел, и вдруг Мершам вспомнил:
- Кстати, мистер Викерс, вы не споете нам? Вы ведь поете, правда?
- Ну - так, по-любительски, - скромно отозвался соперник, не понимая, с чего это вдруг Мершам заинтересовался его пением. И поглядел на Мюриэл.
- Отлично, - ответила на его взгляд Мюриэл, подбадривая его, словно ребенка. - Но… - Она повернулась к Мершаму. - Тебе и вправду хочется послушать?
- Ну, конечно. Какую-нибудь старую песню. Ты еще не разучилась играть?
Мюриэл заиграла "Честь и оружие".
- Нет, не эту! - вскричал Мершам. - Что-нибудь потише - "Sois triste et sois belle". - Он нежно, со значением, улыбнулся ей. Может быть, "Du bist wie eine Blume" или "Pur dicesti".
Пел Викерс хорошо, хотя и без особого воображения. Песни были старые, Мершам сам много лет назад научил им Мюриэл, и ее игра пробуждала в его душе воспоминания о прошлом. В конце первой песни она обернулась и увидела, что он смотрит на нее так, словно они вновь встретились в поэтическом мире минувших эпох.
- Нарциссы, - тихо произнес он. В его глазах стояли образы их прошлого.
Широко раскрыв глаза, она затрепетала от переполнивших ее ответных чувств. Они сидели тогда на склоне горы, где нарциссы тянулись в небо, и он учил ее, выпевая фразу за фразой: "Du bist wie eine Blume". Голосом он похвастаться не мог, зато слух у него был идеальный.
Так продолжалось до десяти часов. Направляясь в спальню, братья прошли через гостиную. Все в доме заснули, кроме отца, который сидел один в кухне, читая "Осьминог". И они пошли ужинать.
Мершам встряхнулся и теперь говорил почти без умолку. Так на него действовала Мюриэл, в ее присутствии его всегда тянуло порассуждать о чем-то абстрактном: об искусстве и философии - это были ее любимые темы, на которые только он один и говорил с ней, на которые только он один и мог говорить, как ей казалось, необыкновенно красиво. Он пользовался замысловатыми речевыми оборотами, время от времени сам себе противоречил, потом произносил нечто печальное и неожиданное, и все это так задумчиво и так как бы несерьезно, что даже мужчины не могли устоять и внимали ему с почтительной снисходительностью.
- Жизнь прекрасна, - постоянно внушал он Мюриэл, - пока она тебя пожирает. Пока жизнь поглощает тебя, уничтожает тебя, она великолепна. Самое лучшее - сгореть быстро, гулким пламенем, белым пламенем до последней искры. А если гореть медленно и беречь топливо, то не стоит жить.
- Ты думаешь, это хорошо - жить недолго, зато весело? - спросил отец.
- Да нет, не обязательно недолго и не обязательно весело. Беды тоже часть живого пламени - страдание - без него, как говорят, не бывает радости. Ну да! С жизнью мы обращаемся, как некий человек, который до того хотел дотянуть до старости, что умер в тридцать лет от изнурительной скуки.
- Ну, этого-то мы не допустим, - засмеялся Том.