- Не знаю, не знаю. Настоящая жизнь в общении - а это как раз то, от чего мы стараемся уклониться, мы ведь робкие и не желаем выставлять напоказ душу, чтобы всякие неуклюжие дураки не норовили лапнуть ее грязными руками.
В темных глазах Мюриэл затеплились благодарность и понимание. Ей самой приходилось несладко из-за грубости братьев, которым она нередко потакала по собственной глупости.
- И, - заключил Мершам, - мужчину облагораживает чистейшее пламя жизни - если с ним женщина, которую он любит - и понимает.
Скорее всего, Мершам не осознавал, что творит. Тем не менее, своими рассуждениями, как сетью, поднял Мюриэл, точно русалку из глубоких вод, и заключил в объятия, чтобы она подышала привычным ему разреженным воздухом. Мюриэл глядела на него, не сомневаясь в его искренности и безоговорочно веря в его правоту.
Викерс же думал иначе. Свое мнение, каково бы оно ни было, он мог бы выразить так: "Ну вот, ему есть, что сказать, и он может долго говорить - но, черт подери!.."
Ведь Викерс был старомодным, бессловесным воздыхателем; такие приносят в жизнь женщины кратковременную радость и бесконечные разочарования. В конце концов он понял, что ему не пересидеть Мершама, и решил идти домой. Мюриэл не поцеловала его на прощание и не вызвалась проводить до велосипеда. Его это разозлило, однако злился он больше на девушку, чем на мужчину. Ему казалось, что она играет, "выставляется" перед чужаком. Ведь если для него Мершам был чужаком, то и никем другим он не мог быть для Мюриэл. Молодые люди вышли из дома вместе и зашагали по неровной кирпичной дороге к сараю. На ходу Мершам тоже не преминул отпустить несколько своеобразных шуток:
- Жаль, ноги у меня уж больно привередливые. Стоит им наступить на что-то мягкое, они подпрыгивают, как девушка, потрогавшая жабу. Только послушайте эту бедняжку - так надрывно мычит, как будто у нее коклюш.
- Когда корова мычит, она не кашляет, - отозвался Викерс.
- Делает вид, да? Не хочет быть одна? Не ругайте ее. Может быть, у нее ознобыши, почему бы нет? У них, у бедняжек, бывают ознобыши?
Викерс засмеялся, и ему пришло в голову, что он должен взять этого малого под свою опеку.
- Осторожно, - проговорил он, когда они входили в темный сарай. - Осторожно, не ударьтесь головой.
Он прижал одну руку к верхнему краю проема, а другую вытянул в сторону Мершама.
- Спасибо, - с благодарностью произнес Мершам. Даже в темноте он до дюйма мог определить высоту двери, но все же позволил Викерсу позаботиться о себе. Ему это даже понравилось.
Викерс аккуратно чиркнул спичкой и наклонился над красным огоньком, светя себе, словно прекрасной лампой, в непроглядной тьме сарая. Некоторое время он провозился с фонарем на велосипеде, приводя его в порядок, и его лицо, румяное, красивое лицо, словно светилось и казалось просто чудесным. Мершам мог видеть впадины на его щеках выше линии бритья, полные губы в тени усов и щетинку бровей на свету.
"В конце концов, - подумал Мершам, - он очень красив, и она дура, если бросит его".
Том, щелкнув, закрыл фонарь и аккуратно растер ногой спичку. Потом он снял с велосипеда насос и, полуприсев в темноте, принялся накачивать шины. Быстрые точные неутомимые удары насоса, естественное чувство равновесия и великолепная гибкость человеческого тела, приспособляемого под разные движения, доставляли Мершаму удовольствие.
"У нее могло бы быть, - продолжал он мысленный монолог, - несколько восхитительных часов с этим мужчиной - а она, вроде бы, предпочитает меня, потому что в моей власти заставить ее страдать и восхищаться".
Но Викерсу он тем временем говорил:
- Знаете, любовь - это не родственность душ. Для вас, например, женщины что спелые яблоки на ветке. Дотянетесь, и она ваша. Лучшие прямо у вас над головой, но вам они не нужны. Поэтому вы тянетесь, нагибаете ветку, хватаете приглянувшееся яблоко, а оно выскальзывает у вас из рук, и вы сердитесь, вы говорите, что у вас разбито сердце. Однако полно яблок не хуже, да и висят они поближе.
Викерс улыбнулся и подумал, что слова Мершама не лишены смысла - для любого, но только не для него.
Мужчины вышли из сарая и направились к воротам. Мершам смотрел, как молодой человек садится на велосипед и со словами "спокойной ночи" исчезает.
- Sic transit… - пробурчал Мершам, имея в виду и Тома Викерса, и прекрасную страстность, которая ощутима лишь на уровне подсознания, как и молодая сила.
Мершам медленно пошел обратно. Мюриэл убирала после ужина и накрывала стол для завтрака. Но было ясно, что она поджидала его, хоть и не стояла замерев, глядя на дверной проем. Когда она подняла голову, он инстинктивно потянулся к ней, словно желая поцеловать. Оба улыбнулись, и она продолжила свои хлопоты.
Отец поднялся со стула, распрямляя грузное тело и зевая. Мершам надел пальто.
- Выйдешь со мной? - спросил он.
Мюриэл ответила ему взглядом. Отец молча топтался на коврике перед камином. Однако его сонное смутное неодобрение испугало их не больше легкого ветерка. Прикалывая к волосам шляпку, Мюриэл светло, по-детски улыбнулась своему возлюбленному.
На улице, несмотря на звездное небо, стояла непроглядная темень. Мершам тяжело вздохнул и витиевато ругнулся, провалившись по щиколотку в грязь.
- Послушай, иди за мной, нога в ногу. Ступай вот сюда, - скомандовала Мюриэл, с удовольствием опекая его.
- Дай руку, - сказал он, и, взявшись за руки, они стали одолевать препятствие за препятствием. Перед ними простиралось открытое поле, в ночной вышине сияли великолепные звезды. Лес был темным и мокрым; они наклонялись вперед, ступали осторожно и крепко держались друг за друга, радуясь неожиданному приключению. Когда же они остановились и поглядели наверх, то не могли определить ни одну звезду, пока Мершам не отыскал впереди три алмаза Ориона.
Вокруг все было так и не так, словно деревья, звезды, темнота, таинственные воды внизу ожили, чтобы всем вместе разыграть в ночи чудесное представление, как это бывает в сказках.
Из леса они вышли на голый склон горы. И едва деревья остались позади, она бросилась в его объятия. Он поцеловал ее, и они тихонько засмеялись. Потом они зашагали по лугу, на котором не было ни одной тропинки.
- Почему он тебе не нравится? - весело спросил Мершам.
- Зачем ты спрашиваешь? - ответила она вопросом на вопрос.
- Как это зачем? Он намного лучше меня.
Мюриэл удивленно засмеялась.
- Это правда! Послушай! Он как лето, загорелый, горячий. Подумай, каким великолепным, неистовым он будет…
- К чему ты это говоришь?
- К тому, что ты должна знать, что теряешь - и только я могу тебе это объяснить. На мой взгляд, он очень привлекателен - я бы предпочел его.
- Правда? - она опять засмеялась. - Нет, - нежно, но твердо произнесла она, - тебе этого не понять.
- Ты права, не понять. Полагаю, это любовь: твоя любовь, недоступная моему разумению. Мне не дано безрассудно влюбиться, правильно?
- Я начинаю думать, что не дано, - ответила она без особой грусти. - Тебе вообще не дано быть безрассудным.
- Голос любви! - со смехом произнес он. - Нет уж! Если ты разнимаешь свои цветы на кусочки, определяешь, как они опыляются и где у них завязи, то о какой безрассудной любви к ним может идти речь? Но для тебя они много значат; они близки тебе, словно задушевные друзья, а не какие-то прекрасные, волшебные эльфы, способные заворожить.
- Ах! - подтвердила она его слова, размышляя о них и радуясь, что понимает его. - И что?
Нежно, почти без слов, она подталкивала его к самому главному.
- Итак, - сказал он, - ты считаешь меня интересной таинственной личностью, правильно? А я не такой - на длинной дистанции мне не сравниться с твоим Томом, который тебя считает интересной таинственной личностью.
Мюриэл опять засмеялась и на ходу прижалась к Мершаму. А тот продолжал ласково говорить, тщательно подбирая слова:
- Зато мне ты совсем не кажешься принцессой, ангелом или чудом. Наоборот, я частенько прихожу в ярость из-за твоей ослиной тупости…
От стыда и унижения у Мюриэл вырвался тихий смешок.
- Тем не менее - я приехал к тебе с Юга - потому что… ну, с тобой я могу быть таким, какой я есть, скажем, самодовольным дураком, и ничего не бояться… - Вдруг он ненадолго замолчал. - Разве я старался тебе понравиться - показаться значительнее или добрее, чем я есть на самом деле? - задумчиво спросил он.
- Нет, - ответила она с великолепной глубочайшей убежденностью. - Нет! Никогда. Ты был честен со мной. Ты честнее всех…
Взволнованная Мюриэл была не в силах закончить фразу. Он тоже помолчал, а потом заговорил с таким видом, будто ему было необходимо всё до конца прояснить:
- Знаешь - мне нравится, что ты не носишь корсет. Мне нравится, как ты двигаешься под платьем.
Смутившись, но и обрадовавшись, она опять засмеялась.
- А мне было интересно, заметишь ли ты.
- Я заметил. Сразу. - Он долго молчал. - Знаешь - мы могли бы пожениться хоть завтра… но я не могу содержать даже себя. У меня много долгов…
Она подошла близко и взяла его под руку.
- … Стоит ли терять годы, смотреть, как уходит юная красота?..
- Не стоит, - согласилась она, произнеся это медленно и тихо, и покачала головой.
- Ну, вот - ты понимаешь, правда? Если хочешь - ты придешь ко мне, придешь? - так же естественно, как ты прежде заходила за мной, чтобы вместе идти в церковь? - и в этом не будет ничего насильственного - ты сама, по доброй воле? Да?
Перед ступеньками в изгороди, которые им предстояло одолеть, они остановились. Мюриэл молча повернулась к Мершаму лицом, и тогда он обнял ее и поцеловал. Почувствовав, что усы у него стали влажными от ночной сырости, он наклонился и потерся лицом о плечо Мюриэл, после чего коснулся губами ее шеи. Некоторое время они стояли молча, прижавшись друг к другу. Потом он услышал ее голос, приглушенный, потому что она стояла, уткнувшись лицом в его плечо.
- Но… но, знаешь ли - для женщины это труднее - для женщины это совсем по-другому.
- Можно ведь вести себя осторожно, - ласково, но с нажимом произнес он. - Не стоит совершать трагических ошибок.
Она помолчала, потом проговорила:
- Да, но - если бы что-то случилось - понимаешь - я не вынесу…
Мершам отпустил ее, и они отступили друг от друга. Объятия больше не мешали им разговаривать. Он понял, что перед ним женщина, которая защищается, предавая собственные взгляды, собственные знания.
- Если бы, если бы! - с раздражением воскликнул он, так что она даже съежилась от страха. - Какие тут могут быть "если бы"… или я не прав?
- Не знаю, - с укоризной, еле слышно ответила она.
- Раз я сказал… - злясь на ее недоверчивость, отрезал он и стал подниматься по ступенькам. Мюриэл последовала за ним. - Ты сама всё знаешь! - воскликнул он. - Я давал тебе книги…
- Да, но…
- Что "но"?
Мершам рассердился по-настоящему.
- Для женщины это совсем по-другому - ты не понимаешь.
Он не ответил. Идя рядом, перешагивая через кротовины, они вошли в дубраву.
- Послушай - как мы будем?.. Будем вместе трястись в темноте?..
Его как будто ужалило. И тотчас все стало обыденным, скучным. Словно она опрокинула великолепную чашу с вином его желаний и лишила его жизненных сил. Весь вечер он вел трудную волнующую партию, и вдруг выключили свет - осталась одна скука. Он молчал, чувствуя усталость, непомерную усталость в душе и во всем теле. Склонив головы, они шли по бескрайнему темному лугу. И вдруг она схватила его за руку.
- Не надо быть таким холодным со мной!
В ответ он поцеловал ее в губы, которые она подставила ему.
- Нет, - со скукой проговорил он, - нет, это не холодность - просто… я потерял чувство реальности - сегодня.
Слова давались Мершаму трудно. Он никак не мог придумать подходящего объяснения. Несколько минут, не произнося ни слова, они стояли возле колючей изгороди - так близко и так далеко друг от друга. Потом он перелез через изгородь на дорогу.
На прощание он не поцеловал ее. Лишь постоял мгновение, не сводя с нее взгляда. С громким журчанием бежал ручеек под самой изгородью: издалека, со стороны Нетермира донесся печальный призрачный крик северных птиц. Ярко сияли звезды. Он был слишком измучен, чтобы о чем-нибудь говорить, а ее переполняли отчаяние, страх, и еще раздражение. Он посмотрел на смутное бледное пятно, на ее запрокинутое лицо на фоне низко лежащего за изгородью луга. Мюриэл стояла словно в шалаше из веток терна. Непроницаемая тьма была за ее спиной. Мершаму не хватало мужества произнести что-нибудь жизнеутверждающее.
- До свидания. Я уезжаю в субботу. А ты - ты пиши мне. До свидания.
Он отвернулся, но прежде увидел, как исчезло запрокинутое белое лицо, как ветки скрыли женскую фигуру и она растворилась в великой тьме. Мюриэл ничего не ответила.
Ведьма a la mode
Когда Бернард Куттс вышел на станции Ист-Кройдон, он знал, что испытывает Судьбу.
"Почему бы не провести ночь тут, в знакомом месте, вместо того чтобы тащиться в Лондон? До Конни все равно сегодня не добраться, а я устал до смерти, значит нечего мудрить".
Он отдал баул носильщику.
И продолжил убеждать себя, завидев приближающийся трамвай: "Не вижу причин, почему бы не отправиться к Перли. Как раз поспею к чаю".
Уступая своим желаниям, он действовал вопреки здравому смыслу. Но, как бы стыдно ему ни было, в душе он ликовал.
Сгущался мартовский вечер. В темноте у подножия Краун-Хилл находилось скопление домов, возносившее черный церковный шпиль в неспокойное, словно дымящееся, закатное небо.
"Все это я хорошо знаю, - подумал он. - И люблю", - признался он сам себе.
Подкатил трамвай; как всегда, над ним с шипением вспыхивали голубые электрические искры. Молодому человеку нравилось смотреть на жаркий огонь, вырывавшийся из обычных проводов.
"Откуда он берется?" - с нервной, едва заметной усмешкой спросил он себя после очередного ослепительного полета искр.
Темнело. Один за другим, тусклые и яркие, зажигались фонари, медные нити дуговых ламп сверкали над головой на фоне неба, быстро темневшего и приближавшегося к цвету монашеского капюшона. Весело громыхая, бежал в сумерках трамвай. Когда дома остались позади, молодой человек, глядевший на закат, увидел вечернюю звезду, яркую далекую звезду, которая словно купалась в дневном свете, а потом вышла на берег ночи. Наклоном головы он поздоровался с явившей себя звездой, и сердце подпрыгнуло у него в груди: в этот миг сильно тряхнуло трамвайный вагон.
- Похоже, она здоровается со мной - звезда, - проговорил он, удивляясь собственному тщеславию.
Над фосфоресцирующей полосой висел узкий и острый лунный серп. На душе у него стало нехорошо.
"Вроде жертвенного ножа. Кому, интересно, он предназначен?" - мысленно произнес Куттс, не позволяя себе задуматься об этом.
Но и не отвечая себе, он как будто ощутил присутствие Констанс, своей невесты, которая ждала его в доме приходского священника там, на севере. И закрыл глаза.
Вскоре трамвай, мчась на всей скорости, выехал из темноты на дымящийся желтый свет последней остановки, где скопище витрин и фонарей пылали золотым костром на полу синей ночи. Трамвай, словно нетерпеливый пес, вбежал в свой дом, с удовольствием вдыхая дым огней.
Куттс метнулся в сторону. Он забыл об усталости, издалека узнав дом по широкой белой завесе из цветов лобулярии, свисавшей со стены сада. И по круто уходившей вверх дорожке бегом бросился к двери, вдыхая в темноте запах гиацинтов и успевая заметить на фоне травы белые трепещущие пятна нарциссов и, словно выставленные напоказ, невозмутимые крокусы.
Миссис Брэйтуэйт сама открыла дверь.
- Ну вот! - воскликнула она. - Я ждала вас. Получила вашу открытку, в которой вы сообщили, что сегодня будете у нас проездом из Дьеппа. А ведь вы до последней минуты не собирались к нам, правда? Нет - так я и думала. Помните, куда положить вещи? Кажется, за последний год у нас ничего не изменилось.
Миссис Брэйтуэйт ни на мгновение не умолкала и все время посмеивалась. Эта молодая женщина была вдовой, ее муж умер два года назад. Среднего роста, румяная и жизнерадостная, с сияющей кожей и черными блестящими волосами, что говорило об отличном здоровье, в этот вечер она надела длинное платье из тонкого, цвета кротовой шерстки, атласа.
- Как мило, что вы не забыли нас, - вспомнив о приличиях, проговорила она в конце концов и, заметив его взгляд, расхохоталась над своей попыткой соблюсти формальности.
Она привела Куттса в маленькую, жарко натопленную комнату, необычную из-за черных портьер и драпировок со сверкающим индийским узором и мерцающих в темноте индийских ваз. Румяный пожилой господин с совершенно седыми волосами и бакенбардами неловко поднялся на ноги и протянул Куттсу руку. Несколько странным казалось радушное выражение на смущенном, озадаченном лице, мимика которого не обещала разнообразия из-за очевидной старческой немощи. С жаром тряся руку молодого человека, господин как будто вступал в противоречие с собственным согнутым и трясущимся телом.
- Ах, как же-как же, мистер Куттс! Хм - ах. Нуте-с, как поживаете - хм? Присаживайтесь, присаживайтесь. - Старик вновь поднялся, раскланялся и показал рукой на стул. - Ах, ну ладно, как поживаете?.. Что? Налейте себе чаю - налейте, налейте, вот поднос. Лора, позвони, чтобы заварили свежий чай для мистера Куттса. Нет, я сам.
Неожиданно он вспомнил о галантных манерах своего времени и тотчас забыл о возрасте и неуверенности в себе. Не без труда поднявшись, он направился было к сонетке.
- Я уже позвонила, Питер, чай сейчас принесут, - громко и отчетливо проговорила его дочь. Мистер Кливленд вновь с облегчением плюхнулся в кресло.
- Знаете, меня начинает беспокоить ревматизм, - доверительно произнес он. Миссис Брэйтуэйт взглянула на молодого человека и улыбнулась. Старик продолжал что-то бормотать. Судя по всему, он понимал, что говорит с гостем, но кто этот гость не имел ни малейшего представления. На месте Куттса мог быть любой другой молодой человек.
- Вы не поставили нас в известность о своем отъезде. Почему? - спросила Лора в своей особой манере, то ли смеясь над Куттсом, то ли упрекая его. Куттс ответил ей ироничным взглядом, и она сделала вид, будто ее заинтересовали крошки на скатерти.
- Не знаю, - ответил он. - Почему мы поступаем так, а не иначе?
- Ну, уж я-то точно не знаю. Почему? Наверно, потому что нам так хочется, - проговорила Лора со смешком. Происходящее ее веселило, несмотря на все ее благоразумие.
- Питер, почему мы поступаем так, а не иначе? - вдруг повысив голос, обратилась она к старику, не сводя смеющегося взгляда с Куттса.
- Ах - почему мы поступаем так, а не иначе? С чем мы так поступаем? - отозвался, тоже смеясь, старик.
- Ну… вообще, со всем.
- А? Ах! - Его словно озарило, и он был доволен. - Это трудный вопрос. Помнится, когда я был моложе, мы часто спорили о Свободе Воли - жарко спорили…
Он опять засмеялся, и Лора засмеялась, а потом громко сказала: