МИЛЛИ
1
Острые лучи стробоскопа метались по темному потолку ночного клуба, время от времени пересекаясь; голубые, красные, зеленые, желтые и снова голубые. Перенапрягшийся, резкий и скрипучий голос диск-жокея возвестил о смене композиции, хотя слова его почти потонули в грохоте музыки, льющейся из огромных акустических колонок, возвышавшихся по обе стороны от него.
В центре большой комнаты, выкрашенной преимущественно в черный цвет, извивались танцоры с ничего не выражавшими лицами. Только их тела реагировали на частый ритм песенки Джоуи Негро "Не могу забрать с собой", звуки которой многократно отражались от потолка и стен.
Я буквально чувствовала, как звуки вибрируют в пластиковом сиденье моего стула и каблуках моих туфель. Музыкальные ритмы сотрясали столик и даже руки. И хотя я еще не танцевала, жара казалась невыносимой и по шее у меня уже стекали капельки пота.
Джеймс, сидевший рядом, сохранял на лице выражение если не полной скуки, то явной отрешенности. Он оставался в таком расположении с того момента, как мы встретились, что было на него совсем не похоже. Я чувствовала себя обманутой и лишней. После тяжелой и трудной недели я с нетерпением ожидала субботы, чтобы отдохнуть и расслабиться в его обществе. Приятели, с которыми мы пришли в клуб, Джулия и Гэвин, отправились танцевать полчаса назад, но я потеряла их из виду на танцполе.
Я наклонилась к самому уху Джеймса и прокричала:
- Нравится?
- О, я прекрасно провожу время. - В его голосе прозвучал сарказм, которого я никогда не слышала раньше. - Выпьешь еще что-нибудь?
Я отрицательно покачала головой; в этот момент вернулись Джулия с Гэвином. Гэвин - старый школьный товарищ Джеймса - массивный, но на удивление ловкий мужчина с грацией кошки, играл в регби в любительской лиге. Он вытащил сложенный в несколько раз клочок бумаги из нагрудного кармана своего шелкового пиджака и высыпал его содержимое на стол: из пакетика выкатились три розовые таблетки.
- Одиннадцать фунтов за каждую, - прокричал он, подтолкнув одну таблетку к Джеймсу. - Я угощаю.
- Спасибо, не сегодня, - напряженным голосом отказался Джеймс.
- Да ладно тебе, Джеймс, - принялась увещевать его Джулия, привлекательная девушка с копной белокурых волос. - Ты совсем пал духом. Одна таблеточка "Э" заставит тебя взглянуть на все по-иному.
- Я сказал "нет", спасибо.
Гэвин пожал плечами.
- А как насчет вас, Милли? Не желает ли мисс Нравственность изменить своим привычкам и хотя бы разок попробовать одну таблеточку?
Я уже устала объяснять, что отказ принимать "экстази" не имеет ничего общего с нравственностью и что меня пугает сама мысль о том, что я не смогу полностью контролировать себя. Прежде чем я успела отказаться, Джеймс сердито отрезал:
- Нет, она не желает. - Он посмотрел на меня, явно досадуя на свое вмешательство, потому что знал: мне не понравится, что он ответил за меня. - О, черт! - простонал он. - Все, я больше не могу. Мне надо глотнуть свежего воздуха.
- Он сам не свой, - произнесла я извиняющимся тоном. Взяв свое пальто, сумочку и куртку Джеймса, я добавила: - Может, мы еще вернемся, но, на всякий случай, не ждите нас.
Я пробралась между столиками, возле которых теснились люди, и обнаружила Джеймса снаружи, на автостоянке. Без своей куртки он уже дрожал от холода. С наступлением октября чудесное теплое бабье лето закончилось, и температура понизилась градусов на двадцать, не меньше. Я протянула ему куртку. "Надень, а то простудишься".
- Слушаюсь, мадам. - Его улыбка показалась мне вымученной. - Прошу прощения, но я становлюсь слишком стар для клубных тусовок.
Я взяла его под руку, и мы пошли через автостоянку к задней части клуба. Я не имела ни малейшего представления о том, где находится это заведение; над водой, где-то между Биркенхедом и Рок-Ферри.
- Можно подумать, ты собрался на пенсию.
- Я серьезно, Милли, когда достигаешь определенного возраста, в твоей жизни должно появиться что-то еще помимо бесконечной погони за так называемыми "удовольствиями". - В голосе его прозвучала нотка отчаяния. - Что за черт! Я не могу этого объяснить. Просто у меня такое чувство, что в возрасте двадцати девяти лет мне пора заняться чем-то более стоящим, чем тусоваться в ночном клубе, принимая пилюли, дающие счастье.
- Например? - К своему удивлению, я обнаружила, что мы дошли до полосы прибрежного песка и вдалеке тусклым черным блеском отсвечивает река Мерси, в которой отражался дрожащий щербатый месяц. Мы перелезли через цепное ограждение и пошли к морю.
- Если я скажу, ты разозлишься.
- Честное слово, обещаю, что нет.
- Я бы хотел, чтобы мы поженились, чтобы у нас были дети, - прямо и решительно сказал Джеймс. - А я лично предпочел бы такую работу, которая приносила бы больше пользы обществу.
Пораженная, я замерла на месте.
- Ты бросишь гараж? А что скажет твой отец? - Ведь в один прекрасный день все семейное предприятие должно было перейти к Джеймсу.
- К черту отца и к черту гараж, - ответил Джеймс, изумляя меня все больше. - Мне до смерти надоело продавать навороченные тачки таким же идиотам, как я. Эта работа такая же никчемная, как и моя жизнь. Она бессмысленна, а я - ничтожество. - Он раздраженно поддал ногой камешек. - Сегодня я взял выходной и слетал в Ливерпуль. Там проходил марш протеста, шли докеры, сотни человек, которых "Мерси докс" и Совет директоров порта выбросили на улицу, выбросили из-за того, что они отказались подписывать контракты, по которым условия работы ухудшались, а зарплата - уменьшалась. Они без работы уже целый год. Там шли вместе отцы и сыновья. Мужчины, которые составляют соль земли. Я чувствую себя… таким ничтожным по сравнению с ними.
Мы дошли до воды. Джеймс отпустил мой локоть и сунул руки в карманы. Он пристально смотрел на темную воду. "Я вел сказочную жизнь, Милли. Мне все всегда доставалось без борьбы. Все, чего я хотел, падало просто с неба, так что мне не приходилось даже просить. Мы с тобой очень счастливая пара".
Мне хотелось расхохотаться во все горло и сказать:
"Говори сам за себя! Мне ничего не доставалось даром. То, что у меня есть, я заработала тяжким трудом". Но что он знал об этом? Я ведь практически ничего ему о себе не рассказывала. Вместо этого я пробормотала едва слышно:
- Женитьба может оказаться не лучшим решением, Джеймс. Мне кажется, сейчас ты переживаешь кризис.
- Боже мой, Милли! - Он так крепко сжал меня в объятиях, что я едва могла дышать. - Тогда помоги справиться с этим, дорогая. В последние дни я просто схожу с ума.
Всего лишь последние дни, с неприязнью подумала я. А ведь только в последние два или три года я начала ощущать себя более или менее достойным членом человеческого сообщества. Я закинула руки ему на шею и склонила голову на его плечо, не зная, что сказать. Вниз по течению шла тускло освещенная землечерпалка. Издалека доносились приглушенные ритмы музыки из ночного клуба. Ко мне внезапно вернулись, как это часто бывало, воспоминания о том, как меня чуть не до смерти избил отец. Матери не было дома, она работала по вечерам, чтобы мы могли сводить концы с концами. Я не слышала, как он вошел. Я ничего не слышала до тех пор, пока на лестнице не раздались шаркающие шаги и сердце мое не замерло от ужаса. Я читала в кровати при свете фонарика! Мне было шесть, и я только что научилась читать. Учительница поражалась, как легко мне давались уроки чтения, - но ведь книги предлагали такие удовольствия, о которых я и мечтать не могла; кроме того, с их помощью можно было сбежать от реальности. Я читала в туалете, на переменах, в столовой. Понятия не имею, почему отцу так ненавистна была мысль о том, что мне нравится читать. Такое ощущение, что он просто не мог вынести того, что его дети или его жена могли получать от чего-то удовольствие и быть счастливы.
Итак, мне было сказано, чтобы я не смела читать в постели. Услышав его шаги, я судорожно попыталась выключить фонарик, но кнопку заело. От ужаса ладони у меня покрылись холодным потом, и я уронила его на пол. За ним последовала книга. Два глухих удара, прозвучавших подобно раскатам грома в безмолвном доме.
- По-моему, я говорил тебе, чтобы ты не читала в постели.
Голос его был низким и негромким, исполненным затаенной угрозы. Слова вновь донеслись до меня через все эти годы, как будто были сказаны минуту назад.
- Прости меня, папочка. - Я дрожала от страха. Я чувствовала, как меня буквально выворачивает наизнанку, а земля разверзается под ногами.
- Сейчас я тебе покажу! Ты и вправду пожалеешь. Вылезай!
Но я не могла пошевелиться, лежа под одеялом. Он сорвал его с кровати, грубо стащил меня на пол и начал расстегивать пряжку своего широкого кожаного ремня.
- Становись на колени, - приказал он. - Становись на колени рядом с кроватью и подними свою ночнушку.
- Я не хотела, папочка. Я больше не буду читать, обещаю, - взмолилась я. Это было до того, как я поклялась, что он никогда не увидит меня плачущей. В своей кровати в другом углу комнаты зашевелилась Труди.
- Что случилось?
- Спи, - прорычал наш папочка.
Зарывшись лицом в простыни, я захныкала.
- Это больше не повторится, папочка, честное слово.
- Это уж точно, ты, маленькая дрянь! Наклонись.
Я крепче обхватила Джеймса за шею, в тысячный раз вспоминая и всем существом ощущая удары ремня по ягодицам. Твердая кожа впивалась в мою нежную детскую плоть, и я чувствовала, как по ногам потекла кровь. Я слышала, как кричу от боли, как молю о прощении.
- Я не буду больше читать, папочка, обещаю.
И я действительно перестала читать, на долгое время. Учительница терялась в догадках, почему печатные слова перестали интересовать ее лучшую ученицу.
- Должно быть, на тебя что-то нашло, - вздыхала она.
Вероятно, истерические всхлипы Труди заставили его остановиться, а может быть, он просто устал. Этого я никогда не узнаю. Я все еще стояла на коленях, уткнувшись лицом в простыни, когда услышала, что он спускается вниз, и это были для меня самые благословенные звуки.
- Спасибо тебе, Господи! - выдохнула я.
Я освободилась из объятий Джеймса и зашагала по песку. Сердце у меня билось, как птица в клетке, а ноги дрожали. Мои туфли захлебывались пенным прибоем, но я не обращала на него внимания.
Джеймс догнал меня и схватил за руку.
- Дорогая, что случилось? Что ты только что сказала? "Спасибо тебе, Господи", - за что?
- Ни за что. - Оказывается, я говорила вслух.
- Ты вся дрожишь. Как это ни за что? - Он грустно смотрел на меня. - Почему ты все от меня скрываешь?
- Потому что есть вещи, знать которые тебе незачем.
- Если мы поженимся, то мы должны знать друг о друге все.
Я закрыла уши ладонями, чтобы не слышать его - не слышать вообще ничего , - и закричала:
- Кто сказал, что мы поженимся? Я не говорила. Когда ты затронул эту тему в прошлое воскресенье, я ответила, что нам лучше поговорить об этом в другой раз. И я не имела в виду, что этот "раз" наступит так быстро, всего через несколько дней.
- Дорогая, у тебя промокли ноги. - Прежде чем я успела сообразить, что происходит, он подхватил меня на руки и перенес на сухой песок. Он присел рядом со мной на корточки и начал снимать с меня мокрые туфли. - Мы с тобой запутались, Милли, - сказал он.
- У тебя все было в полном порядке, когда мы встретились. Если теперь ты запутался, то в этом, получается, виновата я.
Он погладил меня по голове.
- Так оно и есть, наверное. Вы сводите меня с ума, Милли Камерон.
Прижавшись к нему, я отдыхала. Может, это не такая уж плохая идея - выйти за него замуж, хотя мне придется крепко подумать, прежде чем решиться завести детей. С ним так хорошо, так спокойно и легко. Но ведь трудно сыскать мужа милее Гэри, с которым я умирала от тоски, да и отец, вероятно, был нежным, как весенний дождь, когда ухаживал за мамой.
Джеймс явно обиделся, когда на следующий день я потребовала, чтобы он ушел сразу же после ленча.
- Я думал, что мы проведем воскресенье вместе, - с несчастным видом произнес он.
Но я стояла на своем.
- Я убираю квартиру своей тетушки. Я говорила тебе об этом, помнишь? Сегодня у меня единственный свободный день.
- Почему я не могу поехать с тобой? - умоляюще спросил он. - Я мог бы помочь. Я могу выносить вещи и укладывать их в машину. Кроме того, женщине небезопасно находиться одной в таком месте. Ведь площадь Уильяма находится в квартале красных фонарей, если не ошибаюсь?
- Не говори глупостей, - решительно отрезала я. Я с нетерпением ждала момента, когда я снова окажусь в квартире Фло, и мне вовсе не нужна была компания. В пятницу вечером позвонила мать и предложила приехать и помочь, когда освободится, - она работала в газетном киоске с утра и до обеда. - Я могу приехать в город на автобусе, и ты встретишь меня на остановке и дашь мне ключ, а уходя я оставлю его у той женщины сверху. Если я успею вернуться домой до прихода твоего отца, он никогда не узнает, что я была там.
- Все в порядке, мам, - уверила я ее. - Я и сама справлюсь. - У меня было такое чувство, что квартира принадлежит мне.
- Ты уверена, дорогая? В прошлое воскресенье у меня сложилось впечатление, что ты хотела, чтобы тебя оставили в покое.
- Не знаю, откуда ты это взяла, - невинно ответила я. - Я ничего не имею против.
После ухода Джеймса я надела джинсы и трикотажную рубашку и уже причесывалась, когда зазвонил телефон. Я не стала поднимать трубку, а через несколько секунд раздался щелчок - включился автоответчик. Звонила мать. Я опустилась на свой не совсем белый диван и стала слушать высокий хныкающий голос.
- Миллисент, это мама. Твоего папочки и Деклана нет дома. Ты меня слышишь, дорогая? Я звоню, чтобы сказать тебе, что вчера я получила письмо от благотворительного фонда, которому принадлежит дом Алисон. Они могут держать ее там только до тех пор, пока ей не исполнится восемнадцать. В следующем апреле ее переведут в приют для взрослых, в Оксфорде. Это очень далеко, дорогая. Я не осмелилась показать письмо твоему папочке, - ты знаешь, как он относится к Алисон, - и я нигде не могу найти атлас…
Мать все говорила и говорила, как будто нашла в лице автоответчика благодарного слушателя. Вслушиваясь в ее голос и слова, я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Мать до самозабвения любила свою младшую дочь. Те небольшие суммы денег, которые ей удавалось сэкономить на домашних расходах, она тратила на маленькие подарки для Алисон и не прекращала убиваться по своей потерянной дочери. Мне было страшно даже представить, каково ей будет, если Алисон переведут в такое место, куда она не сможет приезжать каждую неделю.
Ах, если бы я могла с такой же легкостью порвать со своей семьей, как я порвала с Гэри! Если бы я только могла развестись с ними и больше никогда их не видеть! Слезы ручьем лились по моим щекам, я больше не могла выносить страданий матери. Спотыкаясь, я нетвердым шагом прошла через комнату и подняла трубку:
- Мама! - Но она уже отключилась. У меня не хватило ни сил, ни мужества перезвонить ей.
Закрыв дверь квартирки Фло, я вздохнула с облегчением. Мне казалось, будто я вернулась домой. На коврике перед дверью валялись несколько писем. Зажигая огонь, я быстро пробежала их глазами, затем включила лампу и прошла в кухню, чтобы вскипятить чайник. Ничего стоящего; реклама, анкета какого-то рыночного исследования, напоминание об уплате за кабельное телевидение. Я отложила их в сторону и приготовила себе чай. Я принесла одноразовые чайные пакетики, свежее молоко и бутерброды. Положив пакетик в чашку, чтобы чай настоялся, я вернулась в гостиную и устроилась на диване.
Через несколько минут я встала и поставила пластинку Фло. Зазвучал голос Бинга Кросби, и у меня на душе стало легко и спокойно. Вырезки из газет, повествующие о погибшей субмарине, "Тетисе", все еще лежали на кофейном столике. Я намеревалась расспросить кого-нибудь о них, но единственным достаточно пожилым человеком, которого я знала, была бабушка.
Почти целый час я вдыхала умиротворяющую атмосферу комнаты, а из моего тела уходило напряжение. Я бы с радостью осталась здесь навсегда. Спустя некоторое время я нашла в себе силы встать и принялась бродить по комнате, заглядывая в буфеты и выдвигая ящики. Фло только на первый взгляд казалась аккуратисткой. В одном ящике серванта лежали сваленные как попало перчатки, в другом - шарфы в страшном беспорядке. Еще в одном были мотки бечевки, старые шнурки, добрая дюжина штепсельных вилок и стопка просроченных облигаций, скрепленных ржавым зажимом.
Зачем-то мне понадобилось разобрать шнурки, и я с головой ушла в работу, распутывая узлы и подбирая пары. И вдруг раздался стук в дверь. Я решила, что это Чармиан, и пошла открывать. Снаружи стояла пожилая женщина, очень худая, с огромной копной волос неестественного красно-коричневого цвета и все еще привлекательным, хотя и изрезанным морщинами, лицом. Поверх лилового мохерового джемпера на ней был жакет из искусственной кожи леопарда и черные гетры. Она с кем-то разговаривала.
- Ты что, не можешь надеть жакет или что-нибудь в этом роде? - сердито спросила она. Послышался приглушенный ответ, который я не разобрала, после чего женщина сказала: - Твои дела пойдут еще хуже, если ты схватишь воспаление легких. - Она повернулась ко мне с печальной улыбкой, обнажая чрезмерно большие вставные зубы. - Эта чертовка Фиона! У нее платье без рукавов, которое едва прикрывает задницу. В такую погоду она загнется. Привет, дорогуша.
Такое ощущение, что в гости к Фло все заходили запросто, без приглашения: женщина бесцеремонно протиснулась в комнату с непосредственностью подростка, хотя ей уже было хорошо за семьдесят. За ней тянулся сочный шлейф дорогих духов.
- Я Бел Эддисон, подруга Фло, - громко возвестила она. - Я знаю, вы Миллисент Камерон. Я попросила Чармиан, чтобы она позвонила мне, когда вы появитесь в следующий раз. Она права. Вы точная копия Фло, и для меня это тем более очевидно, что я знала Фло в юности. Да-а, я просто поразилась, когда вы открыли дверь.
Я уже узнала в ней женщину с фотографии, сделанной в Блэкпуле. Немного странно пожимать руку лучшей подруге Фло, я как будто перенеслась в прошлое, но тем не менее Бел была неотъемлемой частью настоящего.
- Как поживаете? - пробормотала я. - Пожалуйста, называйте меня Милли.
Я еще никогда не встречала таких красивых глаз фиалкового цвета. Накрасила она их, однако, слишком сильно, особенно для женщины своего возраста. Лиловые тени под глазами переходили в креповые веки, создавая эффект треснувшей яичной скорлупы.
- У меня все тип-топ, дорогуша. А как ваши дела? - Бел не стала ждать ответа. Вместо этого она, подбоченившись, с преувеличенным удивлением стала обозревать комнату. - Да вы ни к чему не притронулись. А я-то думала, что увижу голые стены.
- Я составляла план действий, - виновато ответила я, запихивая шнурки обратно в ящик и закрывая его. - Не хотите ли чашечку чаю? - спросила я, когда моя гостья сняла пальто и улеглась на диван, явно намереваясь остаться надолго. Пружины протестующе заскрипели.