- Ты слишком старая - или он слишком молодой?
- И то и другое, - ответила я. - В каком-то смысле он пережил больше, чем я, и, уж конечно, повидал больше. И в то же время он может быть очень романтичным и даже наивным. Взять хоть историю с Агнес. Ясно, что она разбила его сердце, а он носится с этим воспоминанием как обиженное дитя.
- Ты несправедлива, Хэдли. Вспомни, как ты страдала из-за Хэррисона Уильямса.
- Страдала. О, Рут, не знаю, что на меня нашло. Наверное, мне просто страшно. - И я закрыла лицо руками.
- Конечно, страшно, - мягко отозвалась подруга. - Если ты действительно думаешь, что он слишком молод для тебя, тогда, что ж, принимай решение и следуй ему.
- Как ты думаешь, я перестану трястись от страха, если пойму, что он меня по-настоящему любит?
- Прислушайся к себе.
- Так можно много потерять.
- Потерять всегда можно, - сказала она.
Вздохнув, я потянулась за печеньем.
- Ты всегда такая мудрая, Рут?
- Только когда дело касается других.
На следующий день письмо от Эрнеста не пришло, не пришло оно и через день, и еще через день тоже. Становилось все яснее: или он забыл обо мне, или сознательно избегает, выбрав Рим и надежду преуспеть в сочинительстве. Я была задета и к тому же отчаянно завидовала. У него есть то, на что можно возлагать надежды, чему можно посвятить жизнь. Мои мечты скромнее и, говоря откровенно, по большей части связаны с ним. Мне виделся небольшой домик - все равно где, и Эрнест, который, посвистывая, идет к нему по дорожке, держа в руке шляпу. Ничего из того, что он делал или говорил, не указывало на то, что подобное может когда-нибудь случиться. Так кто из нас наивный романтик?
- Если это конец, я справлюсь, - сказала я Рут и Берте вечером третьего дня, но в горле словно застрял ком. - Засучу рукава и поищу кого-нибудь другого.
- О, бедняжка, - сказала Рут. - Ты совсем пала духом.
После того как мы отправились спать, я еще долго ворочалась в постели, ненадолго задремав только после двух часов, однако вскоре проснулась с четкой уверенностью, что на веранде меня ждет письмо от Эрнеста. Я почти вдыхала запах чернил, видела на конверте помятости от его рук. Возможно, разыгралось мое воображение, но картина была настолько яркая, что я встала, чтобы это проверить. Натянув халат, спустилась вниз и открыла дверь на веранду. Там на половике лежало не одно письмо, а целых два - пухлые, многообещающие. Я прислонилась к дверному косяку, и на моих глазах выступили слезы. Какое облегчение!
Наверху я нетерпеливо вскрыла письма. В первом сообщались обычные новости - о работе, о веселых вечерах в доме Кенли, сам дом именовался "Домицилием". Предыдущим вечером в гостиной состоялся боксерский матч, в нем Эрнест играл роль Джона Л. Салливана - то шел на сближение, то уклонялся от удара - в нижнем белье, перетянутом шелковым поясом коричневого цвета. Было смешно представлять его в таком виде, и я перешла ко второму письму, все еще продолжая смеяться. "Продолжаю думать о Риме, - так начиналось письмо, - а может, и ты поедешь со мной в роли жены?"
Жена. Меня прошиб озноб. Я не знакома с его матерью, вообще ни с кем из его семьи. А он никогда не был в Сент-Луисе и не сидел в нашей гостиной под неодобрительным взглядом Фонни. И все же, похоже, он написал это серьезно. Так он сделал мне предложение - как бы между прочим, после шутливого рассказа о боксерском матче. Утром я ответила: "Если ты готов совершить безумство, я - в игре".
Рим. И мы там вместе. Удивительно. Когда я позволяла себе фантазировать о нашем браке, в моем представлении мы жили в Сент-Луисе или в Чикаго, в доме, похожем на "Домицилий", где постоянно звучали бы шутки, смех и умные разговоры. Но жить с Эрнестом в Италии - какое волнующее, пугающее и революционное решение! В семнадцать лет я ездила во Флоренцию и Рим с матерью и двумя сестрами. Путешествие не удалось, я почти не помнила местных красот и достопримечательностей, только страдала от жары, обмороков и москитов. Но с Эрнестом пребывание в Риме обещало быть другим. И я буду другой. Иначе и быть не может. Я уже видела, как мы гуляем по берегу Тибра, держась за руки, и осматриваем мосты - один за другим. "Давай поедем, - написала я весело, раскрасневшись от предчувствия. - Я уже пакую чемоданы".
Я вышла на улицу без пальто и шарфа. Серые облака затянули небо, хлопьями валил снег. Подняв голову, я открыла рот и почувствовала вкус снега.
8
Минули две недели после предложения Эрнеста, и я отправилась в Чикаго с конкретной целью - познакомиться с семьей Хемингуэя. Я так нервничала, что перед встречей выпила значительную часть бутылки вина, расхаживая по гостиной в "Домицилии", а Эрнест изо всех сил старался приободрить меня. Усугубил мое состояние и дневной визит Кейт. Эрнест был на работе, и она застала меня одну.
- Надеюсь, ты не выходишь замуж за Уема? Это смешно. - Голос ее звучал визгливо. Она вошла, не сняв шляпки и пальто.
- Кейт, пожалуйста, сядь и успокойся.
- Ты пожалеешь. Сама это знаешь. Он такой молодой, такой импульсивный.
- А я кто? Скучная старая дева?
- Нет, просто наивная. Ты слишком ему доверяешь.
- Давай откровенно, Кейт. Ты ведь считаешься его другом. Что он тебе сделал, что ты настолько ему не веришь?
Внезапно она оборвала свою шумную тираду и тяжело опустилась на диван:
- Ничего.
- Тогда к чему все эти разговоры? - Я понизила голос и села рядом. - Скажи мне, что происходит.
- Не могу. - Кейт медленно покачала головой. Ее глаза были чистыми и печальными. - Не хочу вносить еще большую смуту. Я буду радоваться за вас. Клянусь - буду.
У меня зашумело в ушах, и шум этот не прекращался весь день. Когда Эрнест пришел с работы, я уже так себя накрутила, что накинулась на него еще у дверей.
- Может, расскажешь о Кейт. Кажется, она по уши влюблена в тебя. - Меня саму удивило, как это я заговорила о таком во всеуслышание, но Эрнест сохранял спокойствие.
- Возможно, - сказал он. - Но тут нет моей вины. Я не давал ей надежды.
- Так ли это? Она, похоже, чем-то уязвлена.
- Послушай. Кейт есть Кейт. Все уже в прошлом. Ты что, действительно хочешь знать?
- Да. Хочу знать все. О каждой, кого ты когда-то поцеловал или вообразил, что любишь, - пусть всего на две минуты.
- Бред. Зачем тебе это?
- Чтобы ты мог потом сказать, что они ничего для тебя не значат и что меня ты любишь больше.
- Да я тебе все время это твержу. Ты что, совсем меня не слушаешь?
- Разве можно жениться, если между нами есть секреты?
- Ты не хочешь выходить замуж?
- А ты хочешь жениться?
- Конечно. Ты придаешь слишком большое значение мелочам, Хэш. Пожалуйста, будь разумной.
- Вот и Кейт говорит то же самое.
Во взгляде Эрнеста было такое раздражение, что я не выдержала и залилась слезами.
- Ну, иди сюда, котенок. Все будет хорошо. Вот увидишь.
Я кивнула и утерла слезы. А потом попросила чего-нибудь выпить.
Чтобы добраться до большого родового гнезда Хемингуэев в Оук-Парке, мы взяли автомобиль у Кенли. По мере приближения к Кенилворт-авеню, Эрнест становился все более возбужденным.
- Ты думаешь, я им понравлюсь? - спросила я.
- От тебя все придут в восторг. Вот ко мне здесь относятся не лучшим образом.
- Они любят тебя. Иначе быть не может.
- Я им нужен как собаке пятая нога, - горько произнес он. - Как ты думаешь, почему я остановился у Кенли, хотя моя семья живет всего в пятнадцати милях от города?
- О, дорогой, я не представляла, что все так плохо. А если попробовать улучшить отношения?
- Все очень запущено, - ответил он, и мы поехали долгой, окружной дорогой.
Грейс, мать Эрнеста, открыла нам дверь сама, буквально растолкав слуг, собиравшихся это сделать. Полная, роскошная женщина, с большим пучком с проседью на голове. Не успела я переступить порог, как она уже набросилась на меня, схватила за руки, и, хотя я улыбалась, изо всех сил стараясь ей понравиться, мне стало понятно, почему Эрнест воевал с ней. Она, как и моя мать, была больше и громче всех вокруг. Изменяла центр тяжести в комнате, управляла событиями.
В гостиной на красивой посуде были разложены вкусные сандвичи, стояли бокалы с розовым шампанским. Марселина, старшая сестра Эрнеста, сидела рядом со мной на кушетке, и хотя она казалась довольно милой девушкой, мне было не по себе: очень уж она напоминала своего брата. Урсула тоже была на него похожа - та же улыбка, ямочка на подбородке. Шестнадцатилетняя Санни прелестно выглядела в бледно-желтом шифоновом наряде. Малыш Лестер, всего шести лет, повсюду преследовал Эрнеста, как щенок, пока не затеял возню в столовой. А меня Грейс удерживала в гостиной, рассказывая о превосходстве европейских кружев, в то время как доктор Хемингуэй нерешительно топтался там же, держа в руках тарелку с разными сортами сыра и свеклой, которую вырастил в своем саду в Уоллон-Лейк.
После обеда Грейс пригласила меня к роялю, а сама, стоя рядом, исполнила арию. Эрнест явно страдал. Но еще большее испытание его ждало, когда Грейс стала показывать мне фотографии из заветного альбома: на одной Марселина и Эрнест были одеты в одинаковые розовые льняные платьица и украшенные цветочками шляпки с большими полями.
- Мама, Хэдли это неинтересно, - сказал Эрнест из другого конца комнаты.
- Очень даже интересно, - похлопала меня по руке Грейс. - Правда, дорогая? - Она демонстрировала фотографию с видом собственницы. - Разве не красивый ребенок? Возможно, с моей стороны было глупо наряжать его как девочку, но такая уж у меня возникла прихоть. Вреда от этого никому не было.
Эрнест закатил глаза.
- Ты права, мама. Разве что-то может принести кому-то вред?
Она не обратила никакого внимания на его слова.
- Он всегда любил сочинять истории. О своем коне-качалке Принце, о няньке Лилли Бер. Странным мальчиком он был в детстве. Если ему не нравилось, что вы делаете, он просто с силой колотил вас, а через некоторое время приходил мириться, требуя поцелуев.
- Смотри, не поступай так с Хэдли, - сказала Марселина, подмигивая Эрнесту.
- А если ей это понравится? - возразила Урсула с улыбкой.
- Урсула! - одернул дочь доктор.
- Убери альбом, мама, - попросил Эрнест.
- Ой-ой! - Не обращая на него внимания, Грейс перевернула страницу. - Вот один из коттеджей около Уиндемира. Прекрасная Валлона, - и она продолжила свои восхваления.
Вечер шел своим чередом. Подали кофе, чуточку бренди, вкусные пирожные и затем еще кофе. Когда нам наконец позволили уехать, Грейс крикнула вслед, что нас ждут в воскресенье обедать.
- Ни за что! - тихо произнес Эрнест, поддерживая меня на пути к машине.
Когда мы ехали назад, к Кенли, я сказала:
- Твои родные были невероятно милы со мной, но я могу понять, почему ты хочешь жить отдельно.
- Для них я все еще ребенок, даже для отца, а когда я спорю, то оказываюсь эгоистом, беспечным человеком или даже дураком; я не вызываю у них доверия.
- При жизни мамы со мной было то же самое. Наши матери очень похожи. Может, поэтому нас так тянет друг к другу?
- О боже! Надеюсь, нет, - ответил он.
После нашей помолвки наше проживание у Кенли подверглось пересмотру. Я по-прежнему могла жить в своей комнате, а Эрнеста попросили на время моего пребывания переселиться к другим знакомым.
- Что на Кенли нашло? - злился Эрнест, передавая мне эти новости. - Вряд ли он сам белый и пушистый, как свежевыпавший снежок.
- Он заботится не о своей репутации, а о моей, - сказала я. - Очень галантно с его стороны.
- Новая головная боль. Я хочу видеть тебя сразу, как только ты утром откроешь глаза. Неужели я многого прошу?
- Это ненадолго. Как только мы поженимся, ты сможешь видеть меня, когда пожелаешь.
- Приятно слышать. - Он рассмеялся.
- Очень приятно.
Ни для кого не было секретом, что я девственница. Если не считать нескольких пылких поцелуев от поклонников, мой опыт в любви был невелик. Эрнест же любил намекать, что знал многих женщин. Я допускала, что у него была близость с Агнес в Италии - в конце концов, они собирались пожениться, об остальных я старалась не думать. Все это заставляло меня трепетать и задаваться вопросом, соответствую ли я его требованиям, но потом, отбросив сомнения, я сосредоточилась на том, что физическая любовь поможет мне лучше его узнать: между нами не будет ни преград, ни барьеров. Не важно, что я неопытна. Он почувствует, что я люблю его всего - без остатка. Не может не почувствовать.
Казалось, Эрнест приготовился терпеливо ждать брачной ночи и никак не торопил события, но вечером после нашего визита в Оук-Парк, поцеловав меня на ночь, он сказал, что сегодня не поедет к Дону Райту, а устроится на свежем воздухе.
- То есть как?
- Пойдем покажу.
Я поднялась за ним по пожарной лестнице на крышу, не сомневаясь, что впереди меня ждет жуткий холод - все-таки март, настоящая весна придет в Чикаго через несколько недель, - но Эрнест нашел на крыше укромный, защищенный от ветра уголок, набросал туда одеял и простыни, и там стало даже уютно.
- У тебя здесь свой мирок.
- Этого я и добивался. Хочешь вина? - Он залез в свое логово и вытащил оттуда закупоренную бутылку и чашку.
- Что еще ты припрятал на черный день?
- Посмотри сама. - Голос его звучал легко и игриво, но когда я легла рядом с ним на одеяло и он накинул на мои плечи плед, я почувствовала, как у него дрожат руки.
- Ты нервничаешь, - сказала я.
- Сам не знаю почему.
- У тебя ведь было много девушек?
- Ни одна из них не похожа на тебя.
- Отлично сказано.
Мы забрались под одеяла и долго целовались, укрывшись, словно в теплом коконе, от остального мира. И вдруг я - за мгновение до того еще не думая, что сделаю, - стянула с себя жакет и блузку и прижалась к нему, не обращая внимания на колючий свитер и на то, что он отодвинулся, чтобы лучше рассмотреть меня.
Я не чувствовала робость и незащищенность - те чувства, которые, как мне казалось раньше, должны испытывать в подобных ситуациях неопытные девушки. У него были нежные руки. Они ласкали мои груди, и меня удивила сила возбуждения от его прикосновений, током пронзившая мое тело. Я непроизвольно изогнулась, и после этого все стремительно завертелось - мои руки жадно искали его, он целовал мои глаза, шею, все подряд. Ощущения были новыми, но естественными и правильными, даже когда я испытала боль.
Когда я была подростком, мать опубликовала статью в "Нью рипаблик", где писала, что замужняя женщина, получающая удовольствие от секса, не лучше проститутки. Только ради получения потомства надо повиноваться мужу, но высшее назначение женщины - абсолютное, полное блаженства воздержание от половой близости. Я не знала, как относиться к сексу и чего ожидать от него, кроме неудобства. Повзрослев и став любознательней, я ознакомилась с отрывками из "Психологии секса" Хэвлока Эллиса в "Литерери дайджест" Роланда, откуда извлекла много полезной информации. Однако вещи, вызывавшие особенный интерес, так и остались неизвестными - как соединяются тела и что при этом испытывают вступающие в союз пары. Не знаю, была ли я недоразвитой или просто наивной, но в моем воображении наша первая брачная ночь с Эрнестом начиналась с того, что он переносил меня через утопающий в цветах порог, а белое платье само собой падало на пол. Затем после какой-то нежной, но неопределенной возни я становилась женщиной.
На крыше все покровы упали, и когда не осталось никаких призрачных иллюзий, меня удивила сила моего желания - я стремилась принадлежать ему, меня влекло тепло его кожи. Я хотела его, и ничто не могло сдержать мой порыв - ни неуклюжие столкновения наших коленей и локтей на пути друг к другу, ни внезапный резкий толчок, когда он вошел в меня. Когда я полностью ощутила его вес, почувствовала под плечами и бедрами каждую неровность, каждый изгиб крыши, проступившие сквозь одеяла, то испытала мгновения такого чистого, такого огромного счастья, которое никогда не забуду. Казалось, нас так вдавило друг в друга, что его кости вошли в мое тело, и мы мгновенно стали одной плотью.
Потом, откинувшись на одеяла, мы смотрели на яркие звезды, рассыпавшиеся по всему небу.
- У меня такое ощущение, что я твой домашний любимец, - сказал он. Голос его звучал ласково и нежно. - И ты тоже. Ты моя маленькая красивая кошка.
- Ты предполагал, что может быть так? Что именно так все произойдет?
- Если ты со мной, я способен на все, - сказал он. - Думаю, даже могу написать книгу. То есть я хочу ее написать, но ведь она может оказаться глупой или бесполезной.
- Конечно, можешь, и это чудесно. В ней будет твоя молодость, свежесть и сила. Она будет отражением тебя.
- Я хочу, чтобы мои герои были похожи на нас, на людей, которые просто живут и говорят, что думают.
- Мы говорим, что думаем, но ведь это трудно, правда?
- Кенли считает, что мы торопим события. Не понимает, почему я стремлюсь к семейной жизни, когда мне и одному неплохо.
- Это его право.
- Не только его. Хорни боится, что брак помешает моей карьере. Джим Гэмбл уверен, что после свадьбы я перестану и думать об Италии. Кейт с нами не разговаривает.
- Давай не будем о ней. Не сейчас.
- Хорошо, - согласился он. - Я только хочу сказать, что, похоже, никто не понимает: мне это нужно. - Эрнест сел и долго всматривался в мое лицо, и я подумала, что могу раствориться в этом взгляде.
- Хочу быть похожей на тебя, - сказала я. - Хочу быть тобой.
Никогда я не была искренней. Той ночью я с радостью сбросила б свою кожу и забралась в его, потому что верила: именно это и есть любовь. Разве не почувствовала я, как мы исчезаем друг в друге, как между нами рушатся преграды?
Самым тяжелым уроком, вынесенным мною из нашего супружества, стало признание ошибки такого умозаключения. Я не смогла проникнуть во все закоулки естества Эрнеста, да он и не хотел этого. Со мной он чувствовал себя в безопасности, у него был тыл, и я тоже нуждалась в этом. Но ему также нравилось ускользать от меня, погружаться в работу. И возвращаться, когда он этого хотел.
9
Эрнест оттолкнулся и, прежде чем погрузиться в воду, на мгновение словно завис над озером. Вынырнув, он, перебирая ногами, задержался на одном месте, бросив взгляд в сторону дока, где сидели Голландец и Люмен, то и дело передававшие друг другу бутылку паршивого виски; их голоса гулко раздавались над водой.
- Ты в хорошей форме, Уем, - крикнул Голландец. - Научишь меня так нырять?
- Нет, - отозвался тот. - Не умею учить.
- Жалко тебе, что ли? - фыркнул Голландец, но Эрнест, оставив его замечание без ответа, сжался в комок и стал погружаться, пока не коснулся топкого дна, и там сделал несколько шагов по прохладному мху - такому удивительному и незнакомому на ощупь.