– А теперь торопится домой?
– У него нет дома.
– Почему?
– Потому что всю свою жизнь он служил сцене.
– Вот почему все разошлись, а он никак не уйдет отсюда! Но, где же его семья?
– У него нет ни семьи, ни дома.
– Но почему?
– Потому что всю свою жизнь он служил сцене.
– Он беден?
– Он не может даже позволить себе умереть.
– Почему?
– Потому что за долгую жизнь он не заработал ни на гроб, ни на клочок земли на погосте.
– Подожди. А как же те актеры, которые в дорогих нарядах и шубах садились после спектакля в свои красивые машины, и ехали в свои уютные дома? Они что, лучше его?
– Нет, совсем не лучше, но пока они зарабатывали свои деньги, он служил сцене.
– Поэтому он так беден?
– Беден?… Он богаче их всех!…
– Ты не устала?
Они снова мчались в безумном полете, и огоньки большого города становились меньше, а звезды ближе и ярче.
– Мы не умеем уставать. Ты забыл?
– Нет, не забыл, просто хотелось сказать или сделать что-то приятное.
– Спасибо, ты очень внимателен, тебе это удалось. Но снова вперед! Хочу без перерыва, без остановки, только вперед. Вперед – навстречу рассвету…
7
Солнце заливало знойными полуденными лучами зеленую долину, склоны гор, и весь этот мир, на холмах которого трудились люди. Наверное, когда-то в древности так строили пирамиды, перекатывая вручную тяжелые глыбы на непомерную высоту.
– Теперь они летают в космос, создают сложные машины! Почему же эти так отстали от тех, других, которые живут рядом? – не переставала удивляться она.
– Посмотри, они, как муравьи, ползают по склонам, – заметил он. – И каждый тащит драгоценную ношу свою.
– Что они делают? – спросила она.
– Я нарочно привел тебя сюда. Они собирают виноград и делают это так, как когда-то давно – и двести, и триста, и пятьсот лет назад. Потом из винограда они приготовят вино.
– Вот они наполняют тяжелые корзины сочными гроздьями, тащат их на тележках, впрягаясь в них, и везут в какой-то дом, – перебила она.
– Смотри, что будет потом!
– Раздеваются и в огромной чаше начинают давить их ногами!
– Дальше… смотри, что они делают дальше!
– Поют! Они поют и топчут эту виноградную кашу, а их пение совсем не хуже, чем на сцене в театре. Но зачем они делают это ногами? Почему нельзя поставить чудо-машину и нажать на кнопку?
– Вино не получится! – ответил он. – Я пробовал. Не получится.
– Хорошо, но зачем петь эти песни? Они уже пьяны от этого вина?
– Нет. Вино будет готово не скоро.
– Тогда зачем эти песни?
– Детям тоже поют колыбельные. Здесь так же. Иначе вино не созреет. Оно, как ребенок, капризное, и даже в разных бутылках будет разного вкуса. А ребенка не воспитать без колыбельной…
– А когда будет готово это вино?
– Это? И через тридцать, и через сорок лет.
– Но многие из этих людей не доживут до того дня. Зачем столько стараний и сил?
– Вино выпьют их дети и внуки. Будут на свадьбах и праздниках вспоминать о своих отцах.
– Как это хорошо! Жалко, только, что им сегодня его не достанется.
– А эти выпьют вино, которое сделали их отцы.
– И так будет всегда?
– Всегда! Пока эти люди будут петь песни свои – так будет всегда!
8
Самолет ревел мощными моторами, разрывая в клочья облака, которые были на его пути и осмеливались закрывать посадочную полосу. Вот он изящно, безукоризненно приземлился перед зданием маленького аэропорта и доставил свой драгоценный груз по назначению. Не успела открыться дверь, а группа людей в черных костюмах уже встречала своего хозяина, своего властелина и Бога. Каждый из них был готов жизнь отдать за него, потому что он и был Богом для них на этой земле. Они, словно черным ковром расстилались перед ним. Потом эскорт дорогих лимузинов несся по дорогам, расталкивая прочие авто, путающиеся под колесами, черной молнией промелькнул по серпантину в горах и у моря, казалось, даже над морем, над миром этим пролетел караван черных машин, везя своего господина в его владения. Женщина неземной красоты встречала его в дверях просторного дома. Блестящее черное платье сверкало в свете ярких фонарей и, как черный бриллиант, переливалось всеми гранями. Это был самый дорогой его бриллиант. Женщина, как всегда, была прекрасна и улыбалась. Огромный дом был тоже рад ему и гостям, которые начинали съезжаться на званый раут. Люди шли парами и поодиночке, раскланивались с ним и восторгались ею. В общем, все было как всегда. Как всегда, он был в центре, а остальные где-то поблизости, рядом. И вот брызги дорогого шампанского, хвалебные речи, взгляды заискивающих и почитающих. И вечерняя прохлада…
Вечерняя прохлада… Человек стоял на балконе, снизу доносился шум гостей и оркестра, плеск воды в фонтанах, грохот петард, а в руке его был зажат пистолет. Он стоял и думал: – Что мешает ему сделать это прямо сейчас, и какое расстояние до собственного виска?
А наши двое находились рядом, с изумлением за ним наблюдая:
– Чем ему можно помочь? – спросила она.
– Скорее всего, ничем, – ответил он.
– Это все, что у него есть? – и кивнула на то, что находилось там внизу: на каменные дорожки и фонари, сотни людей, толпящихся в ослепительном свете, на красивую женщину и огромную яхту у пирса. – Но, где же его друзья?
– У него их нет, – ответил он.
– Почему?
– Он слишком богат.
– А любовь?
– И ее он найти не сумел.
– Потому что слишком богат? – спросила она. – А дети? Его дети?
– Он сделал их такими же, как он сам.
– И теперь он совсем один, у него никого нет?
– Кроме этого, – и показал вниз, – нет никого и ничего. Он умеет только зарабатывать деньги и все.
Человек донес пистолет до своего виска, на мгновение замер, закрыл глаза,… вдруг одернул руку и вытер пот.
– Нет, не здесь. Пусть не радуются, – зло пробормотал он.
Потом он медленно брел по освещенной набережной, и море плескалось вечерними, ласковыми волнами за парапетом. Человек поднял глаза к небу. Там наверху мигал проблесковыми огоньками самолет. Он вежливо раздвигал белыми крыльями вечерние облака, и заходящее солнце играло красными лучами по его бортам. Самолет был высоко, в нем летели люди, они читали газеты, смотрели кино, беседовали, а он один стоял на берегу и смотрел им вслед. По дороге позади него не спеша двигались машины. Они мелькали фарами, освещая веселыми огоньками тротуары и дома. В них тоже ехали люди. Они останавливались, выходили из авто, садились в ресторанчиках на набережной, пили вино, разговаривали и тоже были вместе.
– Интересно, какое расстояние до собственного виска? – снова подумал человек. – Теперь уже ничто не помешает ему сделать это…
– На, выпей! – его мысли прервал хриплый голос какого-то бродяги. Тот стоял, почему-то улыбался и протягивал бутылку.
– Выпей, – повторил бродяга.
– Это вы мне? – удивился он.
– Ну, да! Тебе! Что стоишь тут один?
– Вы меня знаете? – спросил человек.
– Нет, но мне не нравится пистолет в твоей руке. Пожалуй, тебе просто нужно выпить.
– Почему бы и нет? – неожиданно согласился он, и отхлебнул. Потом, посмотрев на бродягу, вдруг сказал:
– Хочешь, я подарю тебе вон ту яхту? – и махнул рукой в сторону моря. Бродяга бросил взгляд на яхту, стоявшую, как огромный айсберг у пирса, и в ответ тоже пошутил:
– А хочешь, я подарю тебе эту набережную? Да, чего уж там… бери весь этот городок. Не люблю быть кому-то должен! – и улыбнулся. Человек холодно заметил: – Я не шучу.
Бродяга, подумав мгновение, уже серьезно посмотрел на человека и снова пошутил:
– Нет, в придачу к яхте ты подаришь мне и этот пистолет. Пожалуй, еще поживу! – взял бутылку и, сделав глоток, снова протянул ее человеку.
Он смотрел на этого пьянчужку и ощущал, как что-то приятное разливается в груди – то ли дешевое вино, то ли чувство, что роднее этого бродяги у него никого не осталось. Да и не было никогда! Тогда он отшвырнул пистолет подальше в воду, сел на парапет рядом со своим новым другом и больше никуда уходить не хотел…
– Как хорошо, что мы вместе! – воскликнула она.
– Да. Но мы можем быть рядом, а вместе могут быть только они, – возразил он.
– А могут и не быть…
– Могут. Все в их руках.
– Да, но не каждому это дано.
– Может быть, дано это каждому, просто не всем это удается.
– А, может, не каждый этого хочет?
– Ты не замерзла? – неожиданно спросил он.
– Ты забыл – мы не можем замерзнуть, – улыбнулась она, – нам это не дано…
– А жаль…
9
Старая, очень старая женщина, сидела на крыльце своего небольшого деревенского дома.
Стены его покосились и поросли мхом.
Крылечко совсем прохудилось.
Редкие капли дождя падали на седые волосы ее непокрытой головы.
Напротив, носимые осенним ветром, кружились поздним последним своим хороводом желтые листья.
Еще не пришла зима, но, устало шелестя, к концу тащилась осень.
Там, немного поодаль, шумел лес и клонился от мокрого осеннего ветра. И дорога…
Извивалась дорога между полем и лесом.
Уходила она далеко-далеко в города к людям, к их жизням.
И, наверное, эту осень сейчас замечала только она одна, сидя на своем крыльце.
А глаза ее были устремлены туда, откуда должны были приехать внуки и ее родня.
В этих глазах было ожидание и мудрость старой женщины.
Она понимала, что не всегда они могут бросить все и приехать навестить старуху.
Но, помнят день ее рождения и теперь обязательно будут.
Поэтому ждала смиренно с чувством радости и любви. Какие они стали?
Сейчас вдалеке появится их машина.
Ребятня с шумом выпорхнет и разбежится по дому.
А она напекла пирогов, и все опять ненадолго будут вместе.
И, как раньше, будет праздник…
– Жалко, что они приезжают лишь раз в году, – прошептала она.
– Их не было здесь многие годы, – возразил он.
– Многие годы? Но почему она ждет и почему надеется?
– Просто, напоследок хотела попрощаться со всеми.
– И так ждала их год назад?
– И два, и три года назад тоже…
– А они и сейчас не приедут?
– Нет, не приедут. Но это значит… И значит это, что проживет она еще один год. И так год за годом…
А дождь и ветер, словно повторяли эти слова и не торопили ее осень, ждали, и надеялись тоже…
И снова небесная колесница увлекала их на высоту. Только скорость и ветер. То ли день, то ли ночь. Полюс или жаркий экватор. Весна или лето. Все, что угодно! Все мелькало в одном коротком мгновении. Все было подвластно им на этой планете. Но жизнь была только там внизу…
10
Большие белые чайки сидели на камнях у самого берега. Иногда, взлетая, они приближались к нему совсем близко. А мальчик, отрывая от буханки кусочки хлеба, бросал им. Птицы вежливо, без суеты, подходили, с благодарностью принимая это человеческое лакомство, потом взмахивали сильными крыльями и возвращались на камни высоких скал. Он наблюдал за ними, а они за мальчиком. Потом птицы, на время забывая о нем, снова летали над своим морем, а мальчик любовался полетом свободных птиц. И, порой так хотелось взмахнуть руками, на мгновение оказаться там, рядом с ними, в их небе…
– Малыш, я уезжаю! – к нему подошел отец и положил руку на плечо. Мальчик обернулся: – На службу?
– Да, на службу. Вечером буду. Пока, малыш.
– Пока… А зачем тебе ходить на службу? – вдруг спросил он. Отец остановился и, подумав, ответил:
– Ну,… чтобы работать, зарабатывать деньги….
– А зачем эти деньги?
Отец присел рядом на камень и как-то просто ответил:
– Чтобы нам было на что жить.
Чайки снова подлетели близко, собирая кусочки хлеба, брошенные мальчиком. Отец посмотрел на часы и сказал: – Скоро ты пойдешь в школу и будешь учиться. Научишься все понимать, отвечать на такие вопросы. Взрослые будут работать, а ты ходить в школу.
– А зачем учиться? – спросил мальчик.
– Чтобы стать умным, успешным, богатым. Может быть, знаменитым.
– А чайки бывают успешными?
– Успешными? Давай посмотрим.
Отец отщипнул кусочек хлеба и бросил птицам.
– Вон та чайка, которая нашла хлеб и съела его – самая успешная. Ей он достался, а остальным нет. Теперь ты понял, малыш? Кто сильнее и умнее – тот побеждает.
– Да, понял.
Отец снова взглянул на часы и встал.
– А бывают чайки богатыми? – снова спросил мальчик. Отец на мгновение задумался.
– Нет, богатыми нет. Им нужно ровно столько, чтобы себя прокормить.
– Тогда, зачем человеку быть богатым?
– Ну,… чтобы покупать себе все, что он захочет. Еду и игрушки, одежду и путешествия, машины и корабли. Представляешь, свой корабль! Ты сможет плыть на нем, куда захочешь!
– А чайки? Разве они не могут лететь, куда захотят?
Отец снова сел на камень рядом с сыном. Море плескалось у его ног, изредка касаясь лакированных ботинок. Птицы ходили, поглядывая на него, словно ожидая ответа этого взрослого человека.
– Понимаешь, малыш, они могут только есть и летать. Им не нужно больше ничего. Они ничего не умеют. А человек может все!
Сказал это громко. Так, чтобы птицы на берегу слышали и знали об этом. И, наверное, остался доволен собой.
– А чайки бывают знаменитыми? – спросил мальчик.
– Нет, они всего лишь чайки, а мы люди! – и положил руку ему на плечо. – Я пойду. До вечера. До свидания, малыш…
Он смахнул песок со своих ботинок и ушел.
– Да, мы люди, – вздохнул мальчик. – Зато они летают, а мы сидим на берегу и смотрим на них. Почему?…
Но некому было ответить на этот вопрос, а птицы, к сожалению, говорить не умели. Только взмахивали крыльями, легко отрываясь от берега, взмывали в вышину, к облакам, к небу, солнцу, и летели только туда, куда хотели. Зачем? Знали только они одни.
11
Человек лежал на горячем песке, взгляд его был устремлен далеко-далеко наверх, а вокруг только горячие пески и редкие кустарники пустыни. А человек все лежал и смотрел. Ни один мускул на его лице не дрогнул, и ни единого движения. Только глаза, следящие за облаками и взгляд, уносящий мысли на бесконечную высоту. Они были широко раскрыты и жадно пытались охватить огромное пространство над бесконечной пустыней.
– Так смотрят, наверное, только дети, – прошептала она.
– Наверное, так смотрят взрослые, которые иногда становятся похожими на детей, – ответил он.
– А что потом становится с этими детьми?
– Они лежат себе на песке, мечтают и думают, что когда-нибудь станут взрослыми…
– Или вовсе не думают ни о чем, просто смотрят на небо и на солнце.
– … станут взрослыми, сильными, уйдут на войну и будут всегда побеждать…
– Нет. Они не хотят воевать. Иначе они не смогут так смотреть на небо.
– И все-таки они вырастают.
– А потом… Что становится с этими взрослыми потом? – спросила она.
– Они…. – и он замолчал.
– Он смотрит на небо, как и мы! Но, почему в его глазах слезы? – удивилась она.
– Он не знает, сколько ему осталось.
– А те люди, которые в него стреляли, тоже забыли, что над ними голубое небо, облака, солнце, звезды?
– Иногда очень тяжело поднять голову и просто посмотреть наверх.
– Зачем он здесь?
– Им заплатили и отправили в эту пустыню друг в друга стрелять.
– Сколько ему еще осталось?
– Минуты две или три.
– И он плачет, потому что у него так мало этого неба?
– Потому что за свою короткую молодую жизнь он ни разу не посмотрел туда и ничего об этом небе не знал.
– Неужели нужно умереть, чтобы просто взглянуть наверх? – воскликнула она.
– Зато, теперь он счастлив.
– И плачет от счастья?
– Да.
– Тогда не будем ему мешать.
12
Люди заполняли это пространство, это просторное помещение. Они медленно заходили, занимая свои места. А места эти строго соответствовали их положению в жизни, в их обществе. Впереди на высоких сидениях расположились граждане вполне уважаемые – в строгих, но дорогих костюмах и платьях. Дети их тоже находились рядом, они совсем не присмирели, но их одергивали и усмиряли няньки, которые были здесь и не давали устроить в этом месте площадку для игрищ. Дальше все выглядело проще – женщины в невзрачных платках, их мужья, дети. Эти тоже чего-то ждали, но были скромнее. А за ними уже совсем простая публика. Хотя, такое понятие было здесь неуместно – не публика, но действующие лица общества, в убогих одеждах, с такими же лицами (насколько лица могли быть убогими). Просто, эти не были отягощены почетными званиями и степенями, печатью богатства и знатности, потому были просто убогими. Но, в этот миг все эти люди сидели и ждали. А глаза их были устремлены туда, где должно было начаться действо, ради которого все собрались. Как волнительно ждать этого и как достойно занимать свое место!
У дверей поближе к первым рядам возникло движение. Какие-то в черном, большие и сильные, возникнув из ниоткуда, подвинули прочих, бывших здесь и не готовых к такому. Их потеснили, но вежливо дали понять, что не место им в этих рядах. И, наконец, явились еще несколько человек – видимо, самых сильных мира сего – которых ждали в последнюю очередь, но в первых рядах. Теперь собрались все.
И начинается:
Звучит музыка, волшебный голос ведет за собой, за мыслями и словами сокровенными, которые значат что-то. Видимо, значат многое для людей в первых рядах и в последних тоже. Звуки колоколов и органа средневековым звучанием уносят души страждущих в небытие, и глаза их светятся. Убогие и нищие, известные, знаменитые и богатые – все собрались здесь, они были не вместе, но рядом, а глаза их мерцали в темноте. Мать, потерявшая сына и тот, кто забрал его жизнь. Простолюдине и те, кто отобрал у них все. И эти, в строгих, но дорогих нарядах, так умело построивших жизнь за пределами этих стен, где остальным из далеких задних рядов уже нечем было дышать и платить – за них, за себя и за прочих. А сколько еще тех "прочих"? Но глаза светились и в дальних рядах и повсюду.