- Благодарю, - кивнул Фердинанд Яковлевич. - Граф, конечно, воспользовался советом, но старый маркиз был болен и отказал осмотреть молодую графиню. Из Парижа Волоцкие уехали ни с чем. А между тем состояние дочери графа продолжало ухудшаться. Сделав все, что было в человеческих силах, его сиятельство написал письмо господину маркизу, умоляя его приехать в Москву, где они тогда жили, и обещая за исцеление дочери едва ли не все свое состояние. Максимилиан де Пюйзегюр не смог устоять перед означенной в письме суммой и приехал.
Доктор вздохнул и замолчал, уставившись в посыпанный опилками пол.
- Маркиз провел свой магнетический сеанс? - догадался Нафанаил Филиппович.
- Да, - снова вздохнул доктор. - От моих советов быть осторожнее с вторжением в область психики, ибо сия человеческая материя изучена еще крайне слабо и последствия манипуляции ею совершенно непредсказуемы, граф попросту отмахнулся, ведь старый маркиз обещал ему полное исцеление дочери. Правда, молодой графине с каждым днем становилось все хуже, и граф хватался за любую, пусть и призрачную, возможность помочь ей.
Словом, сеанс состоялся. Маркиз ввел ее в самую сильную, шестую степень магнетического состояния и… умер. Подобного рода сеансы, насколько мне известно, крайне изнурительны, так как требуют максимального напряжения всех сил организма, вот сердце старика и не выдержало. Ведь ему было уже под семьдесят. Через несколько часов после его смерти, графиня пришла в себя, но с тех пор каждый день, в утренние часы, она впадает в возведенное маркизом состояние. И это не сомнабулический сон. Это вообще, не сон и не явь. И это и сон, и явь одновременно. Я, видимо, не совсем понятно выражаюсь? - посмотрел Фердинанд Яковлевич на Кекина.
- Вполне понятно, - заверил его Нафанаил Филиппович. - А что ипохондрия?
- Исчезла, - ответил доктор.
- Выходит, этот маркиз-магнетизер все же излечил графиню от ее болезни?
- От ипохондрии-то излечил, - нехотя согласился доктор, - но поскольку не довел свой сеанс до конца и не размагнитизировал графиню, то привил ей своей не вовремя случившейся смертью новую болезнь, так же не поддающуюся излечению. Все это случилось год назад, и тогда время ее нахождения в состоянии сна-яви составляло примерно один час, а теперь оно достигло уже почти пяти часов. Иногда переход из одного состояния в другое сопровождается страшными болями и судорогой. И она абсолютно не помнит, что делала и что говорила в эти часы. Мне кажется, что она уже близка к сумасшествию, ибо частое пребывание в шестой степени магнетического состояния ведет к полной потере чувств и в конечном итоге - к растительной жизни и полному умопомешательству.
- А граф не пробовал ее снова вылечить? - спросил отставной поручик.
- Как не пробовал, конечно, пробовал, - невесело отозвался доктор Гуфеланд. - Он снова возил ее к самым лучшим докторам Европы, в том числе и знаменитым магнетическим операторам. Но ни доктор Деслон, ни профессор Мульезо из Венеции не смогли ничего сделать. Маркиз де Пюйзегюр был слишком сильным магнетизером. Вывести из состояния шестой степени магнетического исступления, в которое он ввел несчастную графиню, мог только один человек: сам Фридрих Месмер. Но он давно уже был мертв…
- Да-а, - протянул Нафанаил после недолгого молчания. - Интересные вещи вы мне рассказали. Только вот одного не пойму: при чем тут я?
- Месяц назад, когда попытки профессора Мульезо вывести графиню из состояния магнетического сна-яви, или, как это называется, исступления, потерпели фиаско, графиня сказала, что спасти ее от умопомешательства и смерти может только один человек. И назвала его имя… - Доктор замолчал и пристально посмотрел на отставного поручика. - Нафанаил Филиппович Кекин.
- И вы ей поверили! - воскликнул Нафанаил. - Человеку, находящемуся в состоянии душевного исступления?!
- Именно потому, что она находилась в этом состоянии, мы и поверили, - промолвил доктор. - И к тому у нас были весьма веские основания.
- Чушь, - заявил Гуфеланду Нафанаил Филиппович.
- До определенного момента я тоже так думал, - невесело усмехнулся доктор. - Пока графиня как-то утром, находясь, как обычно в эти часы, в состоянии магнетического сна-яви, вдруг не пригласила меня к себе и не выразила соболезнования по поводу кончины моей старшей сестры.
"Она жива, - возразил я ей. - Месяц назад я получил от нее письмо".
"Мне прискорбно говорить вам это, - заявила она, - но не далее, как сегодня, в десятом часу утра ваша сестра, подавившись вишневой косточкой, задохнулась и умерла. Примите, господин доктор, мои искренние соболезнования".
Я, конечно, не придал ее словам значения, но через две недели получил из дому письмо, в котором сообщалось, что моя старшая сестра умерла, подавившись вишневой косточкой. И день, и час ее смерти полностью совпали с предсказанными…
- Это случайность, - не очень твердо произнес Кекин, хотя было похоже, что рассказ доктора все же произвел на него впечатление.
- Возможно, - не стал спорить Фердинанд Яковлевич. - Но как вы объясните то, что вот в этом вашем дорожном саквояже, - тронул доктор один из кожаных ремней, - лежит любимый вами паштет из гусиной печенки, кусок ситного хлеба и початая бутылка шато-лафита, которое вы более всего предпочитаете в отсутствие бургундского и тонкого шабли?
- Да никак, - довольно резко ответил Нафанаил. - У каждого второго путника, не считая каждого первого, в его дорожном саквояже лежит печеночный паштет и бутылка вина. А бургундское и шабли много лучше столового лафита.
- Хорошо, - легко согласился доктор. - Тогда, уж простите меня, я вынужден предъявить вам свой главный козырь.
- Я весь внимание, - с нотками раздражения произнес Кекин.
- Еще раз прошу прощения…
- Не стоит извиняться, слушаю вас.
- Девица Елизавета Васильева дочь Романовская родилась в 1797 году августа 26 дня. Скончалась в 1817 году августа 23 дня, не дожив до совершеннолетия один год и три дни. Прими, Господь, душу ея…
- Довольно! - оборвал доктора Нафанаил. - Вы что, следили за мной?
- Мы приехали в Казань, когда вы уже выехали из города и тряслись в своей коляске по Московскому тракту.
- Тогда откуда вы это знаете?
- От графини.
- А она откуда… Она что, ясновидящая? Провидица?
- Я не уполномочен отвечать на эти вопросы, - потупил взор доктор. - Я лишь должен был подготовить вас для беседы с графом.
- Как, еще одна беседа?! - уже вскричал отставной поручик. - Нет, с меня достаточно. Немедля велю закладывать, и прочь отсюда!
- Господин Кекин, я просил бы вас не совершать опрометчивых поступков, - медленно произнес доктор.
- Что-о? - угрожающе произнес Нафанаил, и тут взгляд его упал на диванный столик, вернее, на руку доктора, лежащую на столе. В неясном свете лампиона он увидел тускло поблескивающий ствол армейского нарезного "кухенрейтера", смотрящего черным зрачком прямо ему в живот. Кекин медленно поднялся и перевел потемневший взгляд прямо в глаза Гуфеланда.
- Превосходное сочетание: доктор и душегуб в одном лице, - насмешливо произнес Кекин. - Зато не надо после анатомировать труп, ведь причину смерти доктору назовет убийца, который сидит у него внутри.
- Убивать вас никто не собирается, - устало произнес Фердинанд Яковлевич, снимая палец со спускового крючка. - Это было бы крайне нелогично и неприятно.
- Поэтому-то вы и направили пистолет прямо мне в живот? - язвительно заметил ему Кекин. - Кому-кому, а уж вам, доктор, должно быть известно, что ранение в живот из "кухенрейтера" в девяноста случаев из ста смертельно.
- В девяносто пяти, - мрачно поправил его Гуфеланд.
- Вот видите? Не лучше ли направить пистолет мне, скажем, в ногу? Или в руку?
С этими словами отставной поручик вытянул вперед руку, как бы подставляя ее под выстрел, и вдруг молниеносным движением выхватил у доктора пистолет и направил его Гуфеланду прямо в лоб.
- Уж ежели вы столько про меня знаете, то вы, господин доктор, должны были быть предупреждены и о таком исходе вашего визита.
- Такая возможность допускалась, - промолвил доктор, стараясь казаться спокойным. - Я был также предупрежден, что вы окажетесь несговорчивым.
- Это вам опять сказала графиня?
- Да, - просто ответил Гуфеланд.
- Что еще она вам сказала?
- Что вы можете оказать мне сопротивление.
- Но вы все же решились применить силу.
- Да.
- А чья была инициатива прихватить для разговора со мной пистолет, ваша или графини? - быстро спросил Кекин.
- Моя, - не раздумывая, ответил доктор. - Я заинтересован, чтобы вы помогли ей. В противном случае я потеряю место, где мне платят много больше, чем я получал бы в любом университете Германии.
- Вы очень практический человек, господин доктор, - ухмыльнулся Кекин, опустив пистолет.
- Я немец, - вздохнул Гуфеланд. - И дома, в Пруссии, у меня больная мать и шесть младших сестер. Я вынужден быть практическим.
- Вы меня разжалобили, доктор. И я сейчас заплачу. Зарыдаю даже. Вот, видите, у меня уже повлажнели глаза, - наклонился к нему Нафанаил и жестко спросил: - Что нужно от меня графу?
- Я не уполномочен…
- Говорите, - впился в него взглядом Кекин.
- Он хочет сделать вам одно предложение.
- Руки и сердца?
- Нет. Предложить некоторую кондицию.
- Что за кондиция?
- Я не уполномочен.
- Да что вы все заладили: не уполномочен да не уполномочен, - уже примирительным тоном произнес Нафанаил Филиппович. - Об этой кондиции он и хочет со мной говорить?
- Да.
- Ну так передайте графу, что…
Отставному поручику не дал договорить настойчивый стук в дверь.
- Войдите, - громко произнес Кекин, заведя пистолет за спину.
Дверь раскрылась, и через порог ступил высокий худощавый старик в ливрее, расшитой серебром и золотом, поначалу показавшейся Нафанаилу мундиром гофмаршала. Старик кашлянул в белую перчатку и громко произнес с преобладанием официальных ноток в голосе:
- Господин Кекин, его сиятельство граф Платон Васильевич Волоцкий просит пожаловать вас в свои апартаменты для аудиенции. Его комнаты находятся на втором этаже, - добавил он, в упор глядя на отставного поручика.
"А пойду, - вдруг решил про себя Нафанаил, оглядывая старика. - Иначе ведь не отвяжутся. А так хоть узнаю, что этому графу от меня нужно".
- Куда прикажете следовать? - весело спросил он.
- За мной, - бесстрастно ответил камердинер.
- Простите, доктор, но пистолет я вынужден оставить себе, - засовывая "кухенрейтер" под подушку, обернулся к Гуфеланду Кекин. - Сия машинка в неопытных руках может причинить более бед, нежели защитить вас. Не возражаете?
Доктор молчал.
- Вот и славно, - сказал Нафанаил Филиппович, - благодарю вас. А теперь, господин гофмаршал, - обернулся Кекин к камердинеру графа, - ведите меня к его сиятельству.
3
Эта дорога казалась нескончаемой. В пути они были уже целый месяц, и однообразные пейзажи за окнами дормеза до того опостылели Натали, что она велела закрыть их темными шторками. Августе Карловне Блосфельд, которую в качестве компаньонки и приживалки Наталия Платоновна как бы унаследовала от своей покойной матушки, и вовсе было худо. Ее постоянно тошнило, и дормез то и дело был вынужден останавливаться, дабы выпустить тетушку, как звала ее Натали, в ближайшие кусты для выпоражнивания и без того уже пустого желудка. Частые остановки дормеза выводили графа из себя, вынужденного также останавливать карету, что, конечно, умаляло скорость их продвижения. А недалеко от перевоза через реку Суру, во время очередной остановки, он не выдержал и воскликнул в сердцах:
- Так мы его никогда не догоним!
Натали знала, о ком идет речь. О Нафанаиле Филипповиче Кекине, отставном поручике лейб-гвардии кирасирского полка, сочинителе стихов и несчастном влюбленном, потерявшем даму своего сердца. Это рассказал ей папенька с ее собственных слов, кои она, как уверял он, сама ему говорила во время одного из своих утренних ясновидений. Еще он уверял, что только этот Кекин и может помочь ей в ее болезни. Об этом будто бы тоже поведала папеньке она. И не верить ему никак не можно, ибо не было еще такого случая во всей ее жизни, когда он солгал бы ей. Да и зачем?
Но разве она больна? Она не чувствует этого. Напротив, даже эта долгая дорога не смогла навеять на нее обычную меланхолическую грусть, которой она когда-то была подвержена. К примеру, сейчас, прямо в сию секунду она может вскочить с этой надоевшей постели, выбраться из дормеза и побежать наперегонки с лошадьми. И еще неизвестно, кто прибежит к перевозу первым. Ну разве такое под силу больным? И кто такой этот отставной поручик? Разве он доктор? Профессор медицины? Земский лекарь или на худой конец, знахарь-травник и составитель микстур? Вовсе нет. Тогда почему они должны его догонять, а потом упрашивать поехать с ними? Чем он может ей помочь? Сочинением виршей, которых она терпеть не может? Рассказами о военных походах, где он, конечно, будет представлять себя героем, без подвигов коего французов и поляков было бы ни за что не одолеть? Или излечение будет происходить только посредством одного его близкого присутствия?
Тетушка вернулась сине-зеленая лицом и забилась в угол. Дормез тронулся, Августа Карловна охнула и закрыла глаза. Верно, ехать с закрытыми глазами ей было легче, а может, она просто не хотела смотреть на горничных, Парашку и Анфиску, сидящих в ногах графини и безостановочно перешептывающихся между собой. Вот этих не брала никакая дорога, и, похоже, сие обстоятельство крайне раздражало тетушку. Время от времени, когда они, увлекшись своей болтовней, слишком уж громко начинали говорить, она, не смея в присутствии Наталии Платоновны сделать им замечание, открывала свои круглые рыбьи глаза и строго смотрела на расходившихся девок, очевидно мысленно приказывая им заткнуться. Встретившись с ее взглядом, горничные на время замолкали, переходили на шепот или давились до слез в беззвучном смехе, ибо без смеха и слез смотреть на Августу Карловну было невозможно. С закрытыми глазами было еще куда ни шло, и лицо тетушки напоминало просто испорченный кусок буженины под цветастым чепцом. Но когда она открывала глаза с пожелтевшими белками, то сочетание синего, зеленого и желтого цветов на ее лице могло привести в состояние нервического смеха кого угодно. На сей раз, посмотрев на вернувшуюся из кустов тетушку, не удержавшись, прыснула в кулачок и Натали. Горничные, распираемые смехом, захохотали во все горло, после чего Августа Карловна обратила свой осуждающий взор уже на графиню.
"Это вы надо мной?" - вопрошал ее взгляд.
Графиня сделала брови домиком.
"Что вы, тетушка, конечно, нет, - взглядом на взгляд ответила она. - Это я так, о своем. О девичьем. А что до горничных, так то девки глупые, чего с них взять?"
У перевоза кареты встали. Натали раздвинула оконную шторку, растворила окно.
- Как это отказался? - услышала она недовольный голос отца. - Вы сказали, кто просит его ехать медленнее?
- Сказал, ваше сиятельство, - послышался голос Эмилия Федоровича, настороживший Августу Карловну. Она даже открыла глаза и подалась из своего угла поближе к окну.
- И что?
- Он ответил, что ему до вас нет никакого дела и он сам волен выбирать, как ехать и куда ехать…
- А он, верно, вольтерьянец, этот ваш отставной поручик, - нездоровым голосом заметила Августа Карловна, заочно обиженная на Кекина за его своеволие. Виданное ли дело: не выполнить просьбу самого графа Волоцкого? И как трудно, очевидно, пришлось ее сыну, разговаривающему с этим мужланом!
- Он вовсе не мой, тетушка, - недовольно заметила ей Натали.
- Да как же не ваш, если каждое утро вот уже в течение месяца вы говорите только о нем, - пробурчала Августа Карловна, перебираясь обратно в свой угол. - Он у вас и красавец, и чистейшей души человек, а посмотрите, как он пренебрежительно отозвался о вашем отце: мол, до него у меня нет никакого дела. И это о тайном советнике и статс-секретаре самого государя императора!
- Бывшем статс-секретаре…
- Это мало меняет дело, - продолжала бурчать Августа Карловна из своего угла, - и говорит только об одном: у этого отставного поручика нет никакого уважения к чинам и людям, старшим его по возрасту. Вольтерьянец, определенно вольтерьянец.
Переправа отняла более двух часов. Сначала на паром погрузился громоздкий дормез, занявший все место, затем паромщик вернулся за каретой графа.
Когда паром уже миновал середину реки, Натали, немного дувшаяся на тетушку, выглянула в растворенное окно. Ветер, налетевший с реки, растрепал ее волосы. Поправляя их, она опустила взор и увидела на дощатом настиле возле колес дормеза стайку воробьев. Среди них выделялся один, нахальный и тощий, чвыркающий громче всех и постоянно затевающий драку то с одним, то с другим из своих товарищей.
"Такой же ершистый и задиристый, как корнет Аристов", - подумала вдруг Натали. Мысль эта, молнией промелькнувшая в ее голове, все же успела вызвать у графини недоумение. Отсев от окна, она откинулась на подушки и стала перебирать в голове всех своих знакомых. Корнета Аристова среди них не было…
4
Граф Волоцкий со своей челядью занимал все семь нумеров второго этажа. Когда старый камердинер, постучав в одну из комнат, провозгласил имя отставного поручика, из нее послышалось негромкое:
- Проси.
В комнате граф был один. Он стремительно расхаживал из угла в угол и казался взволнованным. Вид и осанка его при первом же взгляде внушали почтение и никак не гармонировали с простенькими мебелями, смотревшимися еще более убого в его присутствии. На вид ему было чуть более шестидесяти, хотя всякому человеку в империи, имевшему маломальский чин, было известно, что сенатору Платону Васильевичу Волоцкому едва исполнилось пятьдесят лет. Черты его можно было бы назвать приятными - они, верно, таковыми когда-то и были, - если бы не печать какой-то безысходной грусти, явственно читавшаяся на его породистом лице. Несмотря на заметные старания быть бодрым и деятельным, вид его все же выдавал в нем крайне уставшего от забот человека, на коего неприятности и беды сыплются как горох из прохудившегося мешка. Граф встретил Нафанаила извинениями, предложил стул и, немного смущаясь, спросил:
- Доктор Гуфеланд, верно, поставил вас в известность относительно… ситуации, сложившейся в моей семье?
- В общих чертах, - ответил Кекин, у которого при виде пораженного страданиями и как-то по-детски беззащитного графа пропала всякая охота дерзить ему и безапелляционно отстаивать свою независимость. К тому же вся комната графа была наполнена такой гнетущей тоской, что улетучилось и развесело-бодрое настроение, уступив место спокойному пониманию и участию.
- Целый месяц я еду за вами по настоянию моей дочери, - начал граф, продолжая расхаживать по комнате. - Сначала в Казань, где вас уже не оказалось, а потом вот, на сей постоялый двор, где, как она и предсказывала, мы наконец вас нагнали. Я знаю, что вы едете в свое имение Кекино в надежде забыть горе, вас постигшее. Сочувствую, ибо знаю, что значит потерять любимого человека. И все же я намерен просить вас согласиться поехать с нами, в мое подмосковное имение и погостить там до излечения моей дочери. Вы, и только вы один можете помочь ей, я в этом совершенно уверен.