- Да, так и мне было бы проще, - ответил Нафанаил, посмотрев на графа.
Натали поднялась с канапе и подошла к Кекину так близко, что он почувствовал на себе ее дыхание, чистое и свежее, как пахнет от детей, только что вернувшихся с прогулки по зимнему саду.
- Знаю, - почти прошептала она. - Ты хочешь, чтобы я позвала тебя и подарила свою любимую розу.
- Да, - нерешительно ответил Кекин, опять посмотрев на графа. - В два часа пополудни. Только боюсь, вы о нем не вспомните.
11
Натали очнулась в первом часу, без всяких судорог и боли. Обрадовавшись этому обстоятельству, а еще более тому, что рядом не было неприятного ей Кекина, она легко поднялась с канапе и стала порхать по комнате. Граф из своего кресла с удовольствием наблюдал за ее движениями, в которых не было даже и намека на страшную болезнь.
- Я вижу, милая, что ты чувствуешь себя превосходно? - спросил граф со счастливой улыбкой.
- Да, папенька, - ответила она, и тут ее взгляд упал на розовое деревце, стоящее у окна. По лицу ее пробежала тень, и прекрасное настроение мигом улетучилось.
- Что с тобой, - с тревогой спросил граф.
- Что? - явно нервничая, переспросила она и остановилась возле отца. - А то, что я опять подумала про него. Ну когда же придет тот день, когда вы откажете этому несносному господину от дома?
- Ты имеешь в виду Нафанаила Филипповича? - нахмурился граф.
- А кого же еще, - фыркнула она. - Не знаю, что принуждает меня думать о нем, но эти мысли просто отравляют мне жизнь.
- Милая, за все пребывание господина Кекина в нашем доме, ты видела его всего несколько раз, - заметил Платон Васильевич.
- Да, и этого мне вполне хватило, чтобы составить о нем свое мнение, - заявила она. - Он жалок, навязчив и противен. Мне неприятно уже оттого, что приходится жить с ним под одной крышей. Чем он вас так околдовал, что вы даже считаете его своим другом?
- Он помогает тебе в твоей болезни, - ответил граф. - И положительные результаты, как говорится, налицо.
- Значит, он колдун. И вы скоро раскаетесь в своем благодушии к нему.
- Натали, милая, не мучь себя и меня, - примирительным тоном сказал граф. - Этот человек нужен тебе для твоего же блага. Поэтому и живет с нами под одной крышей. Так уж получилось. Кроме того, я нисколько не сомневаюсь в его чести и благородстве. И довольно того, что он не смеет показываться тебе на глаза…
- А если бы вы разуверились в нем, вы бы прогнали его из дома? - спросила Натали после некоторого раздумья.
- Ну, если бы он совершил какой-нибудь бесчестный поступок, - неуверенно произнес граф.
Натали замолчала и, закусив губу, отошла к окну.
Во втором часу какое-то странное беспокойство стало овладевать ею; она ходила взад-вперед по комнате, взялась за вышивание - отложила, начала читать "Клариссу" Ричардсона - через минуту раздраженно бросила. Вызвала Парашку и Анфиску, долго отчитывала их за какие-то проступки, каковых они не делали, потом прогнала.
Без четверти два беспокойство ее усилилось. Она несколько раз подходила к розовому деревцу, резко бралась за ножницы, словно намереваясь отрезать все розы на нем, даже всплакнула. Совершенно не понимая, что с ней творится, без пяти минут два она позвонила в колокольчик.
- Скажи господину Кекину, чтобы он через пять минут явился ко мне, - резко бросила она прибежавшей Анфиске и отвернулась к окну.
Нафанаил ждал этого приглашения. Ждал и боялся. Несколько раз он подходил к зеркалу, дабы удостовериться, что он все же не так дурен собой, чтобы вызывать отвращение. Когда за ним пришла горничная, у него едва не выскочило сердце: пусть и по его просьбе, но она зовет его, чего еще никогда не случалось.
Он постарался восстановить утраченное самообладание и вошел в комнату графини твердым шагом, с непринужденным, хотя и несколько напряженным выражением лица, негромко поприветствовал графиню и замолчал, ожидая как далее развернутся события.
Натали не отвечала. Она по-прежнему стояла у окна, устремив в него невидящий взор. Наконец, она обернулась, бросила на вошедшего обеспокоенный взгляд и покраснела.
- Я позвала вас, чтобы… Нет, я… - Она смутилась, но быстро взяла себя в руки и резко спросила: - Когда вы оставите наш дом?
- Это решать не мне, - ответил Нафанаил Филиппович.
- А кому? - с вызовом спросила она.
- Вашему батюшке.
- А если я прикажу вам покинуть нас? - остро посмотрела на Кекина Натали.
- Сударыня, - выдержал взгляд графини Нафанаил, - позвольте напомнить вам, что я ни в малейшей степени не желал сюда ехать. Ваш батюшка упросил меня это сделать, и сие вам прекрасно известно. Позволю также себе заметить, что на уговоры графа я согласился весьма неохотно, и только его величайшая благосклонность ко мне и надежда быть вам полезным привели меня сюда. Это и является причинами, принуждающими меня ослушаться вашего теперешнего приказания.
- Что ж, иного ответа я и не ожидала, - фыркнула Наталия Платоновна презрительно. - Плохо ли, ничего не делать и жить неделями на всем готовом!
Она выжидающе посмотрела на Нафанаила, не только словами, но и взглядом провоцируя его на то, чтобы он сейчас, круто развернувшись, вышел из комнаты, и она в своей жизни никогда больше его не увидела. Но Кекин был невозмутим.
- Я вижу, что у вас совершенно отсутствует самолюбие и чувство достоинства, - произнесла она с крайним пренебрежением. - Другой бы на вашем месте…
Она не договорила, схватила с подоконника ножницы и вдруг отрезала с розового деревца великолепную, только что распустившуюся розу. Подойдя к Кекину и не глядя ему в глаза, она протянула ему цветок со словами:
- Не знаю, что побуждает меня подарить вам лучшее, что есть у меня под рукой, но знайте: это вам за то, чтобы вы больше никогда не попадались мне на глаза.
Проговорив это, она снова отошла к окну, сделав жест, означающий лишь одно: что она не хочет более ничего слышать и желает, чтобы гость немедленно удалился. Когда тот вышел, она бросилась на канапе, спрятала лицо в подушки и тихо заплакала.
12
Как только Нафанаил вышел от графини, обида, нанесенная ею, совершенно забылась. Она подарила ему розу! Прекрасную розу, лучшую, что была в ее комнате! Она казалась ему драгоценным даром, дороже золота и алмазов. Как сумасшедший кинулся Кекин к себе, прижимая цветок к замершему теперь сердцу и придумывая, как бы сохранить сей тленный подарок навсегда. Когда он вошел к себе, решение было уже принято. Осторожно прижимая цветок к груди, Нафанаил взял с дивана книгу о магнетизме и раскрыл посередине. В глаза невольно бросились строки:
"…В шестой степени больной выходит из себя и вступает в высшее соединение со всеобщею природою. В таковом состоянии он видит ясно все происшествия, как вблизи, так и вдали, и понятие его не ограничивается ни в пространстве, ни во времени. Посему таковое состояние называется просветлением или исступлением, то есть выхождением из телесной сферы (exstasis vel desorganisatio). Связь больного с магнетизером или избранным им по совокуплению их душ лицом делается столь внутреннею, что он во всей точности ведает его помышления и покоряется одной его воле. Чувствование сего состояния есть сопредельно блаженству…"
Нафанаил положил бутон на эти строки и прикрыл книгу. Затем он определил сочинение доктора Велланского под пресс, то есть засунул книгу с цветком под тяжелую ножку дивана в форме львиной лапы с выпущенными когтями. Несколько дней продержав книгу в таком положении, Фаня, наконец, освободил ее из-под диванной ножки и, убедившись, что его сокровище полностью высушено, совершенно не потеряв своих красок, он поместил его между двумя овальными стеклышками, изготовленными собственноручно, временно скрепив их свинцовой пластиной. А затем, в один из тоскливых осенних дней, покинул имение Волоцких, никому о том не сказавши.
Москва встретила его моросящим холодным дождем, сырыми мостовыми, закрытыми экипажами и редкими прохожими, спешащими побыстрее укрыться от непогоды. Спросив у полицейского поручика про ближайшую ювелирную мастерскую, Кекин поехал в Немецкую слободу и, миновав сады и заключенные в подземные трубы Кукуй и Чечору, въехал в этот, престижный на сей день, район древней столицы. Заприметив вывеску ювелирной лавки, при коей была и мастерская, свернул к ней и остановился. Небольшая лавка, или, по-новомодному, магазейн, встретила его звоном дверного колокольца, на который вышел немолодой уже хозяин.
- Что угодно господину? - спросил он с небольшим немецким акцентом.
- Я хотел бы попросить вас изготовить мне оправу с золотой цепочкой вот для этого, - произнес Нафанаил, доставая стеклышки с лепестками розы между ними.
- Вы хотите, чтобы я изготовил вам медальон? - принял хозяин стеклышки из рук Кекина, оглядывая их профессиональным оком.
- Именно, - подтвердил Нафанаил.
- Оправу тоже хотите золотую?
- Да.
- Золото мое, ваше?
- Ваше.
- Сорок пять рублей, - назвал цену заказа золотых дел мастер.
- Хорошо, - легко согласился Кекин, что немного удивило хозяина. Очевидно, он ожидал, что молодой, скромно одетый человек, будет непременно с ним торговаться. - Когда будет готово?
- Зайдите денька через два, - не раздумывая, произнес хозяин.
- А раньше никак нельзя? - спросил Нафанаил, не желая столь надолго расставаться со своим сокровищем.
- Можно, если я отложу некоторые свои заказы на потом, - так же легко согласился мастер и добавил: - Пятьдесят рублей.
- А если вы отложите все свои заказы на потом и приметесь за работу немедля?
- Шестьдесят рублей, - невозмутимо произнес мастер.
- Когда зайти? - улыбнулся Кекин.
- Через три часа, не менее, - на сей раз немного подумав, произнес ювелир.
- Через три часа я у вас, - заверил его Нафанаил Филиппович.
А дождь шел и шел, не собираясь переставать, небо сплошь было затянуто серой пеленой, воздух и даже лица прохожих также казались серыми, будто заштрихованными косыми линиями дождя.
Нафанаил Филиппович решил покуда заглянуть к своему знакомцу по гвардии графу Федору Толстому, вышедшему в отставку почти в одно время с ним. Сошлись они на ниве писания стихов, а потом после эпиграмм друг на друга дело едва не дошло до дуэли. Примирил их общий знакомец армейский майор Тауберг, после чего, пожав руки, они стали добрыми приятелями, и Кекин, будучи в Первопрестольной, всегда находил время посетить графа.
Федор Иванович Толстой, путешественник, поэт, бретер, кутила и преданнейший друг своих друзей жил в собственном одноэтажном доме с неизменным мезонином на углу Сивцева Вражка и Калошина переулка. К счастью, он оказался дома и, оттолкнув камердинера, встречать Кекина вышел сам, усатый, веселый и, как всегда, энергичный. После крепких рукопожатий и похлопываний по плечам - такая вот была у графа привычка, - перешли к разговорам: что, как и где.
- Вот, собираюсь съездить на Алеутские острова, - заявил Нафанаилу Филипповичу Толстой. - Хочу посмотреть на действующие вулканы. Их на этих островах, сказывают, штук тридцать.
Толстой был старше Кекина, с ранней проседью в волосах, но в повадках и хотениях являл собой не более чем мальчишку. Это подкупало мужчин и нравилось женщинам, то и дело бравшихся опекать графа, наивно полагая, что его можно приручить. Ан нет, приручению сей зверь не поддавался и, получив от очередной опекунши желаемое, охладевал и ясно давал понять, что в опеке более не нуждается.
- А что, ближе нет действующих вулканов? - усмехнулся Кекин.
- Есть, - отозвался Толстой. - Только зачем мне ближе?
Посмеялись, выпили вина. Федор Иванович принялся было расспрашивать Кекина о его занятиях, но Нафанаил Филиппович ловко ушел от ответа и перевел разговор на поэзию, спросив, есть ли на сем поприще новые имена, достойные внимания, а то, дескать, живя в провинции, он в сем вопросе совершенно не сведущ.
Толстой назвал несколько фамилий, знакомых Кекину. А потом сказал:
- Еще есть Пушкин.
- Что за Пушкин? - поинтересовался Нафанаил Филиппович.
- Александр Сергеевич, племянник Василия Львовича, - ответил Толстой. - Весьма острый юноша. Старик Державин, Царство ему Небесное, говорят, даже прослезился, когда прочитал его стихи. Погоди, брат, придет время, он и самого Жуковского заткнет за пояс.
Любовь, любовь,
Внемли моленья:
Пошли мне вновь
Свои виденья,
И поутру,
Вновь упоенный,
Пускай умру
Непробужденный. -
Каково, а?
Василия Львовича Пушкина Кекин, конечно, знал. Его знали все, хоть сколь-нибудь прикосновенные к поэзии. Нафанаил Филиппович однажды даже был у него на Старой Басманной, как раз тогда, когда Василий Львович, гордо задирая и без того выдающийся подбородок, читал своего знаменитого "Опасного соседа", ходившего по рукам в списках даже в уездных городах. Но вот строки про любовь молодого поэта со знаменитой фамилией заставили Кекина переменить ход мыслей. Он помрачнел и как-то сник. Это не ускользнуло от острого взора Толстого.
- Уж часом не любовная ли докука мучит тебя, брат? - спросил он, пытаясь поймать взгляд приятеля.
- Да… Нет… - неопределенно буркнул Нафанаил и вдруг засобирался: - Прости, Федор Иванович, у меня тут еще одно дело.
- Дело так дело, - ответил граф и проводил Кекина до самой коляски, не обращая никакого внимания на дождь.
А медальон получился великолепнейший. Принимая его из рук ювелира, Нафанаил Филиппович поначалу не мог оторвать от него глаз, до того он мастерски был исполнен. Расплатившись с хозяином, он сел в коляску, надел медальон и тронулся в обратный путь.
Он прибыл в имение поздно вечером.
- Где вы были? - недовольно спросил его Волоцкий с гримасой, близкой той, с которой смотрела на Нафанаила Филипповича графиня в часы здорового бодрствования.
- Ездил в Москву, - удивляясь интонации и выражению лица графа, ответил Кекин. - А что случилось?
- Вам лучше знать, - сухо произнес Платон Васильевич и удалился, не пожелав, по своему обыкновению, покойной ночи.
Следуя к себе, отставному поручику повстречалась Августа Карловна. На его поклон она лишь презрительно фыркнула и отвернулась. Теряясь в догадках, Кекин прошел в свои комнаты и принялся гадать, что же произошло в доме, пока его не было. Вызванные слуги также не смогли ничего ему объяснить, молчали и прятали глаза.
Объяснилось все лишь следующим утром.
13
События следующего дня начались с того, что на зов колокольчика лакей, приставленный графом служить Нафанаилу Филипповичу, не соизволил прийти. Вместо него заявился Неждан Северианович, старый камердинер Волоцкого, с приглашением немедля посетить графа. Нафанаил согласно кивнул и последовал за камердинером, который молча повел его анфиладой комнат в графский кабинет. Когда Кекин вошел в него, он застал там, помимо графа, доктора Гуфеланда, мать и сына Блосфельдов и девку Анфиску. Все они, кроме доктора, посмотрели на вошедшего отставного поручика как на приговоренного, уже ступившего на эшафот. Фердинанд Яковлевич же, по своему обыкновению, рассматривал узоры на персидском ковре.
- Я вызвал вас, господин Кекин, в связи со следующим обстоятельством, - начал граф, заметно волнуясь. Он подошел к своему бюро, выдвинул ящичек и достал оттуда несколько векселей. - Вот, - положил он ценные бумаги на стол. - Узнаете?
- Что узнаю? - не понял отставной поручик.
- Вексели, - сказал Волоцкий, подняв на Кекина глаза. - Вы узнаете их?
- А почему я должен их узнавать? - продолжал теряться в догадках Нафанаил.
- Потому, что их нашли в вашей комнате, - четко выговаривая слова, произнес Волоцкий. - Был бы вам весьма признателен, если бы вы объяснили сей же час, как эти бумаги попали к вам.
- Ничего не понимаю, - мотнул головой Нафанаил Филиппович. - Какие бумаги? Почему ко мне?
- Не понимает он, видишь ли, - язвительно произнесла Августа Карловна, сверля Кекина взглядом. - Не-ет, все он понима-ает… Змею вы пригрели на своей груди, Платон Васильевич, - повернулась она к графу, - гадюку.
- Какие бумаги, спрашиваете вы, - кисло усмехнулся Волоцкий. - Да вот эти! - хлопнул он ладонью по векселям.
- Их нашли в моей комнате? - стал догадываться, что к чему Кекин.
- Да, - ответил граф.
- Значит, у меня производился обыск? - посмотрел на Волоцкого Нафанаил. - А на каком основании?
- Видите ли, - пришел на помощь графу секретарь Блосфельд, - у их сиятельства вчера днем исчезли из кабинета вексели на общую сумму двести пятьдесят тысяч рублей. Мы обыскали весь дом, но их не нашли. А потом заглянули к вам и обнаружили их в вашем дорожном саквояже. Они лежали под вашим пистолетом.
- Под моим пистолетом, - буркнул доктор Гуфеланд, не поднимая взора.
- Вот оно что, - иронически усмехнулся Кекин. - И вы, конечно, знаете, как эти бумаги попали ко мне?
- Представьте себе, знаем, - снова встряла в разговор язвительная Августа Карловна. - Вас видели входящим в кабинет Платона Васильевича в его отсутствие. Вы пробыли там несколько минут и вышли, засовывая что-то в карман сюртука. А в Москву ездили, надо полагать, за тем, чтобы найти на вексели покупателя.
- Ясно, - тихо произнес Нафанаил. - А входящим и выходящим из кабинета графа меня видела горничная. Так?
- Так, - ответил Блосфельд и посмотрел на Анфиску. - Если бы не она, нам так и не удалось бы найти векселя их сиятельства.
- Что ж, - обвел тяжелым взглядом Кекин всех присутствующих. - Поздравляю с удачно разыгранной пиесой. Я даже догадываюсь, кто ее автор. - Он посмотрел на Блосфельда, ответившего ему насмешливым взглядом. - А вам, граф, - перевел Нафанаил Филиппович взор на Платона Васильевича, - называвшего меня своим другом, придется еще крепко пожалеть, что вы принимали участие в этом фарсе. Можете отнестись к моим словам как угодно, но я заявляю вам, что в ваше отсутствие в кабинет я никогда не входил, векселей не брал, а в Москву ездил по своей надобности, о каковой я сообщать никому не намерен. Еще заявляю вам, что ноги моей больше не будет в вашем доме, пусть даже…
Парашка ворвалась в кабинет без стука.
- Там… - булькнула она горлом, - графиня…
В этот миг из комнаты Наталии Платоновны раздался громкий душераздирающий крик. Он был до того наполнен нестерпимой болью, что у присутствующих мурашки побежали по телу, а у графа даже заметно зашевелились на голове волосы.
- Боже мой, - воскликнул Волоцкий и первым бросился из кабинета. За ним последовал было Кекин, но в коридоре остановился.
- Krisis! - воскликнул доктор, хватая Нафанаила за руку. - У нее наступил кризис! Прошу вас, идемте к ней. Сейчас не время для обид!
Нафанаил Филиппович кивнул и, не раздумывая, бросился вслед за Гуфеландом. Когда он вбежал в комнату Натали, то увидел, что тело ее изогнуто, наподобие мостика, и голова вот-вот сомкнется со ступнями ног.
- Сделайте что-нибудь, - взмолился трясущимися губами Волоцкий. На него было страшно смотреть; лицо его побелело, руки и голова тряслись, как в лихорадке.
- Идите к графу, - крикнул доктору Кекин и, оттолкнув секретаря, приблизился к постели графини. Очевидно, она уже не могла кричать и только с дикой быстротой вращала глазами. В уголках ее рта пузырилась розовая пена.