– Нет, Хорес не любовник мне, хотя некогда был им, правда, очень недолго. Я была бы не прочь возобновить знакомство, и не только я мечтала бы оказаться в его объятиях, поверь! Однако Хорес принадлежит в числу тех немногих мужчин, которые желали бы найти счастье только в объятиях своей жены… он женился не без моей помощи, однако ему не слишком повезло, сколь мне известно. И все же он не таскается по девкам и не обращается к мастропосам – в отличие от своего брата, который рожден заядлым блудником!
– Брата?! – ахнула Тимандра. – Неужели этот ужасный человек – брат… брат Алкивиада?! Я заметила, как они похожи, и была изумлена!
– Их сходства нельзя не заметить, – усмехнулась Никарета, – хотя они не родные братья, а сводные. Хорес младше Алкивиада на два года и рожден от одной коринфянки-вольноотпущенницы, которая как-то привлекла внимание блистательного Клиния Евпатрида. Это в него пошел Алкивиад своим нравом и буйным темпераментом! Клиний щедро сеял на стороне, однако из множества своих детей признал только Хореса, поскольку это был единственный сын, – признал и взял его в свой дом. Некоторое время мальчики даже воспитывались вместе, хотя это было, конечно, все равно, что поместить в одну упряжку быка и коня. Хореса больше влечет торговля, хотя и в сражениях он проявлял себя блестяще, ну а Алкивиад предпочитает блистать красноречием, выступать на Олимпиадах и воевать. Впрочем, в детстве между братьями поначалу все шло гладко. Под руководством грамматиста братья чертили буквы на деревянных табличках, покрытых воском, изучали Гомера и Эзопа с его мудрыми баснями, разучивали гимны в честь богов. Подросли – к их воспитанию присоединился кифарист, учивший их играть на лире, кифаре, арфе. Ну и пидетриб, учитель гимнастики, следил за их телесным развитием. Они неустанно соревновались во всем – в беге, прыжках, борьбе. Сначала во всем выходил победителем старший брат, потом Хорес начал побеждать чаще, он легче и проворней Алкивиада… Например, он непревзойденный мастер метать нож. Бывало, Алкивиад еще только берется за рукоять, а нож Хореса уже попал в цель. Может быть, тогда старший брат и начал проявлять нелюбовь к нему. Сначала он унижал мать Хореса, не стесняясь унижать и отца. Знаешь все эти высказывания, вроде: "Кто станет любовником рабыни, тот станет ее рабом!" Отец разгневался, высек мальчишку – тот озлобился еще сильнее. Один раз даже швырнул нож в брата, однако Хорес успел выхватить свой и сбить нож Алкивиада уже в полете. Они всегда относились друг к другу, словно два волчонка! Однако в это время Хорес сделался необычайно красив, и один из приятелей Клиния, гостивший в доме, начал выражать ему свою восхищение, причем очень явно. Хорес его избегал. Клиний, который был этому человеку очень многим обязан, пытался его остановить, говоря: "Я понимаю, что мальчишка красив, словно Гиацинт, но ведь он – мальчишка!" Возможно, Клиний уговорил бы этого человека образумиться, но тут Алкивиад, который непременно желал опередить брата, сам явился в спальню гостя и отдался ему.
Тимандра схватилась за горло, в котором застряло возмущенное, недоверчивое восклицание.
– Когда их застали, Алкивиад принялся клясться, будто пришел сюда вслед за Хоресом, но тот сбежал, и все вожделение гостя досталось ему против его воли. Нетрудно было выяснить, что это ложь, однако Клиний, который очень любил своего старшего сына, поверил ему и принял его сторону. Хореса было приказано выпороть. За него заступилась мать – досталось и ей. В тот же бедняжку отослали в Коринф, запретив видеться с сыном. Хорес теперь рос и воспитывался отдельно, сыновья Клиния посещали разные гимнасии, и теперь стало видно, сколь разные у них характеры. Если Алкивиад любой ценой желал блистать и первенствовать, то Хорес держался в стороне от своих сверстников, напускал на себя угрюмость, дерзил наставникам – словом, был полной противоположностью брату. Он отличался в тех же военных походах, в которых бывал и Алкивиад, однако сторонился славы, как бы швырнув с презрением старшему брату пальму первенства во всем – в науках, искусствах, подвигах ну и, конечно, в распутстве. Более того – в этом он далеко отстал от Алкивиада! И, хоть в положенное время он посетил одну знатную гетеру, чтобы та привила ему необходимые знания и умения, он так и не увлекся служением Афродите, как это было положено юноше. Он долго искал жену, наконец, одна моя знакомая, афинская сваха Родоклея, сосватала ему Алепо.
– Родоклея?! – невольно воскликнула Тимандра, но тут же зажала рот рукой:
– Продолжай, госпожа, и прости меня.
– Хорес мечтал о большой семье, – снова заговорила Никарета. – Но у них в семье нет детей, и, сколь я понимаю, будто не по его вине. Алепо необычайно красива, и единственный человек, которого она может любить, это она сама. Ходят слухи, будто она пьет пижму и спорынью всякий раз, когда опасается, что забеременела. Думаю, что Хорес об этом даже не подозревает, иначе он живо выбил бы из нее дурь. Ты могла видеть, как он страшен в гневе! Пока была жива мать, которую Хорес нежно любил, он жил между Коринфом и Афинами, вел торговые дела тут и там, но теперь окончательно переехал сюда. Я была рада его увидеть, однако вижу, что вражда между ним и братом не утихла. Я сама виновата, что он с такой яростью отнесся к твоим словам. Я обмолвилась о том, как ты понравилась Алкивиаду, ну и… ты видишь, этого было вполне достаточно, чтобы тебя возненавидеть!
– Я его тоже возненавидела! – обиженно воскликнула Тимандра. – Он бросал мне такие ужасные, несправедливые обвинения!
– А ты? – остро взглянула на нее Никарета. – Разве ты не бросала ему ужасные и несправедливые обвинения? Педерастия – это в его понимании позор и страшное зло… в отличие от многих других мужчин, которые очень ценят однополые ласки. Хоть и говорят, что все афиняне мужеложцы, а все коринфянки – трибады, и тут, и там хватает и тех, и других. Каждый из них отчаянно защищает свое право предаваться любви так, как ему угодно. И ты, Тимандра, должна привыкнуть к тому, что тебе придется видеть всякое! Ты испытаешь горькое разочарования от того, что на каком-нибудь симпосии мужчина, которого ты уже наметила себе в жертву и даже начинаешь молить Афродиту, чтобы завлечь его поскорей в постель и извлечь из его кошеля побольше денег, – что этот мужчина, говорю я, даже не обращает на тебя внимания, зато вовсю оглаживает задок какого-нибудь юного виночерпия или вовсе норовит залезть по его набедренную повязку спереди! Может случиться и так, что на другом симпосии тебя увлечет к себе под каким-нибудь предлогом супруга симпосиарха и предложит немалую сумму за то, что ты полижешь ее щелку, а она поковыряет пальчиком твою.
Тимандра даже подскочила, в ужасе уставившись на Никарету. Та снисходительно засмеялась:
– Потом, когда ты станешь гетерой, когда сдашь выпускные испытания и выйдешь из стен школы, чтобы самой вершить свою судьбу, ты сможешь выбирать, с кем тебе предаваться любви. Но имей в виду: пока ты аулетрида, ты не можешь отказать никому! Я знаю, с каждой новой Никаретой правила в школе гетер меняются. Мы блюдем традиции, это да, однако некоторое из моих предшественниц запрещали аулетридам отвечать на приглашения мужчин и женщин. Возможно, моя последовательница вновь введет строгие порядки и позволит аулетридам оттачивать искусство своего лона только на прикованных к стенам рабах. Вы, конечно, тоже будете иметь дело с рабами, однако я считаю, что надо иногда и в жизнь выходить! Именно поэтому я буду иногда отправлять вас на симпосии, и если ты, повторяю, увидишь там нечто, не соответствующее твоим представлениям о том, какая должна быть любовь, забудь об этих представлениях и отдайся тому или той, кто готов тебя нанять!
– Но мы служим Афродите, – пискнула Тимандра, – а она… она… она благословляет только любовь между мужчиной и женщиной!
– О том, что на самом деле благословляет Афродита, известно только ей, – лукаво улыбнулась Никарета. – Люди же каждое из ее имен переиначивают по-своему. Мы, гетеры, уверены, что Пандемос – это значит "доступная всем", а потому считаем Афродиту своей покровительницей. А трибады и омофилофилосы убеждены, что Афродита Урания – Небесная – покровительствует именно им, оттого и называют себя урнингами. Так что не будем решать за шалунью Афродиту… Просто хочу еще раз напомнить тебе, что аулетрида не имеет права быть чересчур разборчивой, если хочет стать подлинной служительницей нашей прекрасной богини всеобщей любви. А теперь пойди в свой доматио, распусти волосы и покрой голову черным в знак печали. Только в Аргосе надевают на похороны белые одежды, мы же, как и афиняне, считаем это противоестественным, для нас белый – цвет радости! Сегодня мы, облачась в черное, зажжем в рабском дворе погребальный костер для Титоса и сожжем вместе с ним несколько лоури, которые некогда были принесены в хранилище храма гетерами былых времен. Конечно, некоторые из приверженцев старины осудят меня: мои предшественницы приносили в жертву погибшему или умершему евнуху фаллосы, которые отрезают у живых рабов, однако я считаю этот обычай варварским и кровожадным. Прекрасно понимаю, какие трудности ждут меня, прежде чем я найду нового смотрителя наказаний, но уж лучше это, чем лишать молодых мужчин их силы!.. Думаю, это уж точно не понравилось бы Афродите! – Улыбка мелькнула на лице Никареты, но тотчас же верховная жрица вновь стала серьезной: – Иди же, Тимандра, переоденься, а заодно хорошенько подумай над тем, что я тебе сказала!
Коринф, дом Таусы близ Северных ворот
Наконец-то Родоклея отмылась и отъелась! Ну и отоспалась, конечно. Несколько дней она только и делала, что ела да спала, а когда, наконец, проснулась, ей казалось, что прежняя, афинская жизнь совершенно канула в Лету. Она даже не вспоминала, зачем, собственно, подалась в Коринф. Искала Идомену? А зачем ей теперь Идомена?! От денег Атамуса, конечно, уже ничего не осталось, так какой же смысл ее искать?
Родоклея всегда была трезвомыслящей женщиной и понимала, что не стоит тратить время попусту на сожаления о прошлом. Чтобы обеспечить себе будущее, надо брать все, что возможно, от дня нынешнего!
Тем более, что все складывалось не так уж плохо. Алепо поселила Родоклею и Фирио у своей старой, еще с афинских времен, няньки, приехавшей вместе с молодой госпожой в Коринф. Звали ее Тауса и она была готова нянчить детей Алепо, однако детей Алепо совершенно не собиралась заводить. И поселила няньку отдельно. У нее особые причины для того, чтобы у ее доверчивой и простодушной няньки появился свой дом…
Тауса любила бывшую питомицу без памяти и искренне верила, что Алепо и другие молодые красавицы приходят к ней, в Северное предместье, просто поболтать, попеть, потанцевать, позлословить о своих мужьях – деспотах и тиранах, которые мало того, что были властны в жизни и смерти своих жен, но и лишали их таких невинных радостей, как общение с подругами.
Очень может быть, если бы эти сборища устраивались ночью, даже такая простая душа, как Тауса, заподозрила бы неладное. Однако приятная музыка, песнопения и смех раздавались в пустующем андроне только в дневные часы, когда даже самый суровый муж не следит за женой, а занят своими делами. Таусу не смущало, что Алепо приказала убрать плетеные занавеси, которые раньше разделяли дом на мужскую и женскую половины, а вместо них поставить дверь, запиравшуюся на засов, да еще и замок. Гостьи входили через отдельную дверь со стороны небольшой, но густой рощи, примыкавшей к дому и простиравшейся до городской стены. При надобности войти в эту дверь можно было почти незаметно – так же и выйти. Бывшая нянька до того привыкла потакать всем причудам "своей маленькой корити" , до того любила Алепо, что, без сомнения, покрыла бы даже совершенное ею убийство, а не только постоянные и невинные, как думала Тауса, забавы с подругами. Бедняжке и в голову не приходило, что творится в андроне…
У Родоклеи поначалу волосы вставали дыбом, когда она наблюдала буйства трибад! Потом она попривыкла и даже стала находить эти забавы не такими уж отвратительными, особенно когда любились хорошенькие и молоденькие. Конечно, на то, что проделывала с этими глупыми распутницами неистовая Фирио, ловко управлявшаяся с двумя-тремя лоури, да еще пускавшая в ход пальцы и язык, Родоклея смотреть не могла, а когда поневоле приходилась, едва сдерживала рвотные спазмы. Однако постепенно она научилась владеть собой и уже поспокойней наблюдала за свившимися в клубок женскими телами и слушала стоны и вопли исступленного восторга, которыми трибады оглашали покои.
Родоклея знала, что сама-то она в жизни не совокупилась бы с женщиной – ну вот разве что под страхом смерти! Однако ее, немолодую и не больно-то привлекательную толстуху, никто и не собирался вовлекать в этот водоворот восторгов. Так что Родоклея вполне свыклась с новым образом жизни, тем более, что все эти увеселения Алепо давали ей возможность есть сытно, спать мягко и чувствовать себя – в кои-то веки – в полной безопасности.
Разумеется, если при этом Родоклея исполняла свои обязанности.
А в ее обязанности как раз и входило приводить новых женщин для утех Алепо и еще двух ее ближайших подруг, которые были постоянными посетительницами дома Таусы. Они называли себя Харитами. Даже между собой эти женоложицы не употребляли слов трибада, лесбиянка, сапфистка или урнинга: их красавицы с презрением оставляли для охлоса, для ненавистных им мужчин. Три сестры Хариты служили только игрушками для своих мужей и любовников, однако предпочитали танцы – и ласки, которым предавались между собой. Именно поэтому Алепо выбрала это слово для обозначения себя и двух своих самых верных любовниц.
Фирио они между собой называли Лабрис, присвоив ей имя двуострой секиры, орудия скифских амазонок, которые посвящали себя Артемиде, называя ее лунной Девой и убивая всех мужчин. Новые гостьи дома Таусы все подряд звались Каллисто – по имени той глупенькой нимфы, прислужницы Артемиды, которую соблазнил Зевс, приняв облик этой богини-девственницы, частенько предававшаяся женоложству вместе со своими нимфами.
Родоклее потребовалось некоторое время, чтобы разобраться во всей этой путанице имен, однако она от природы была сообразительна, да и жизнь заставляла держать нос по ветру, чтобы вновь не сделаться бездомной и голодной.
В общем-то, Родоклея занималась привычным ремеслом – сводничеством, и если раньше в Афинах, она сводила мужчин и женщин, то не зря же умные люди – Родоклея сама не единожды слышала это на агоре! – так часто повторяют слова великого Гераклита: "Панта э ка одзельтами мени! Все течет, все изменяется!" Вот и для нее кое-что изменилось: теперь она сводила женщин с женщинами.
В прежние времена Родоклея старалась выглядеть как можно более нарядной и привлекательной для мужчин, ибо они справедливо полагали, что уродливая сводня с хорошенькой женщиной не сведет. Теперь ее орудиями стали почтенность, достоинство и сочувствие.
Поскольку своих волос у нее почти не осталось, она надевала гладкий черный парик и набрасывала покрывало.
Алепо, правда, хихикала, что точно такие же парики, только покороче, носят городские стражники, которые подчинялись самому архонту, но Алепо вечно над чем-нибудь хихикала!
В базарные дни Родоклея уходила из дому ни свет ни заря и слонялась по агоре, шныряя проницательным, опытным взглядом по женским лицам и выискивая тех, на которых кулак грубого мужа оставил синяк или кровоподтек.
Разумеется, она обращала внимание только на молодые и красивые лица!
Заприметив добычу, Родоклея пристраивалась поближе к ней и выжидала мгновения, когда лучше завести разговор. Чаще всего она, глядя на хорошенькое личико, изуродованное побоями, которые собеседница тщетно силилась прикрыть, начинала причитать, с необычайно легкостью выдавливая из себя слезы:
– До чего же ты, милая госпожа, похожа на мою дочь!
Далее следовал рассказ о том, что эта самая дочь – бедняжка!!! – была совсем недавно так нещадно избита злодеем-мужем, что вскоре умерла, проклиная тот день, когда доверилась мужчине.
В десяти случаях из десяти собеседница Родоклеи тоже начинала проклинать этот день и пускалась откровенничать с доброй и такой несчастной женщиной. Как правило, она жаловалась не на скупость мужа, не на пьянство его, а на неистовство его желаний.
Собственно, Родоклея заранее знала, к чему придет разговор. Еще в Афинах она усвоила, что даже те женщины, которые с ее помощью были очень удачно выданы замуж, отнюдь не жаждали ее поблагодарить, а скорее, проклинают и Родоклею, и собственный брак! Причины этого они объясняли по-разному. Например, одна сетовала, что со времени своего замужества ей удается выспаться только в нечистые дни, а все прочие ночи ее длительно, грубо и неоднократно насилует супруг который страдает бессонницей. Другая говорила, что не подозревала, будто ее нежный и любезный жених окажется похотливым козлом. Третья стонала, мол, теперь она знает, почему ее супруг дважды вдовел… судя по всему, он овдовеет скоро и в третий раз!
Практически то же самое выслушивала Родоклея и на коринфской агоре.
Все жалобы, в общем, сводились к одному: женщинам не нравились супружеские отношения! Они не получали от совокупления с мужем никакого удовольствия – совсем наоборот! Их доводила до истерики бесцеремонность мужчин, которые оскверняли их самые сокровенные местечки своим семенем, и даже надежда на зачатие ребенка утешала бедняжек лишь постольку, поскольку означала, что от домогательств супруга можно будет отдохнуть.
Жаль, что ненадолго!
Тех, которые желали отыскать другого мужчину, сменить мужа на любовника в надежде на то, что он окажется более добрым, ласковым и нежным, Родоклея поднимала на смех и, как правило, оставляла их в покое. Эти мужененавистницами еще не стали, с ними каши не сваришь, знала она. Ей нужны были другие – те, кто при одном только слове "мужчина" начинал биться в судорогах отвращения или хотя бы брезгливо морщился.
Тогда, скроив на своем добродушном лице подходящее случаю жалостливое выражение, Родоклея заводила сладкую речь о том, что только женщина может понять женщину. Мужчине это просто недоступно. И приласкать женщину так, чтобы она хоть ненадолго забыла о своей жалкой участи, может только женщина. К тому же, если мужчина скуп и даже не додумается ничем порадовать жену, то веселые и ласковые подруги, с которыми ее готова познакомить Родоклея, и накормят, и напоят так, как бедняжке вовек пить и есть не приходилось, а поласкавшись, хорошо заплатят.
Родоклея не лгала. Алепо была на удивление щедра с новенькими Каллисто. Однако если которая-нибудь из них вдруг спохватывалась, норовила отбиваться, вырываться или звать на помощь, пощады к ней не было…
Коринф, школа гетер