– Не бойся меня, – слабо улыбнулся пекарь. – Моя дочку ее муж-зверь чуть не до смерти забил. Я виноват… так хотел, чтобы она за него вышла! Думал, богатство будет заменой счастью. А он чуть в могилу ее не загнал! Я потом еле-еле добился для дочки свободы на агоре, взывал к народу о милости. Она вся чуть живая была, синяя с ног до головы от побоев, однако его только к уплате денежного возмещения приговорили. Он поклялся, что подозревал Эвфимию в дурных делах. Ну, все мужчины и встали на его сторону. А моя Эфимия, которая никогда не злоумышляла против супружеской верности, оболганная, со стыда убежала в Коринф, к моей сестре, которая там замужем. У нее и живет.
– Ваша дочь поступила в школу гетер? – робко спросила Идомена, которой казалось, что в Коринфе больше и нет ничего, кроме храма Афродиты и школы гетер при нем.
– Какое там! – махнул рукой пекарь. – Муж-то ее так бил, бедняжку, что все женское из нее с кровью изошло. Теперь она на мужчин и смотреть боится, где уже там в гетеры идти. Нет, она моему деверю помогает – он тоже пекарню держит у Восточных ворот, тех самых, которых еще называют Афинскими. – Он призадумался, потом сказал: – Вот что, госпожа моя… Я дам тебе осла, но не откажи – отнеси Эфимии гостинец, да на словах передай, что отец помнит ее и любит, ждет не дождется, когда она немного успокоится да воротится в Афины. Понимаю, – вздохнул пекарь, – что возможно это лишь тогда, когда этот злодей, ее бывший муж, в Аид провалится. Передай ей мои слова – и она тебе верной подругой будет.
– Я все ей передам, – прошептала Идомена. – Мне будет радостно в чужой земле обрести друзей. Вот только очень боюсь: доберусь ли в Коринф? Путь долгий, а я одна. Нет у меня ни помощника в тяготах пути, ни защитника от грабителей.
– Погоди, госпожа! – заговорщически пробормотал пекарь и, махнув подмастерью, чтобы стал к печи, вышел из лавки, однако вскоре вернулся и сообщил, что поручает девушку двум паломникам, которые направляются в Элевсин. Это его добрые знакомые, они буду ее в пути охранять, а в Элевсине после окончания обрядов найдут кого-нибудь, с кем она сможет добраться до Коринфа.
– Ты только не забудь, госпожа, – снова и снова повторял запорошенный мукой добряк, – пекарня близ Восточных ворот, а дочь мою зовут Эфимия!
Когда процессия паломников прошла сквозь Дипилонские ворота, Идомена растернно оглянулась, снова вспомнив, что точно с такой же растерянностью оглядывалась она чуть больше года назад с борта галеры на скалы Крита, не ведая, что ее ждет. Может быть, на сей раз боги окажутся к ней милосердны?..
Однако, похоже, они не обратили на эту просьбу никакого внимания! В дороге Идомена сильно простудилась – и в жару пролежала в крохотной комнатушке лесхи все те три дня и три ночи, пока элевсинцы и пришедшие в город паломники входили в ночное море, а потом приносили в жертву быка, танцевали в честь Деметры и Персефоны – и исполняли тайные обряды в Анактороне, маленьком храме, куда допускались только посвященные.
Но вот празднество закончилось, и 23 боэдромина паломники отправились в обратный путь: афиняне – в Афины, мегарцы – в Мегару, жители Эпидавра – в Эпидавр, коринфяне – в Коринф… Бывшие попутчики Идомены препоручили ее заботам паломников из Коринфа – и простились с ней, призвав на нее благословение всех олимпийских жителей.
Афины, Диомейское предместье
Какое-то время Родоклея еще слышала стоны Атамуса, потом они затихли. Наверное, мегарец не выдержал побоев… А Идомена?. Эти злодеи кричали, что она улизнула, ударив их предводителя кувшином по голове.
Родоклее померещилось, что прозвучало имя Алкивиада. Если это в самом деле был он, значит, Идомена его ранила? Экая же неблагодарная девка, ведь Алкивиад некогда спас ее от Бакчоса и Фирио!
Впрочем, какое дело Родоклее до Идомены и Алкивиада, а также до Атамуса?! Сейчас надо заботиться только о себе, ибо никто о ней больше не позаботится!
– Камнями ее! Камнями гнусную сводню! Бей поганую жабу! Ха-аха-ха! Как резво скачет! Да уж… так разогналась, что и верхом не нагонишь! Гони! Гони ее! Бей!
Родоклея металась по закоулкам Диомейского предместья. Слезы жгли ей глаза, но плакать было некогда: надо было спасаться!
Ох, напасть! Ох, беда! Матушка-Гера, превеликая супруга Зевса, спаси Родоклею, вспомни, скольких супружеских уз она сковала, скольким девушкам нашла мужей, а мужчинам – жен! И ты, госпожа златосветная Афродита, сладчайшая и распутная, помоги Родоклее… ты сама изменяла Гефесту, так вспомни, сколько супружеских сетей разорвала Родоклея, скольким женам нашла она любовников, и скольким мужам – любовниц. Сводня верно служила ложу страсти, брачной или продажной… да мыслимо ли теперь ей быть убитой кучкой распутников, многим из которых она сама приводила шлюх?!
Парик – новый дорогой парик! – свалился с головы Родоклеи, но подобрать его было невозможно – как раз и попадешься в руки преследователям! Надо бежать, но нет больше сил… нет больше сил!
Ноги подгибались… камень просвистел мимо уха, и Родоклея отчетливо поняла, что следующий попадет в ее голову и зашибет насмерть. Она рухнула на землю и поползла, всхлипывая и задыхаясь, как вдруг чьи-то сильные руки вцепились в нее и потащили куда-то.
Родоклея взвизгнула, забилась из последних сил, однако кто-то прошипел над ее ухом:
– Молчи, глупая жаба, не квакай, если жить хочешь!
Голос показался знакомым. Однако у Родоклеи не было ни сил, ни времени узнавать его обладателя. Она послушно заползла вслед за своим спасителем в придорожную канаву за чахлой оливой и затаилась там, глуша ладонью тяжелое дыханье.
Погоня – свистящая, орущая, хохочущая, безжалостная, готова растерзать ее в клочки, машущая ее париком, словно отрубленной головой врага! – пронеслась мимо, и лишь только затих топот последнего преследователя, спаситель Родоклеи поднял голову и придвинув свое лицо к вспотевшему лицу перепуганной сводни:
– Узнаешь, старая ведьма?
Смахивая капли пота, которые так и катились по лицу, Родоклея всмотрелась в грубо вырубленное лицо с тяжелыми чертами и узкими глазами.
Нет, не узнает она этого мужчину! Вроде, видела когда-то, но не вспомнит, кто он…
– Прости, не могу вспомнить твое уважаемое имя, – пролепетала сводня. – Однако призываю на тебя, господин, благосло…
– Господин! – презрительно повторил спаситель. – Протри глаза, Родоклея! Неужто не узнаешь меня? Не узнаешь Фирио?!
Родоклея так и обмерла.
Фирио! Надсмотрщица из пирейского притона Бакчоса! Это у нее Алкивиад вырвал из-под носа Идомену! Но девчонка ему была совершенно ни к чему, поэтому проворной Родоклее и удалось утащить этот лакомый кусочек, увезти из Пирея и продать его Атамусу. Потом до нее доходили слухи, что якобы Фирио, примчавшись с деньгами и не найдя на месте вожделенной девчонки, так огрела Бакчоса своим могучим кулаком, что сломала ему хребет. Бывший содержатель притона больше шагу не мог ступить без посторонней помощи и вскоре умер. А Фирио спаслась от стражников архонта бегством – и с тех пор о ней никто ничего не знал.
Родоклея ни на миг не пожалела Бакчоса, который не раз мешал ей в промысле, мертвой хваткой держа своих девок и не давая сводне нафти им покровителей, и была просто счастлива, что исчезла злобная и беспощадная Фирио. Втихомолку лелеяла надежду, что бывшая надсмотрщица уже где-нибудь умерла, сгинула навеки и теперь странствует по темным полям и скалам Аида. И вот – перед ней Фирио! Откуда она только взялась?! Может быть, выползла из какой-нибудь трещины, через которые разные чудовища, порожденные Аидом и служащие ему, проникают в мир людей и терзают их кошмарами, а то и уволакивают живьем в подземное царство мертвых, чтобы свести с ними счеты за все, чем обидели при жизни?
И, главное, Родоклея ее только что вспоминала. А ведь не зря умные люди уверяют, что нельзя вспоминать своих умерших врагов, ибо они могу отозваться…
Вот Фирио и отозвалась!
Однако на выходца из мира теней она не слишком похожа… Все такая же мощная, плотная, крепкая, и руки ее сжимают Родоклею отнюдь не с потусторонней силой!
Похоже на то, что Родоклее пришел конец… Наверняка Фирио узнала, что это именно не в меру проворная сводня помогла Идомене исчезнуть из Пирея – и добралась в Афины, чтобы отомстить. Выследила ее – и…
Но тогда почему она спасла Родоклею от преследователей? Ага, понятно: хочет ее самолично прикончить. Сейчас эти огромные ручищи, которыми Фирио перешибла хребет Бакчоса, стиснуть горло – и придет конец всем проделкам хитрой и удачливой сводни!
– Не убивай меня! – взмолилась Родоклея. – Не убивай! Я дам тебе денег! Много денег!
– Деньги – это хорошо, – довольным голосом сказала Фирио. – А где они?
– В моем доме, я храню их… – Родоклея осеклась.
Домой возвращаться никак нельзя! Эти злодеи, которые напали на них с Атумасом, знают, где она живет! Она слышала голос того рыжего гостя, которого недавно приводила на тайное свидание, а он бывал у нее дома. Когда преследователи поймут, что Родклея ускользнула, они, конечно, будут поджидать ее там – и, можно не сомневаться, не станут блюсти порядок в жилище преступной сводни, все разграбят и растащат!
Значит, Родоклея теперь нищая? А ведь ей нужно бежать из Афин… Неужто ей придется уйти пешком и просить подаяния у добрых людей?
Но разве они есть, добрые люди?!
Видимо, придется умереть с голоду в какой-нибудь придорожной канаве…
Родоклея залилась слезами:
– Мне нечего тебе дать! Преследователи, конечно, уже добрались до моего дома и грабят его! Мне нечем выкупить у тебя свою жизнь!
– Деньги – это хорошо, – повторила Фирио. – Но куда больше мне бы хотелось заполучить ту девчонку, которую ты уволокла у меня из-под носа в Пирее. Укажешь, где ее искать – останешься жива. Нет – ну, пеняй на себя, тогда ищи деньги, чтобы откупиться…
Фирио нужна Идомена! Родоклея с восторгом отдала бы девчонку этому ходячему ужасу, да ведь Идомена сбежала! Где же ее теперь искать?
И тут ее осенила догадка – столь блестящая, что Родоклее почудилось, будто темной ночью внезапно сделалось светло, как в ясный полдень.
Теперь она знала, как умиротворить Фирио – и самой не остаться в нищете.
Все, что Атамус забирал у незадачливых "любовников" своей жены, он хранил дома, в особом тайнике. Родоклея, правда, не знает, где находится этот тайник, но зато это знает Идомена. Не может не знать! Конечно же, увидев, что ее муж погиб, она кинется домой, чтобы достать деньги из тайника – и исчезнуть из Афин. Наверняка она сейчас в доме. Если поспешить, то можно успеть перехватить ее. И тогда Фирио уж точно смилуется над Родоклеей, потому что получит девчонку, а Родоклее останутся деньги. Если, конечно, Фирио не захочет забрать все…
Нет, этого нельзя допустить. Надо как-то исхитриться – и там, в доме Атамуса, избавиться от этой жуткой бабищи. Сейчас, конечно, она крепко держит Родоклею, но, увидев Идомену, само собой, бросится к ней. И тут нельзя оплошать. Схватить какой-нибудь придверный крюк – да огреть Фирио по голове, причем как можно крепче. Потом заставить Идомену отдать Родоклее деньги – и бежать.
А впрочем, можно бежать и не одной, а с Идоменой. Эта девчонка – настоящий клад, мужчины от нее с ума сходят, и она сможет принести Родоклее еще немалое богатство, если Гера и Афродита вспомнят, как им услужала сводня – и помогут ей.
Может быть, они думают, что, если спасли Родоклею от преследователей, то могут отряхнуть пыль заботы о ней со своих нежных ручек? Нет, прекрасные небожительницы, коль вы желаете, чтобы Родоклея вам служила и впредь, придется еще немножко потрудиться!
– Поднимайся! – Родоклея дернула Фирио за руку. – Пойдем, да поскорей! И ты получишь свою девчонку!
Коринф, храм Афродиты Пандемос
Очевидно, к участникам элевсинских таинств боги прислушивались с бóльшим внимание, чем к мольбам какой-то беглянки, потому что Идомена без всяких помех добралась до Коринфа – и сразу нашла приют в пекарне у восточных ворот. Сестра добродушного афинянина, ее муж и Эфимия встретили ее ласково и сердечно, особенно когда Идомена вручила им подарок и передала добрые слова.
Однако уже через день, немного придя в себя и отдохнув, Идомена отправилась в храм Афродиты Пандемос и, дождавшись выхода верховной жрицы, смиренно простерлась у ее ног, которые были обуты в самые роскошные сандалии, которые приходилось видеть Идомене. Потом она узнает, что это – одна из традиций, которая соблюдается со времен Никареты из Троады, основательницы школы гетер в Коринфе.
Облаченная в белый наряд верховная жрица свысока взглянула на худенькую и маленькую (за время болезни Тимандра чуть ли не вовсе истаяла!) девушку, которая смиренно протянула ей скромный холщовый мешочек с платой за обучение (оставшиеся деньги Идомена отдала на сохранение в семью пекаря) и какой-то невзрачный глиняный черепок. Однако прочитав то, что там было написано, Никарета не поверила глазам.
Алкивиад? Сам Алкивиад Клиний Евпатрид рекомендует эту невзрачную девчонку в школу гетер?!
Как и вся Эллада, верховная жрица была наслышана о причудах, подвигах и забавах этого любимца богов и о его баснословном распутстве. Самые красивые женщины – и мужчины! – домогались его любви и расположения, готовы были отдать ему состояния не то что за ночь любви – за ласковый взгляд!
Лет десять назад – еще когда Никарета (в ту пору ее звали Кимоун) – была гетерой в Афинах, она слышала от своего покровителя такую историю об Алкивиаде и его лучшем друге Аните.
Изнемогший от любви Анит как-то раз пригласил Алкивиада к себе на симпосий, причем на столы была выставлена только золотая и серебряная посуда – в знак того, что все свое состояние Анит готов отдать Алкивиаду за его любовь. Алкивиад, впрочем, явился лишь в середине пира – да и то был уже пьян, что показывало: приглашение Анита ему ничуть не польстило. Влюбленный хозяин бросился было к нему, но Алкивиад отстранил его и, махнув рукой на роскошное убранство столов, приказал рабам забрать половину посуды.
Гости возроптали, но Анит остановил их и просил не препятствовать откровенному грабежу. Когда рабы, нагруженные драгоценными вещами и предводительствуемые Алкивиадом, ушли, гости начали громогласно возмущаться и настаивать, чтобы Анит обратился к архонту и потребовать наказания для наглеца. Но Анит сказал:
– Напротив, я должен поблагодарить Алкивиада: ведь он мог забрать все, но оставил половину мне!
Гости принялись бранить его за бесхарактерность, однако бывший покровитель Кимоун вмешался и сказал:
– Я давно знаю Алкивиада, я помню его еще мальчишкой. Однажды я видел, как он боролся с каким-то юнцом и, видя, что тот одолевает, укусил его. Противник вскричал: "Ты кусаешься, как девчонка!" Алкивиад ответил: "Нет, я кусаюсь, как лев!" – и снова укусил противника так, что едва не перегрыз ему кость. Гордость Алкивиада непомерна, а между тем Анит у всех на глазах пытался купить его любовь, словно он гетера или мальчишка-порни. Неужели вы не понимаете, что Алкивиад только что спас их дружбу?! Он не мог допустить, чтобы Анит унизил себя, поэтому и поступил так скандально. Однако он забрал не всю посуду, чтобы показать Аниту, что готов простить его…
Услышав эти слова, Анит со слезами на глазах принялся благодарить мудрого гостя – и зарекся на всю жизнь предлагать Алкивиаду хоть что-нибудь кроме дружбы.
Спустя несколько месяцев рабы Алкивиада принесли драгоценную посуду обратно в дом Анита, и они на всю жизнь оставались только друзьями, ибо, что бы ни рассказывали о шалостях Алкивиада, он предпочитал женщин даже самым красивым и изощренным юношам… конечно, если у него был выбор.
У Алкивиада не было пристрастия к определенному типу красоты, среди его любовниц были женщины с разным цветом волос и глаз, с разными оттенками кожи и разного роста… но они всегда были несказанными красавицами, размышляла Никарета. А эта невзрачная мышка с глазами в пол-лица и ворохом неопрятных кудрей… Чем она могла прельстить самого красивого и желанного мужчину всей Эллады?!
А может быть, она никакая не Идомена? Может быть, самозванка украла черепок у какой-то любовницы Алкивиада? Или вообще сама нацарапала эти лестные для себя слова на черепке? Наверняка Алкивиад нашел бы папирус или хотя бы восковую табличку для такой важной записи, как рекомендация в школу гетер!
Идомена, хоть и глядела смиренно в пол, похоже, чувствовала, что на лице Никареты застыло выражение недоверчивое и недоброе. Поэтому она сунула руку за строфион – грудную повязку, которую носила неизвестно зачем, наверное, чтобы ее плоская грудь казалась хоть немножко пообъемней! – и показала Никарете карфиту со сломанной застежкой. Это была, несомненно, однако из тех карфит, которые всегда носил Алкивиад – с Эросом, который держал в руках меч, – и Никарета одобрительно кивнула, расставшись с сомнениями:
– Ну что же, я возьму тебя в число учениц. Занятия начались месяц назад, другие девушки уже успели обзавестись необходимыми для обучения вещами, так что тебе придется сначала все купить, а уж потом поселиться вместе с остальными. А рынок богатейший! Не хуже афинской агоры! Завтра как раз базарный день – думаю, ты почти все, что нужно, сможешь купить для своего кипсела.
– Для че…го? – заикнулась Идомена, и Никарета раздраженно пожала плечами:
– Каждый раз удивляюсь, почему девушки, которые приезжают к нам, не озаботятся заранее выучить хотя бы несколько тех слов, которые необходимо знать каждой коринфской гетере! Кипсел – так мы называем ларец для всего, что следует иметь аулетриде, которая обучается в нашей школе.
– Прости меня, великая жрица, но ведь если бы я заранее узнала это слово, я лишила бы себя удовольствия услышать его из твоих уст, – тихо сказала Идомена, сверкнув исподлобья глазами. – Может быть, точно так же рассуждают и другие девушки?
Лукавая улыбка таилась в ее глазах и в уголках губ… от этой улыбки только что озабоченное, печальное личико налилось и разгладилось, словно сушеная слива, которую сбрызнули горячей водой, и Никарета подумала, что теперь и впрямь можно поверить в рекомендацию Алкивиада.
– Да ты хитра, – усмехнулась она. – Или умна? Ну что ж, и то, и другое тебе здесь пригодится. А пока возьми вон ту восковую табличку и пиши… да, кстати, ты умеешь читать и писать?
– Умею читать по-эллински, однако пишу не очень хорошо, зато знаю критское письмо, – сразу став серьезной, сообщила девушка.
– Критское письмо?! – так и ахнула Никарета. – Но ведь это древнее таинство! Так ты с Крита?! Ты… неужели ты была жрицей на Крите?! Богиней-на-земле?!
Ужас, которым наполнились глаза девушки, показал Никарете, что ее догадка верна. Однако Идомена старательно замотала головой:
– Нет-нет. Я всего-навсего прислуживала в храме, ну и научилась кое-чему…