Все, хватит травить душу! Надо подумать о насущном. А насущное в данный момент – отомстить подруге за все "обломы", которые с небывалой щедростью раздает жизнь. Взять того же Эдуарда. Почему он столь болезненно отреагировал на Данку? Что он, баб не видал? Тем более таких худосочных, что и подержаться, как говорят, не за что. А ответ на вопрос самый что ни на есть банальный: просто Данка – тонкая штучка, умеющая кокетничать так же естественно, как дышать или есть кашу. Но делает она это осознанно, в душе наслаждаясь своими "победами".
Ай да подружка! И почему раньше она не догадывалась об этом ее таланте? Смотрела, удивлялась, завидовала, а понять не могла.
Ну ничего, она свое получит. По заслугам и по полной программе.
Кое-что из этой программы уже сделано. Теперь надо приступить к главной "фишке". Если все получится, как она задумала, то Данке не позавидуешь.
Гудбай, снежная баба! Скоро будет так жарко, что останется от тебя одно мокрое место.
* * *
– Дана Михайловна, вы не заболели? Что-то мне вид ваш не нравится…
Они сидели в кабинете, где шла работа над каталогом очередной выставки. Мария Сергеевна, отложив в сторону бумаги, сняла очки и участливо посмотрела на свою начальницу.
Дане, всегда умевшей держать дистанцию с сотрудниками, внезапно захотелось пожаловаться этой некрасивой, пятидесятилетней вдове. Душа жаждала исповеди, сочувствия и понимания.
– Можно сказать и так, Марья Сергеевна. Заболела.
Она сделала попытку улыбнуться, но неожиданно для себя расплакалась.
Мария Сергеевна утешала, как могла, испытывая при этом легкое смущение, ведь до сих пор у них не было столь доверительных отношений.
– Ничего, ничего, поплачете, и легче станет, – приговаривала она, промокая Данины обильные слезы своим наглаженным платочком. – Я тоже иногда реву, не могу остановиться. Наплачусь вдоволь, а потом и усну крепким сном. Слезы ведь как лекарство от стрессов. Успокаивают, очищают душу. И все-таки что случилось, Дана Михайловна? Неужели что-то серьезное?
– Нет, – всхлипывала Дана. – Ничего особенного. Просто я впервые столкнулась с предательством. И теперь не знаю, как жить с этим. То ли смириться, то ли бороться… В общем, тупик! Как будто бежала и со всего маху в стену врезалась, понимаете? Сижу теперь оглохшая, в голове туман, а в душе словно кто-то в сапогах прошелся…
Мария Сергеевна вернулась к своему столу, неторопливо села, сложив перед собой руки, и после небольшой паузы, проникновенно изрекла:
– Смотря что вкладывать в понятие "предательство". Многое зависит и от обстоятельств, и от нашей точки зрения. Мы часто раздуваем в своем воображении чужие ошибки, при этом себя видим только в образе мучеников. Или я не права?
В наступившей тишине шум, доносившийся с улицы, стал отчетливее, и именно он вернул Дану в реальность. Ей стало стыдно.
– Извините, Марья Сергеевна! Не знаю, что на меня нашло. Вы правы, мученица из меня никакая. Пойду умоюсь.
Она вышла из кабинета с твердым намерением уехать домой. Работать в таком состоянии все равно нельзя, а жаловаться… Нет! Боже упаси!
На улице ее догнала Мария Сергеевна. Запыхавшаяся, с испариной на лбу, она почти умоляла:
– Простите меня, Дана Михайловна! Прошу вас! Ну сделайте скидку закоренелой училке. Читать нотации – это уже в крови. Я ведь сразу осознала всю неуместность своей речи, но не хватило мужества признаться. Когда вы ушли, меня как кипятком ошпарили. Боже мой, думаю, как же мне потом в глаза ей смотреть? Как работать? Ведь на самом деле я знаю цену предательству. Еще как знаю!
– Не надо извиняться, я не обижаюсь. Нет, вру. Я немного обиделась, но сейчас все прошло. Правда. Я даже успела подумать над вашими словами. И в чем-то согласна.
– Да? Как я рада, вы даже не представляете! Значит, вы простили меня?
– Ну перестаньте же извиняться! Вы приоткрыли, в сущности, голую истину. Мы не любим признавать свои пороки, зато копаться в чужих – сколько угодно.
– Философствовать о пороках легко, когда на душе нет свежих ран. А у вас, наверное, сейчас другая ситуация?
– У меня? Да, ситуация просто "зашибись".
– Вы сегодня не на машине? Давайте я провожу вас, и мы поговорим. Вы не против?
– Что ж. Давайте поговорим.
– Предательство, Дана Михайловна, я на собственной шкуре испытала. По прошествии лет раны затянулись, но рубцы нет-нет да напомнят о тех днях.
– Вы о своем муже?
– О ком же еще? Предательство подруги мне тоже знакомо, но мужнино ни с чем не сравнить. Оно самое болезненное. Главное, о нем не каждому поведаешь. Слишком горько и стыдно. Вот смех! Только что уверяла в обратном, дескать, раны затянулись. Ни фига подобного! Как сейчас перед глазами стоят! Он со своей Маринкой, любовницей молодой…
Нахлынувшие воспоминания преобразили Марию Сергеевну. Она вся подобралась, глаза прищурила, губы поджала. Через минуту продолжила низким голосом:
– Мы с подругой в кино пришли, сели на свои места, и вдруг Евгений с этой девицей нарисовались. Как ни в чем ни бывало идут по проходу, улыбаются, потом места заняли, впереди нас. Он ее обнял за плечи, что-то нашептывает. Господи, как я выдержала этот кошмар? Сама не помню.
Женщины надолго замолчали. Дана непроизвольно взяла коллегу под руку – так и шли какое-то время, подруги по несчастью, единомышленницы.
– А что потом? – не выдержала Дана, которую эта история задела за живое.
– Потом? Много чего было. Боролась я за свои права. Ох, как боролась! Даже до анонимок опустилась. А какие я истерики закатывала! С криками. С площадной бранью. Да-да, не удивляйтесь. Я ж говорю – себя не помнила.
– И что? Победили?
– А то! – грустно рассмеялась Мария Сергеевна. – Как говорится, наше дело правое. Зажили с ним по-старому, успокоился он, порвал с Маринкой. Да только кому от этого хорошо стало? Ревность меня потихоньку грызла, отравляла жизнь. И что самое противное, ревность-то без любви уже была, сама по себе. Оказалось, и не нужен он мне такой. Да и я не в лучшем свете себя показала. Скандалистка – за что такую любить? Перегорело у нас все. Так и прожили остаток лет до самой его смерти – вяло и бесцветно. Каждый день вместо "Доброго утра!" с упреков начинали: "Чего в такую рань встала, спать не даешь?" или "Закрой окно, всю квартиру выстудил". Ну и все в таком духе.
– А теперь не жалеете?
– Жалею, – вздохнула рассказчица, – да уж ничего не вернешь. Хоть зажалейся. Разбить вазу легко, а склеить невозможно, да и кому она, склеенная-то, нужна?
Женщины тепло попрощались и разошлись в разные стороны, унося в душе смешанное чувство благодарности и легкого разочарования. Ведь самое главное, сокровенное, не имеющее точного смысла и определения всегда остается невысказанной тайной души.
* * *
"Ах, Олег, до чего ты меня довел?" – с горечью размышляла Дана, проходя через сквер, заросший кустами сирени.
Скользя невидящим взором по густым пепельно-изумрудным кронам, она мысленно обвиняла Олега в своем "падении". Ведь это он бросил ее в чужие объятья, он заставил ее следить и вынюхивать, выкладывать посторонним людям семейные тайны.
Вместе с тем она мучалась еще одним ощущением, подспудно живущим в ней. Тоненьким, но болезненным нервом что-то дергалось и ныло в груди, неотступно, каждую секунду ее теперешней жизни.
Эта боль имела свое название. Но даже в мыслях Дана не решалась признаться себе, что больна Олегом, что любит его, как никогда и никого не любила.
Неужели надо обязательно потерять любимого, отдать в чужие руки, чтобы понять, как он бесконечно дорог?
Возле подъезда ее окликнул женский голос, нежный, грудной, почти детский. Оглянувшись, Дана судорожно сглотнула. К ней приближалась Рынкина.
В кардигане леопардовой расцветки, с рыжей гривой густых ухоженных волос и яркими пухлыми губами, девушка выглядела потрясающе. Дану неприятно поразил цвет лица юной соперницы. С ним мог поспорить разве что распускающийся под лучами утреннего солнца розовый бутон.
– Вы ко мне? – официально спросила Дана, отчаянно борясь с охватившей все тело мелкой дрожью.
– Да. Я хотела… Нам надо поговорить…
Было заметно, что девушка волнуется и одновременно злится на себя. Очевидно, она заранее придумала эту сцену, но все пошло не по сценарию.
– Вы знаете, я не уверена, что нам надо о чем-то говорить, – сухо парировала Дана и, отвернувшись, попыталась открыть дверь подъезда.
– Подождите! – крикнула Рынкина.
В ее детском голосе Дане послышалась искренность. Она невольно повернулась, смерила Хризафору-разлучницу пристальным взглядом, холодно ответила:
– Хорошо, я выслушаю вас.
Озираясь и пожимая плечами, Рынкина запротестовала:
– Нет, только не здесь! В любую минуту нас могут застать… То есть, я хотела сказать… Короче, лучше без свидетелей. Вы понимаете?
– Хм, а свидетель, надо полагать, мой муж?
Вложив в эту фразу все высокомерие, на какое была способна, Дана хладнокровно наблюдала. Она как-то сразу успокоилась.
Перед ней стояло юношески свежее, отлично сложенное, сияющее сочными природными красками существо – по сути еще не сформировавшееся, не развитое, наивное, но с большими амбициями.
– И он… в том числе, – выдавила девица, покраснев до кончиков своих огненных волос.
– Ну и куда мы пойдем? В ресторан "Атлантида"?
– Нет, конечно! – поспешно возразила Рынкина и показала рукой на небольшую "Тойоту", припаркованную невдалеке. – Давайте, поговорим в моей машине!
– Подарок Олега Петровича? – наугад спросила Дана и по испуганным глазам Хризафоры поняла, что ответ излишен.
– Н-нет, что вы… – залепетала Рынкина.
– Вот что, – резко остановила ее Дана, – здесь за домом сквер, там все и расскажете.
Не дожидаясь отклика своей визави, она решительно направилась в сторону сквера. За спиной громко цокали шпильки рыжеголовой. Их назойливый металлический стук, как зловещий предвестник чего-то неотвратимого, больно отдавался в Даниной голове.
– Понимаете, – начала Рынкина, как только они расположились на свободной скамье, – я это сама придумала. Поговорить с вами. Олег… Олег Петрович не разрешил бы… Он бы не стал…
– Я понимаю, – сухо перебила Дана. – Продолжайте.
– Как тяжело с вами… Я представляла…
– Давайте, обойдемся без эмоций! Выкладывайте суть. Для чего вы пришли?
– Я? Поговорить. Но вы разве… Ой, я не думала, что так… Что вы…
– Вы не думали? – с едва заметной усмешкой переспросила Дана. – Не лукавьте, девушка! Еще как думали! И даже отрепетировали свою речь. Ведь так? Только жизнь, как известно, непредсказуема. Наверное, вы рассчитывали на другую реакцию?
– Вообще-то, да, – сдавленно подтвердила Рынкина. – Но почему вы так равнодушны? Вы не любите Олега? Он, в принципе, говорил… Я теперь сама убедилась. Тогда… В таком случае я зря приехала.
– Интересно, что было в вашем сценарии? – усмехнулась Дана. – Наверное, мои жалобы на несчастную семейную жизнь?
– А разве она счастливая? – с вызовом крикнула девица, в мимике которой появились жесткость и презрение.
– Это не ваше дело! Знаете, на кого вы похожи? Вы и все подобные вам. На красивеньких, но коварных медуз. Бестолковых и хищных.
Не взглянув на Рынкину, которая в порыве гнева бормотала что-то несвязное, Дана поднялась, перекинула через плечо ремешок сумки, и неторопливо, покачивая бедрами, пошла по осенней аллее.
* * *
Леонид Брусника терзался сомнениями. Глядя в офисное окно, за которым разгорался погожий сентябрьский денек, мужчина решал важную дилемму: докладывать или нет начальству полученную информацию? С одной стороны он привык к дисциплине и негласным, но неукоснительным корпоративным правилам, с другой… Именно эта, другая сторона и была предметом душевных невзгод.
С того момента, как своей особенной походкой Дана Снежкова пересекла зал "Марселя", в его судьбе обозначился новый вектор. Вначале едва заметный, пунктирный, он постепенно принимал черты главной дороги. Вопреки воле и рассудку в сердце росло, обрастая неизведанными гранями, любовное чувство. Новые ощущения преследовали повсюду, подчиняли, мешали работе. А ведь он, черт возьми, всегда гордился своим умом, опытом и твердостью принципов. Но что, все-таки, делать? Оставить все как есть, а потом жить с мыслью о собственной подлости?
Решение пришло неожиданно. Надо доложить, но при этом попросить о помощи. Иван Андреевич с его связями поможет Снежковым избежать крупных неприятностей. И пускай его просьба выглядит нелепо, главное – избавить Дану от новой психологической травмы.
Приняв это нелегкое решение, Брусника стремительно вошел в директорский кабинет.
– Похоже, у господина Снежкова большие проблемы, – начал Брусника, усаживаясь на предложенный начальством стул.
– Проблемы? – вскинул густые брови Иван Андреевич и отложил в сторону дорогую ручку. – Надеюсь, не сексуального характера?
– Это бы еще полбеды, как говорится…
– Ну-ну, не тяни кота за эти самые…
– Коррупция.
– О, как! Интересно.
Директор машинально взял ручку и стал постукивать ею по бювару. Спустя какое-то время он поинтересовался:
– Ты зафиксировал компромат?
– Нет, компромата никакого, но, скажем так, есть сведения, прямо говорящие о связи Снежкова с криминалом.
– В чем они заключаются, эти сведения?
– Я видел его встречу с подозрительным субъектом. Они прятались в лесу. Этот субъект угрожал Снежкову.
– И все?
– Пока все. Иван Андреич, я думаю, ему надо помочь.
– Помочь?! Каким образом? О чем ты говоришь, не возьму в толк?
– Я и сам не знаю, но у вас связи в ФСБ. Я думал…
– Что?! Этого еще не хватало! Ради чего я должен соваться в это дерьмо? Объясни мне!
– Если хотите, из альтруизма.
Во взгляде своего начальника Леонид не прочитал ничего утешительного и постарался перевести начатый разговор на другую тему.
* * *
Показного спокойствия, продемонстрированного перед любовницей мужа, хватило ненадолго. Дома ее настигло отчаяние. Оно парализовало волю, ледяным панцирем сковало душу.
Поджав колени к подбородку, боясь пошевелиться, она сидела на диване и пыталась сосредоточиться.
Ей надо что-то предпринять. Немедленно! Не теряя ни минуты!
Но минуты уходили, а решения не было. В голове царила какая-то путаница из обрывков нелепых и даже абсурдных мыслей.
Может, ей отравиться? И оставить предсмертную записку. Текст сочинить короткий, но эмоционально сильный, душераздирающий. Чтобы всю оставшуюся жизнь муж вспоминал и каялся.
Нет, чепуха! Через год о ней забудут. В водовороте жизни, среди новых забот и печалей, о ней будут все реже и реже думать и говорить. Это так свойственно людям! Лишь иногда, кто-то из знакомых, с легким вздохом вспомнит ее имя, не сильно грустя, а то и недоумевая, покручивая пальцем у виска. Мол, угораздило же дурочку так бездумно свести счеты с жизнью! И чего, дескать, ей не хватало? И обязательно прибавят избитую фразу, типа: богатые тоже плачут.
Боже, только не это! Лучше убежать, спрятаться, пережить! Вскочив с дивана, Дана заметалась по комнатам, собирая вещи в дорожную сумку.
Спустя четверть часа все необходимое было упаковано. Кусая губы, чтобы сдержать близкие слезы, Дана окинула прощальным взглядом столовую.
На подоконнике, в послеобеденной дреме, вальяжно раскинулся Мартин.
– Родной мой, прости меня, ладно? – шептала Дана, словно боясь разбудить кота. – Я обязательно заберу тебя. Как только устроюсь, сразу же заберу!
Она торопливо покинула свой дом. Ей не терпелось поскорее оставить в прошлом все обиды, ошибки и грехи. Хотелось сразу же начать новую жизнь, в которой ничего этого не будет.
Вопроса, где жить, не возникало. Галерея давно стала для нее вторым домом. Припарковав "Опель" на стоянке возле здания галереи, Дана набрала номер вневедомственной охраны. После всех необходимых процедур, произведенных на пульте охранного предприятия, молодая женщина смогла пройти в здание.
Вахтер, немало удивленный ее приездом, помог донести до кабинета тяжелую сумку. Она поблагодарила и отпустила работника домой, чем удивила его еще больше.
Оставшись одна, Дана вдруг остро ощутила одиночество.
Глухая тишина повисла в сумраке большого здания. Отсветы уличных огней причудливыми пятнами ложились на стены холла. Эти пятна то мелко подрагивали, то бешено метались из стороны в сторону, а притаившиеся по углам черные тени оставались неподвижными.
Безотчетный страх погнал Дану в кабинет. Закрывшись на ключ, она перевела дыхание и схватила трубку телефона.
– Анжела, я в галерее. Ты не могла бы приехать?
Низкий, траурный звук голоса подруги взбудоражил Анжелу. Сгорая от любопытства, она зачастила:
– Данусик, что-то случилось? У тебя неприятности? Я конечно приеду! Сейчас переоденусь и мигом. Ты подожди, я быстренько. Одна нога здесь… Господи, куда тапочки-то подевались? Все-все, лечу!
Спустя полчаса они сидели за бутылкой мартини и обсуждали варианты дальнейшей Даниной жизни.
– Возьми себе любовника, – стряхивая пепел с длинной сигареты, деловито советовала Анжела, – помогает лишь это. А что? Например, того же Липатова. Он будет счастлив. А счастливый мужчина способен на многое. Ты будешь купаться во внимании и преклонении, и для мук ревности не останется ни сил, ни времени.
И потом, неизвестно какие сексуальные открытия тебя ждут? А вдруг Алешка окажется половым гигантом? Прикинь! Эта вынужденная связь станет не просто лекарством от ревности, но и откроет дремлющее в тебе… очарование гетеры. В твоем теле забьет сексуальный родник желаний, ты станешь роковой женщиной, за ночь с которой мужчины будут готовы на все…
– Анжелка, ты начиталась любовных романов. То, что ты тут насочиняла, ко мне не имеет никакого отношения.
– Не пойму, почему ты не принимаешь всерьез мои советы? То ли это инерция мышления, то ли лукавство.
– Лукавство? Ты думаешь, я себе на уме?
– Кто тебя знает? Взять твой новый прикид на последней выставке. Он заставил меня призадуматься, а достаточно ли хорошо я знаю свою подругу? Оказывается, ты можешь быть неожиданной, загадочной, этакой штучкой… В тебе кипят страсти.
– Боже мой, подруга! Да в тебе не меньше загадок и страстей. И тайных планов.
– Что ты… – Анжела закашлялась и так сильно, что Дане пришлось постучать по ее спине, а затем налить стакан яблочного сока.
Анжела пила сок, наблюдая за Даной через край стакана, а та в тихой тоске стояла возле окна и невидящими глазами смотрела на поток машин, неиссякаемый даже в этот поздний час.
– Я не смогу с Липатовым, – неожиданно заговорила Дана. – Ему нельзя врать. Это все равно что обмануть ребенка или ударить старика.
– Смешная! Если так рассуждать, то жизнь вообще сплошной грех. Не попроситься ли тебе в монастырь, щепетильная ты моя?
– Стоит подумать и над этим вариантом.
– Ну, ты своим занудством любого в смертную скуку загонишь! Знаешь что, поехали в ночной клуб! Я знаю одно местечко… Мм! Оторвемся с тобой, как юные вакханки, потанцуем, пообщаемся, выпустим пар. Не бойся, там приличная публика. Едем?
– Прямо сейчас?