- Вот уже несколько дней я хожу по лагерю, слушаю, о чем говорят люди и даже то, о чем помалкивают, когда рассматривают свое добро. Тебе, Плантагенет, удалось отвлечь наших воинов от той благой цели, какая так долго вела их на пути к Иерусалиму. И теперь золотой телец владеет их душами куда более, нежели мечта о спасении души и освобождении Гробницы Господней!
- Сдается мне, герцог, что ты и сам еще недавно не рвался идти на штурм Святого Града, - резко заметил на это Ричард.
Медведь уже открыл было рот, чтобы ответить, но поник головой, и его косматые волосы затенили глаза.
- Я сам не знаю теперь, что ждать от этого похода, - пробормотал он, отступая.
Де Бове стал говорить, что Ричард поспешил, отдав такие богатства простым ратникам. И сделал это наверняка предумышленно.
Ричард осклабился:
- Зато теперь нашим крестоносцам есть чем заняться, пока совет не решит, что время идти на Святой Град настало. Ну же, епископ, когда вы посоветуете начать наступление?
Но тот лишь сжал свои тонкие губы и отвернулся.
Барон Балиан Ибелинский, в свою очередь, сказал, что теперь у них достаточно средств, чтобы платить воинам, однако тоже заметил, что воинский пыл угас. И только Ричарду под силу вновь зажечь сердца людей и повести их на Иерусалим. Крестоносцы пойдут за ним, если он того пожелает.
Ричард молчал. Он вспомнил слова старца Маврикия: "Мне было откровение, что час, когда Иерусалим вернется в руки христиан, еще не настал". Пока что все, о чем говорил отшельник, сбывалось. Смеет ли он противиться воле Провидения и заставлять людей идти погибать, когда у них нет на это желания?
Ричард поднялся.
- Ранее я уже говорил, что, даже если мы возьмем Иерусалим, мы не сможем его удержать. Но также я предлагал план похода на Египет, который будет для нас более легким и который поразит Саладина в самое сердце. И я готов отдать все, что у меня есть, на нужды этого похода…
Он умолк, увидев, что Гуго Бургундский молча встал и вышел.
- Медведь не пойдет на Египет, - с усмешкой заметил де Бове. - Египет - это только твоя нелепая блажь, Ричард. Ее не поддержат. Забудь про Египет.
В тот день совет окончился ничем. А утром к Ричарду пришел встревоженный граф Лестер и сообщил, что Гуго Бургундский ушел, и с ним ушли все его люди, а де Бове еще и увел людей, какие ранее служили у маркиза Монферратского.
- Они ушли еще ночью, как трусы. Сперва уехали только главы похода, потом рыцари, а вслед за ними стали уходить целые отряды. Ушли, никого не оповестив. А теперь и другие поговаривают об отступлении. Не все конечно. Пулены Ибелина и наши войска верны тебе, Ричард, однако…
Он не договорил, но Ричард слышал, какой гнев и отчаяние звучат в голосе Лестера.
Король вздохнул - и тяжело, и с невольным облегчением.
- Значит, такова воля Господня. Мы отступаем от Иерусалима.
Он знал, что именно его обвинят в срыве похода. Знал, какой удар это нанесет по его чести, по его гордому имени. Он уходит опозоренный. Но он сделал все, что мог. Пусть иные попытаются там, где не справился сам Ричард Львиное Сердце.
Глава 8
- Милый, тебе не кажется, что воды из источника поступает гораздо меньше? - спросила Джоанна, глядя на влажный песок под ногами.
- Вижу, - ответил Мартин, поднимая бурдюк, который наполнился, пока они с Джоанной, как дети, гонялись друг за дружкой между розовых колонн храма, хохотали и упоенно целовались.
Мартин стал лить воду на голову Джоанны, и она едва не замурлыкала, подставляя лицо под струйку воды. В последние дни у них с Мартином появилась привычка приходить по утрам к проходу в Петру, чтобы искупаться. Воды в водохранилище на аль-Хабисе уже было маловато, а здесь струйка из источника все еще стекала по выдолбленному желобу, и если подставить мех, то за какие-то полчаса он становился полным. И какое же удовольствие было окатить себя теплой чистой водой!
Но все же Мартин, как и Джоанна, заметил, что небольшой водоем, образованный в том месте, где упала колонна, пересыхал уже к полудню, оставляя только чуть влажный песок. Неудивительно - жара днем была такая, что высившиеся вдоль скал дворцы, казалось, дрожали в душном мареве, словно миражи, а цветы розовых олеандров совсем засохли. И только рано утром еще можно было получить удовольствие от дальней прогулки по Петре.
Джоанна потряхивала мокрыми волосами, слушая пояснения Мартина, что, пока вода по желобу поступает сюда, им нечего опасаться. Он говорил вроде спокойно, но начинал сбиваться, глядя на ее нагое, покрытое капельками влаги тело. Они оба были раздеты, как Адам и Ева в первые дни творения, но кого им было стыдиться в этом пустом городе, принадлежавшем им двоим?
Мартин снова поставил опустевший мех под струю воды - надо было принести немного и оставшимся на аль-Хабисе приятелям. А когда обернулся, оказался в объятиях Джоанны.
- Я люблю тебя, Мартин, - шептала она у самых его губ, пока ее руки оглаживали его сильные плечи, спускаясь по спине к ягодицам. - Я хочу быть твоей, хочу всего тебя…
Ей нравилось ласкать его, запускать пальцы в его влажные волосы, оглаживать его сильные руки и мускулистый живот, брать его член в руку и чувствовать, как тот твердеет в ее ладони. Она слышала учащавшееся дыхание Мартина, чувствовала его желание и сама дрожала в предвкушении того, что сейчас произойдет… Его поцелуи и то, как он бережно опустил ее на лежавшую колонну, на ворох их одежд…
Внезапно Мартин отстранился, замер, глядя в сторону затененного прохода в Петру. Какие-то еще неясные звуки, глухой гул, потом он расслышал собачий лай.
Теперь и Джоанна услышала. В ее глазах мелькнул испуг, она бросилась подбирать вещи, даже успела влезть в светлую рубаху-абайю. Мартин схватил ее за руку, стал увлекать за собой.
- Быстрее!
Он взял наполовину наполненный водой мех и повел Джоанну к заваленным камнями ступеням, ведущим наверх, на скалы, возвышающиеся над площадью перед розовым храмом. Сделал он это почти машинально, сообразив, что им не стоит убегать в сам город, куда наверняка проедут те, кто сейчас пока приближается.
Перескакивая босиком по ступеням, Джоанна сильно ушибла ногу. Мартин остановился, давая ей обуться, и сам стал торопливо натягивать штаны, сунул ноги в башмаки. Звуки у города были еще далеко, их доносило только эхо, однако Мартина взволновал собачий лай. Если это ищейки их преследователей… Проклятье, а он так расслабился за эти безмятежные тихие дни в Петре, что у него и оружия с собой нет, кроме кнута.
Мартин первым заскочил на возвышающуюся над площадью перед розовым храмом скалу и помог взобраться Джоанне. Она не произнесла ни звука, но он видел на ее лице страх и заставил себя улыбнуться.
- Понаблюдаем отсюда, кто это к нам нагрянул, а потом уйдем по скалам. Не бойся, я помогу тебе.
- Это преследователи из Монреаля? - шепотом спросила она.
- Вот и узнаем.
Это мог быть кто угодно. Разбойники бедуины, просто какие-то местные пастухи, знавшие об этом проходе, но могли оказаться и люди Абу Хасана. Это было бы хуже всего. Мартин подумал о Иосифе и Эйрике, оставшихся в замке на аль-Хабисе. Оттуда все обширное пространство Петры просматривалось как на ладони, и если его друзья заметят чужих, Эйрик сообразит, как им лучше поступить. Еще Мартин подумал о Ласло. Пару дней назад тамплиер навьючил своего верблюда и сообщил, что уезжает. Когда Мартин отправился его проводить, венгр сказал напоследок, что разочаровался в нем, и назвал лжецом - ведь бывший ассасин так и не решился откровенно поговорить с леди де Ринель. Мартину нечего было ему ответить, но, когда он вернулся, Джоанна сказала, что ей даже легче стало после того, как этот похожий на сарацина храмовник оставил их, - она устала чувствовать на себе его осуждающие взгляды. Хотя и волновалась, как Ласло в одиночку сможет выбраться из пустыни.
- Он достаточно опытен, чтобы позаботиться о себе, - успокоил ее Мартин.
Сейчас же, когда они лежали на солнцепеке на плоской площадке скалы и ждали, кто появится внизу, у Мартина даже мелькнула мысль, что, возможно, это Ласло кого-то навел на них. Мало ли, попался в руки преследователей, его пытали, заставили признаться… Но нет, храмовники не те ребята, чтобы так быстро сломаться. Если, конечно, он не сделал это предумышленно. От этих тамплиеров можно ждать чего угодно.
Первыми на площадку перед храмом выбежали собаки - невысокие, лохматые, остромордые. Ну, по крайней мере, не ищейки, каких пускают по следу, эти больше всего походили на неказистых псов, которые помогают кочевникам перегонять стада. Да и показавшиеся вскоре из прохода всадники выглядели как обычные бедуины - в длинных полотняных куфиях и чалмах, в распашных халатах. Кони у них были невесть какие, зато сбруя богатая, а потом показались и верблюды, украшенные даже богаче лошадей.
- Это просто кочевники, - шепнул Джоанне Мартин.
Приезжие, спешившись перед розовым храмом, о чем-то переговаривались, некоторые из них проехали дальше в город, но углубляться не стали, просто осмотрелись и вернулись к своим. Мартин какое-то время наблюдал за кочевниками внизу, и вдруг его осенила догадка. Он даже засмеялся.
- Джоанна, видишь, у некоторых из этих бедуинов вдоль лица спускаются пейсы, как у евреев. А вон тех двоих мальчишек узнаешь? Это те самые проводники эль-тееха, что привели нас сюда. Кажется, я вижу и красавицу Эсфирь, дочь шейха Баруха, за которой в пути приударял наш Эйрик.
- Если это те самые эль-тееха, то что им тут надо? - недоверчиво спросила Джоанна.
Они наблюдали еще какое-то время, пока все кочевники племени не появились у прохода, а потом, убедившись, что с ними никого больше нет, решили спуститься. Мартину было бы спокойнее, если бы Джоанна осталась наверху, но она пошла за ним и даже приветливо помахала бедуинам, когда те повернулись и стали галдеть, заметив спускавшуюся парочку.
Позже Мартин разговаривал с шейхом Барухом:
- Я ни за что не стал бы помогать вам, даже из уважения к почтенному Иосифу бен Ашеру, если бы знал, что вы похитили из гарема Шобака женщину, - заявил Мартину глава эль-тееха, поглаживая свою длинную бороду патриарха. - Однако, во имя бога отцов наших, где сам почтенный Иосиф?
Услышав, что еврей ныне обосновался в бывшем замке крестоносцев, Барух укоризненно покачал головой - оплетавшие его тюрбан цепочки сверкнули в лучах солнца.
- Опасно углубляться в город духов, опасно доверять этим пустым зданиям.
- Но ведь вы и сами приехали сюда?
- Погляди, как нас много, чужеземец. - Барух указал на своих людей, готовивших стоянку. - И мы будем шуметь и кричать, чтобы отогнать любое порождение тьмы этих мест. Однако беру Небо в свидетели, только нужда вынудила нас приехать в это проклятое место. О, вы даже не представляете, что сейчас творится на Дороге Царей! Люди хаджиба Абу Хасана ведут себя подобно сорвавшимся с цепи псам! Они всех допрашивают, перерывают вещи, бесцеремонно разглядывают наших женщин. Абу Хасан то обещает награду за сведения о беглянке, то грозит неимоверными карами. Но мое племя - это одна семья, и никто из эль-тееха не сообщил черному бедуину, что юные Гарун и Азриэль несколько ночей назад увели в пустыню неких путников. И все же я решил не рисковать. Этой ночью мы покинули свою стоянку в оазисе у колодца и под покровом ночной темноты отправились в горы Вади-Муса.
- Вас слишком много, чтобы уйти незаметно, - сказал Мартин. - Люди Абу Хасана могут пойти по вашим следам.
- Могут, - кивнул шейх. - Но они могут пойти и по следам племени ховайтат, которое тоже поспешило уйти с неспокойной Дороги Царей. Из-за преследования хаджиба в пустыню удалились и люди хаии-тои, и воины племени мзена. Черный бедуин Абу Хасан разогнал людей, точно коршун голубей, и я уверен, что мы не единственные, кто сумеет замести следы, пока этот разъяренный шайтан носится по пустыне, разыскивая беглянку из Монреаля. А это, как я погляжу, она и есть? - Он указал на Джоанну.
Джоанна стояла немного в стороне, окруженная людьми эль-тееха, с любопытством рассматривавших ее. Англичанке было не по себе от столь явного, почти навязчивого внимания дикарей, да и выглядела она… Ее нарядная абайя за эти дни поистрепалась, волосы, нерасчесанные и распушенные ветром, рассыпались по плечам, как грива кобылицы. Может, поэтому какая-то старуха бедуинка и поспешила накинуть ей на голову покрывало, ворча, что женщине не подобает ходить неприкрытой среди мужчин.
Шейх, рассматривая Джоанну, улыбался.
- Хороша, но похожа на бродяжку.
- Где вы видели бродяжек с таким взглядом, почтенный? - произнес Мартин, недовольный всеобщим вниманием к его женщине.
- И то верно, - согласился Барух. - И если для нашего уважаемого друга Иосифа бен Ашера так важно, чтобы она избежала пленения в Монреале… Но когда мы увидим самого Иосифа?
Мартин вынужден был отправиться за своим другом на аль-Хабис. Он волновался, что пришлось оставить Джоанну среди эль-тееха, однако кочевники отнеслись к англичанке весьма приветливо. Они угостили ее кофе, и она выпила его, хотя так и не прониклась пристрастием к этому горькому черному напитку. Потом к Джоанне подсела дочь шейха Эсфирь и стала тихонько спрашивать, здесь ли тот сильный рыжий еврей Эйрик, который ранее клялся ей в любви? Джоанна подтвердила - Эйрик тут, но не стала уточнять, что никакой он не еврей, да еще и женатый. Однако, когда вместе с Мартином и Иосифом появился сам Эйрик, он так и кинулся к дочери шейха, смотрел на нее влюбленными глазами, ловил ее маленькую ручку, окольцованную множеством звенящих браслетов. Джоанне пришлось напомнить рыжему о том, что он женат на ее служанке Санниве, и Эйрик тут же стал говорить, как он истосковался по своей бледненькой сероглазой саксоночке. Однако едва мимо него прошла Эсфирь, как он умолк на полуслове, а когда заговорил, то только про дочь шейха: какая у нее грациозная походка, темные, как у газели, глаза, прелестная улыбка.
Улыбка у Эсфирь и впрямь была очаровательная - белые мелкие зубки, смуглая кожа, ямочки на щеках и красиво изогнутые густые брови. Дочь шейха приветливо держалась с англичанкой, даже преподнесла ей свою малиновую абайю вместо истрепавшейся, а вечером, когда они вместе лежали на циновке у костра, Эсфирь поведала, что даже рада, что из-за гонений Абу Хасана им пришлось свернуть к Вади-Муса, где она снова встретилась с рыжим великаном Эйриком. И опять Джоанна не нашла в себе сил разочаровать Эсфирь сообщением, что он женат.
Иосиф в тот вечер долго о чем-то беседовал с шейхом Барухом, а позже сообщил Мартину, что ему еще придется расплачиваться с эль-тееха, поскольку племя оказалось на подозрении у Абу Хасана и вынуждено было сойти с караванного пути. Почитавшие Яхве бедуины эль-тееха промышляли не набегами, а торговлей, они везли в Египет купленные в Багдаде ковры и ярко-синюю ляпис-лазурь, но теперь из-за непредвиденной остановки ожидающие их покупатели наверняка приобретут товары у других купцов, а племя шейха Баруха не так и богато, чтобы лишиться положенной прибыли из-за того, что они решили помочь Иосифу бен Ашеру.
- Пришлось уговорить Баруха везти теперь товары ко мне в Антиохию, - вздохнул Иосиф. - Я пообещал купить у него все по назначенной шейхом цене.
- Сколько напастей у тебя из-за меня, Иосиф, - сказал Мартин, положив ему руку на плечо.
- Значит, так было угодно Всевышнему, - ответил еврей. И неожиданно улыбнулся. - Зато с тобой я живу яркой, интересной жизнью! Раньше я шагу из дома не смел ступить без дозволения и считал, что все так живут. А теперь где только мне не довелось побывать! Даже в затерянном в пустыне Синае, где я смог-таки отыскать гробницу первосвященника Аарона! - добавил он с гордостью.
Бедуины эль-тееха, заручившись словом Иосифа, явно не спешили в ближайшие дни покидать Петру. Они расставили среди скал свои черные палатки, их мужчины ушли охотиться в горы, а мальчишки погнали коз щипать чахлую траву между камней. Женщины эль-тееха бродили по склонам, собирая сухой бурьян, а потом несли вязанки сушняка на головах, распевая песни. Они были в темно-красных или черных одеяниях, сплошь увешанных блестящими бляхами, но все же самой нарядной и богато украшенной была дочь шейха Баруха. Она считалась редкой красавицей, мужчины восхваляли ее красоту, но больше всех в этом отличался громогласный Эйрик. Эсфирь была в восторге от такого поклонника и то и дело стреляла глазками в сторону запыленного и заросшего рыжей щетиной великана. И хотя Эйрик был значительно старше ее, стать и высокий рост явно выделяли его среди смуглых низкорослых эль-тееха, а тяжести он переносил так легко, что его сила казалась просто геркулесовой.
Эль-тееха считали себя иудеями, но часть их уже прониклась учением пророка Мухаммада, и по вечерам эта группа племени отсаживалась в сторону, повернувшись лицом к Мекке. Однако все остальные садились в положенные часы кругом, накидывали на голову покрывала и, обмотав руки кожаными ремешками, начинали раскачиваться из стороны в сторону, что-то напевая. И, к удивлению Джоанны, к ним присоединился и Эйрик.
- Мартин, неужели твой оруженосец принял иудаизм? - поразилась она. - Но как ты, христианский рыцарь, позволил своему человеку сойтись с христопродавцами? Немедленно отзови его!
- Это его личное дело, - ответил Мартин. - Каков бы ни был Эйрик, не забывай, что вместе со мной он отправился вызволять тебя из Монреаля.
Джоанна уловила в голосе любимого легкое раздражение. Она ушла в сторону и, уединившись в одной из пустующих ниш в скалах, стала жарко молиться. Англичанка ждала, что и Мартин присоединится к ней, но он не пришел, и молодая женщина совсем приуныла. Она уже поняла, что ее любимый достаточно сдержан в своей вере, но объясняла это тем, что они оказались в необычной обстановке, поэтому даже в полуразрушенной часовне среди руин на горе аль-Хабис он редко молился вместе с ней.
Джоанна вернулась к кострам, когда уже стало смеркаться. По вечерам там всегда царило шумное веселье, эль-тееха пели, кричали и скакали в буйном танце, ударяя в бубны и дуя в рога. Джоанна даже стала волноваться, что этот шум могут услышать разыскивающие ее люди Абу Хасана.
Ее успокоил Иосиф: эль-тееха сами не заинтересованы, чтобы стражи из Монреаля узнали, где они укрылись, а шумят они, чтобы прогнать не только тени заброшенного города, но и свой страх. Кочевники необыкновенно суеверны, они могут почитать Всевышнего отца, но верят и в любых духов и джиннов этих мест. У них считается дурной приметой бросать наземь финиковые косточки, будить уснувшего пса, выливать помои на пепел костра - так можно побеспокоить джинна, укрывшегося в пепле или обернувшегося собакой, а еще они считают, что не стоит всматриваться в пылевой смерч, ибо оттуда может выглянуть дэв, а его взгляд вполне способен увлечь за собой, помутить разум.