- Дюфо? Это не он был представлен нам в Генуе?
- Совершенно верно, - обрадованно вскричал Жозеф. - И он произвел на нас приятное впечатление. Поэтому Наполеон надеется, что Эжени, простите его, он все еще пишет Эжени, вместо Дезире, так он надеется, что вы обратите внимание на Дюфо. Наполеон пишет, что молодой человек очень одинок и…
Я встала.
- Новый претендент на мою руку? Нет, спасибо! Я думала, что это кончилось! - У двери я обернулась. - Сейчас же напишите Наполеону, чтобы он не присылал сюда ни этого Дюфо, ни еще кого бы то ни было.
- Но он уже приехал. Это он и привез письмо от Наполеона.
Я вышла, сильно хлопнув дверью.
Хлопая дверьми, я получаю огромное удовольствие, потому что в этих мраморных дворцах стук хлопнувшей двери звучит как взрыв…
Я вышла, хлопнув дверью, и заперлась в своей комнате. Я не спустилась к обеду, не желая встречаться с Дюфо. Но за ужином я с ним увиделась, так как мне было очень скучно ужинать одной в моей комнате.
Само собой разумеется, что его посадили рядом со мной. Жозеф старался исполнить желание Наполеона.
Я бросила быстрый взгляд на молодого человека. Худощавый брюнет с очень белыми зубами и большим ртом. Его зубы произвели на меня такое впечатление, потому что он все время смеялся.
Мы привыкли к тому, что перед посольством стоит толпа. В столовой были слышны крики: "Да здравствует Франция! Да здравствует свобода!" Многие итальянцы с энтузиазмом отнеслись к Республике, но тяжелая контрибуция и то, что Наполеон самолично назначает итальянское правительство, озлобило их. Сегодня шум перед посольством был какой-то другой. Он был сильнее и даже злее.
Жозеф объяснил причину. В прошлую ночь несколько римских граждан были взяты заложниками, потому что в таверне был убит французский офицер. У наших дверей стояли депутаты от римского муниципалитета, желавшие говорить с Жозефом. Их окружала толпа любопытных.
- Почему ты не примешь этих господ? Мы можем подождать ужинать, - сказала Жюли.
Но Жозеф заявил, что не хочет разговаривать с депутатами, поскольку его это дело не касается. Он не имеет никакого отношения к военному управлению в Риме.
Шум снаружи усиливался, потом раздался стук в двери. У наших дверей стояли двое часовых, но они были оттерты толпой.
- Мне это надоело! Я велю их разогнать, - закричал Жозеф и сделал знак одному из своих секретарей. - Отправляйтесь в военное управление и потребуйте, чтобы они очистили площадь перед посольством.
Шум стал невыносимым. Молодой человек направился к двери.
- Будьте осторожны! Выйдите через заднюю дверь, - крикнул секретарю генерал Дюфо.
Мы продолжали ужин. Когда подали кофе, мы услышали топот копыт. Это прислали эскадрон кавалерии, чтобы очистить площадь. Жозеф и все мы вышли на балкон первого этажа.
Площадь у наших ног напоминала кипящий котел. Море голов, рев голосов и пронзительные крики. Мы не видели делегатов, толпа прижала их к нашим дверям. Жозеф велел нам вернуться и мы прижали носы к высоким окнам столовой. Мой зять был бледен и кусал губы. Рука, которой он взъерошил волосы, дрожала.
Гусары окружили площадь. Они походили на статуи, на рослых конях с оружием наизготовку. Они ждали приказа. Но командир не решался скомандовать.
- Я спущусь, попробую их урезонить, - сказал Дюфо.
Жозеф стал его умолять:
- Генерал, не подвергайте себя такому риску! Это неразумно! Наши гусары справятся.
Дюфо вновь показал в улыбке свои белые зубы.
- Я офицер, Ваша светлость, и привык к опасности. Я хочу помешать кровопролитию.
Зазвенели шпоры, он перешагнул через порог, обернулся и взглянул на меня. Я быстро отвернулась к окну.
Это для меня он показывал свою храбрость! Это для меня он вышел один, безоружный, к разъяренной толпе.
"Как глупо! - подумала я. - Жюно, Мармон, Дюфо, чего вы от меня хотите?"
Но я не могла не смотреть и видела Дюфо. Он поднял руки, призвал к тишине. В это время раздался выстрел. И сразу затрещали выстрелы гусар. Двери подъезда распахнулись. Двое часовых подняли на руки генерала Дюфо. Его ноги волочились по земле, голова падала на плечо, рот был перекошен. Его улыбка сделалась жуткой гримасой. Он был без сознания.
Кто-то сказал:
- Возьмите его на руки. Его нужно уложить наверху.
Вокруг раненого толпились бледные, испуганные Жозеф, Жюли, главный советник посольства, секретари, горничная Жюли. Солдаты понесли Дюфо наверх по лестнице.
На площади перед домом стало тихо. Ближайшая к лестнице комната - кабинет Жозефа. Солдаты положили Дюфо на диван, и я подсунула ему под голову подушки. Жозеф сказал:
- Я послал за доктором, может быть рана несерьезна.
На темно-синем сукне мундира, как раз на животе, проступило влажное пятно.
- Расстегните ему мундир, Жозеф, - сказала я, и дрожащие пальцы Жозефа стали теребить золоченые пуговицы. Кровавое пятно расползалось по белой сорочке.
- Он ранен в живот, - заключил Жозеф.
Я посмотрела на генерала. Лицо его стало желтоватого оттенка, из полуоткрытых губ дыхание вырывалось со всхлипыванием. Сначала я подумала, что он плачет. Потом я поняла, что он захлебывается кровью.
Худой, маленького роста доктор-итальянец был взволнован не менее Жозефа, хотя и по другой причине. Для него было большой удачей, что его пригласили во французское посольство. Он сразу заявил, что он поклонник Французской Республики и генерала Наполеона Бонапарта. Он говорил об этом, расстегивая рубашку Дюфо.
Я перебила его, спросив, не нужно ли принести что-нибудь. Он был изумлен, потом, поняв мой вопрос, потребовал теплую воду и чистые простыни.
Он обмывал рану. Жозеф быстро отошел к окну, а Жюли, вся побелев, прислонилась к стене. Потом она стремительно выбежала из комнаты, и я услала Жозефа следом. Он покинул комнату с видимым облегчением.
- Одеяло, - сказал мне врач. - Есть у вас одеяло? Как ужасно! Такая важная персона! - говорил он, глядя на золотые аксельбанты Дюфо. Потом он вышел в соседнюю комнату, где был Жозеф. Я пошла за ним. Жозеф, Жюли и секретари посольства разговаривали вполголоса, сидя у стола, и лакей подавал им вино. Жозеф встал ипредложил стакан доктору, и я увидела, как чары Бонапарта покорили маленького итальянца. Он пробормотал:
- О, Ваша светлость, брат нашего освободителя!..
Я вернулась к Дюфо. Сначала у меня было дело: я брала салфетки и вытирала тоненькую струйку крови, сочившуюся из угла рта. Но сколько я не вытирала ее, кровь все сочилась и я подложила несколько салфеток под подбородок.
Потом принесла дневник и стала писать. Вероятно, прошло много времени. Свечи почти догорели, но из соседней комнаты все еще доносились тихие голоса. Никто не идет спать, пока…
Он приходит в себя! Я увидела, что он пошевелился, и опустилась на колени у его изголовья. Он взглянул на меня. Взгляд его скользнул по моему лицу еще раз. Он явно не понимал, где находится.
- Вы в Риме, генерал Дюфо, - сказала я, - в Риме у посланника Бонапарта.
Он сжал губы и проглотил кровавую слюну. Я вытерла ему рот.
- Мари, - проговорил он с трудом. - Я хочу видеть Мари!
- Мари? Скорее скажите, где она?
Взгляд его стал осмысленней. Он смотрел мне прямо в глаза. Спросил, где он. Я повторила:
- Вы в Риме. На улице был беспорядок. Вы ранены. В живот.
Он слабо кивнул. Он понял. Я подумала: "Ему уже не помочь, но может быть можно сделать что-то для нее… для Мари?.. Для Мари!.."
- Как ее фамилия, где она живет? - тихо, но настойчиво спрашивала я.
Его взгляд стал умоляющим:
- Не говорите ничего… Бонапарту…
- Но если вы будете долго больны, нужно сообщить Мари. Конечно, Наполеон не узнает, - сказала я с ободряющей улыбкой…
- Жениться… на его родственнице… Эжени, - он прерывающимся голосом. - Бонапарт… предложил и… - Потом голос его окреп. - Будь благоразумна, Мари, крошка моя! Я всегда буду заботиться о тебе и о нашем Жорже! Дорогая… Дорогая, Мари…
Его голова скатилась с подушки, он протянул губы, пытаясь поцеловать мне руку. Он принимал меня за Мари… Он пытался объяснить Мари, почему он должен ее оставить. Ее и маленького сына. Чтобы жениться на мне! На родственнице Бонапарта, потому что тогда он получит повышение и у него появятся большие возможности. Его голова лежала на моей руке и была тяжела, как свинец. Я поправила подушки.
- Скажите адрес Мари. Я напишу ей, - сказала я, увидев, что взгляд его опять немного прояснился.
- Мари Менье, 12, улица Сен-Фиакр, Париж.
Его черты обострились, дыхание стало тяжелее, глаза ввалились. Капли пота покрыли лоб.
- О Мари и маленьком Жорже позаботятся, - сказала я, но он уже не слышал. - Я обещаю! - повторяла я.
Его глаза широко раскрылись, губы сжались в конвульсии. Я вскочила и бросилась к двери.
В это время он глубоко вздохнул… Долгим со стоном вздохом…
- Доктор, - закричала я, - идите скорее!
- Все кончено, - сказал маленький итальянец, наклонившись над диваном.
Я подошла к окну и отдернула двойные шторы. Серое утро вползло в комнату. Я погасила свечи.
В соседней комнате все еще сидели вокруг стола. Здесь лакеи переменили свечи, и комната, залитая их ярким светом, казалась каким-то другим миром.
- Нужно отменить бал, Жозеф, - обратилась я к зятю.
Жозеф вздрогнул. Он дремал, опустив голову на грудь.
- Что? Что? А, это вы, Дезире!
- Нужно отменить бал, Жозеф, - повторила я.
- Это невозможно. Я уже отдал все распоряжения.
- Но в доме покойник, - объяснила я ему. Он смотрел на меня, растерянно моргая.
- Я подумаю. - Он направился к двери. Жюли и остальные последовали за ним. Возле их общей спальни Жюли вдруг остановилась.
- Дезире, разреши мне лечь с тобой. Я боюсь!
Я хотела сказать, что с ней будет Жозеф, но удержалась и сказала только:
- Конечно. Ложись в мою кровать. Я еще буду писать дневник.
- Господи, ты думаешь о дневнике! Это экстравагантно! - устало произнесла она. С глубоким вздохом она упала, не раздеваясь, на мою постель.
Она спала до полудня, и я ее не будила.
Утром я услышала стук молотков. Я спустилась вниз и увидела, что в большом зале делают эстраду. Жозеф был там и по-итальянски давал указания рабочим. Он, наконец, опять говорил на родном языке! Увидев меня, он быстро подошел.
- С этой эстрады мы с Жюли будем смотреть бал.
- Бал? Но сегодня нельзя давать бал!
- Конечно! Нельзя давать бал, если в доме покойник, но мы унесли… гм… труп. Я распорядился положить Дюфо в часовне с соблюдением всех почестей, так как нельзя забывать, что он генерал французской армии. А бал должен состояться. Мы должны доказать, что в Риме царят спокойствие и порядок. Иначе будут говорить, что мы не хозяева положения. Это прискорбный случай, конечно, но это не так важно. Понимаете?
Я кивнула. Генерал Дюфо оставил любовницу и сына, чтобы жениться на мне. Он пытался утихомирить разбушевавшуюся толпу, чтобы выглядеть героем в моих глазах… Генерал застрелен! Это - прискорбный случай, конечно, но это не так важно!..
- Мне совершенно необходимо поговорить с вашим братом, Жозеф.
- С каким? Люсьеном?
- Нет. С Наполеоном.
Жозеф не мог скрыть удивления. Вся семья знает, что до сих пор я отказывалась от встреч с Наполеоном.
- Мне нужно поговорить о семье генерала Дюфо, - коротко пояснила я, выходя из зала. Плотники вновь застучали молотками.
Вернувшись в спальню, я нашла в моей постели рыдающую Жюли. Я подсела к ней, она обвила мою шею руками и всхлипывала, как ребенок.
- Я хочу домой! - говорила она сквозь слезы. - Я не хочу жить в чужих дворцах! Я хочу иметь свой очаг, как все люди! Что мы делаем здесь, на чужой земле, где нас хотят застрелить? И в этих ужасных дворцах, где вечные сквозняки? И в этих комнатах, таких высоких, как в церкви… Что мы здесь делаем? Я хочу домой!
Я прижала ее к себе. Смерть Дюфо была последней каплей. Жюли остро почувствовала, что она несчастна здесь.
Принесли письмо от мамы из Марселя. Мы прижались друг к другу, забравшись с ногами на мою постель, и читали мамины новости, написанные ее аккуратным косым почерком.
Этьен решил переехать с Сюзан в Геную и открыть там филиал дома Клари. Мама не хочет оставаться в Марселе и уезжает в Геную с Этьеном и Сюзан. Она думает, что мне достаточно гостить у Жюли, и надеется, что господь в скором времени пошлет мне хорошего мужа. Но она меня не торопит. Да, Этьен хочет продать наш дом в Марселе… Жюли перестала плакать. Мы испуганно посмотрели друг на друга.
- Значит, у нас не будет дома? - прошептала Жюли. Я проглотила слюну.
- Во всяком случае, ты никогда бы не вернулась в наш дом.
Жюли задумчиво глядела в окно.
- Да, конечно. Но было так приятно вспоминать наш дом и сад, и беседку… Ты знаешь, все это время, что мы переезжали из одного дворца в другой, я вспоминала наш дом в Марселе… Я никогда не вспоминаю дом, который Жозеф купил в Париже, а только папин дом…
В дверь постучали. Вошел Жозеф, и Жюли опять заплакала.
- Хочу домой! - твердила она. Жозеф подсел к нам и обнял ее.
- Да, мы уедем. Сегодня вечером дадим бал, а завтра уедем в Париж. Я сыт Римом. - Он сжал губы. - Я попрошу правительство дать мне другую должность. Ты довольна нашим домом в Париже, Жюли?
- Пусть Дезире едет с нами, - сказала Жюли, все еще всхлипывая.
- Я поеду с вами, - ответила я. - Куда же мне ехать теперь?
Жюли подняла ко мне мокрое от слез лицо.
- Мы будем прекрасно жить в Париже втроем: ты, Жозеф и я. Ты не представляешь, Дезире, как прекрасен Париж! Огромный город! А витрины магазинов! А огни фонарей, которые вечером отражаются в Сене! Нет. Ты там не была и не можешь себе представить!..
Жюли и Жозеф ушли распорядиться отъездом, а я упала на свою постель. Мои веки горели от бессонной ночи, я пыталась вспомнить лицо Наполеона… Но перед моими закрытыми глазами плыло лицо, нарисованное на чашках и табакерках… Потом это лицо сменили огоньки фонарей, плясавшие в темной воде Сены, огоньки, которые я не забуду никогда.
Глава 10
Париж, конец жерминаля, год VI
(Во всем мире, кроме нашей республики - это апрель, 1798)
Я видела его!.. Мы были приглашены к нему на прощальный ужин. Он скоро отплывает в Египет с большой армией и сказал своей матери, что, победив страну пирамид, объединит Запад и Восток и создаст из нашей Республики единую всемирную монархию.
Мадам Летиция выслушала его спокойно, а потом спросила у Жозефа, не скрывают ли от нее, что Наполеон время от времени еще подвержен приступам малярии. Ей казалось, что у ее бедного сына рассудок не совсем в порядке. Но Жозеф подробно объяснил нам - матери, Жюли и, конечно, мне, что таким образом Наполеон хочет смирить англичан. Он начисто уничтожит их колониальное могущество.
Наполеон и Жозефина живут в очень маленьком домике на улице Победы. Дом ранее принадлежал актеру Тальма, и Жозефина купила его у жены актера. Купила еще в те времена, когда она изящной тенью скользила в гостиных м-м Тальен под руку с прекрасной Терезой. Вся разница в том, что тогда эта улица называлась Шантерен. Муниципалитет Парижа после побед Наполеона в Италии переименовал улицу в его честь, и с тех пор она называется улицей Победы.
Трудно вообразить, сколько народу вместилось вчера в этом маленьком скромном домике, где, кроме столовой, имеется всего две крошечных гостиных. Когда я вспоминаю все эти лица и гул голосов, у меня еще и сейчас кружится голова.
Жюли рекомендовала мне сказаться больной и спрашивала с нежной заботливостью:
- Ты взволнована? Ты еще любишь его?
Я вспомнила, что когда он улыбался, он мог делать со мной все, что захочет… Кроме того, меня не покидала мысль, что он и Жозефина до сих пор сердиты на меня за ту сцену, которую я им устроила у м-м Тальен. Он меня терпеть не может, он мне не улыбнется никогда, наверное, он меня просто ненавидит!..
У меня было новое платье, которое я, конечно, надела. Платье было желтое с розовым, и я надевала к нему как пояс - бронзовую цепь, купленную у антиквара в Риме. Кроме того, позавчера я остригла волосы.
Жозефина была первой парижанкой, сделавшей короткую прическу, но теперь все парижские дамы обрезали волосы и носят букли, высоко поднятые надо лбом. У меня слишком тяжелые и густые локоны для такой прически, и я не умею хорошо накрутить их на папильотки, но я тоже сделала из своих остриженных волос высокую прическу и украсила ее шелковым бантом.
Но что бы я ни делала, рядом с Жозефиной я всегда буду иметь вид провинциалки. Большое декольте моего нового платья позволяет видеть, что я уже давно не нуждаюсь в том, чтобы увеличивать бюст с помощью носовых платков, наоборот, я решила есть поменьше сладостей, чтобы не полнеть.
Но мой нос так и остался вздернутым, и так будет, конечно, до моей смерти. Это очень печально, тем более, что после наших побед в Италии в моду вошли "классические профили".
Мы приехали на улицу Победы в коляске и вошли в маленькую гостиную, где уже кишели Бонапарты. Несмотря на то, что м-м Летиция живет теперь в Париже и члены семьи часто видятся, каждая встреча начинается бурными объятиями, поцелуями и шумными проявлениями радости.
Сначала я была прижата к груди м-м Летиции, потом расцелована м-м Леклерк, моей милой маленькой Полетт, которая заявила перед своей свадьбой:
- Леклерк - единственный из окружающих нас офицеров, в которого я ни капли не влюблена.
Но Наполеон, опасаясь, что своими любовными похождениями Полетт скомпрометирует семью, настоял на этом браке.
Леклерк, низенький, толстенький, очень энергичный, никогда не улыбающийся, выглядел гораздо старше Полетт.
Элиза тоже присутствовала, раскрашенная как оловянный солдатик, со своим супругом Бачиокки и распиналась, расписывая блестящие перспективы своего мужа, которого Наполеон обещал устроить в одно из министерств.
Каролина и дочь Жозефины, светленькая, малокровная Гортенс, получили разрешение покинуть па один день свой пансион, чтобы пожелать счастливого пути к пирамидам победоносному генералу, брату одной и отчиму другой. В настоящий момент они сидели, тесно прижавшись друг к другу, на маленькой кушетке и задыхались от смеха, разглядывая новое платье м-м Летиции, очень похожее на двойные занавеси в столовой.
В этой шумной толпе Бонапартов я с удивлением заметила молодого человека, худощавого, со светлыми волосами, очень юного, в адъютантской форме, застенчиво смотревшего на прелестную Полетт. Я спросила Каролину, кто это. Она опять расхохоталась и прошептала:
- Сын Наполеона.
Юноша, как бы угадав мой вопрос, выскользнул из толпы, подошел ко мне и смущенно представился:
- Эжен де Богариэ, адъютант генерала Бонапарта.
Все были в сборе. Не было только хозяев: Жозефины и Наполеона. Наконец, дверь распахнулась, и Жозефина, просунув в комнату головку, крикнула:
- Извините нас, дорогие родственники. Мы сейчас будем. Жозеф, пройдите сюда, пожалуйста. Наполеон хочет с вами поговорить. А пока располагайтесь поудобнее, дорогие родственники. Я сейчас вернусь.