- Я очень хотел бы сохранить листок с Декларацией Прав человека, которые м-сье ваш отец принес когда-то, - сказал Персон нерешительно. - Я знаю, что моя просьба очень смела…
Да. Это было смело! Папа всегда держал этот листок на своем ночном столике, а после его смерти я взяла листок к себе и бережно хранила его.
- У меня этот листок будет всегда на почетном месте, - уверил Персон.
Я поддразнила его:
- Вы стали республиканцем, месье?
А он ответил мне тихонько:
- Вы знаете, м-ль Клари, я швед, а в Швеции - монархия.
- Ну хорошо. Возьмите этот листок. Вы покажете его в Швеции.
В этот момент дверь распахнулась, и Жюли сердито крикнула:
- Когда наконец ты пойдешь спать, Эжени? О, я не знала, что ты здесь с м-сье Персоной! М-сье Персон, девочке пора спать! Иди же, Эжени!
Я накрутила уже почти все папильотки , а Жюли уже легла, но вдруг она напустилась на меня:
- Эжени, ты ведешь себя неприлично! Ты прекрасно знаешь, что Персон - молодой человек, а девочке неприлично сидеть в темноте с молодым человеком. У мамы и так много горя без этого, а ты забываешь, что ты дочь торговца шелком, что папа был таким уважаемым гражданином, а Персон и по-французски не говорит порядочно, а ты своим поведением позоришь нашу семью…
"Проповедуй, проповедуй", - думала я, задув свечу и укрывшись одеялом до кончика носа. Жюли нуждается в женихе. Как только она выйдет замуж, моя жизнь станет намного легче.
Я постаралась заснуть, но мысли о завтрашнем посещении Дома Коммуны не давали мне покоя. Потом я вспомнила гильотину.
Сколько раз это воспоминание являлось мне перед сном! Я зарываюсь в подушку, чтобы прогнать это видение. Видение гильотины и отрубленной головы…
Два года назад Мари, наша служанка, тайком взяла меня на площадь Ратуши. Мы проталкивались в толпе, окружавшей эшафот; мне хотелось видеть все подробности, я сжала зубы, чтобы они не так громко стучали, а потом у меня болели челюсти.
Телега, окрашенная в красный цвет, привезла к эшафоту мужчин и женщин. Они были в элегантных туалетах, но к их платью прилипли грязь и солома, руки у всех были связаны за спиной, а кружева на жабо и рукавах разорваны и болтались клочьями.
Площадка возле гильотины была засыпана опилками, но на площади сильно пахло свежей кровью, так как утром уже была казнь и свежими опилками засыпали еще не высохшую кровь. Гильотина тоже была покрашена красной краской, как и телега, но краска потемнела, и на ней были видны ржавые подтеки.
Первым к машине подвели молодого человека. Его вина была в том, что он поддерживал переписку с врагами Революции, скрывавшимися за границей. Когда палач подтолкнул его к возвышению, он разжал губы. Думаю, что он просил о чем-то. Потом он опустился на колени и положил голову под машину. Я зажмурилась и услышала стук упавшего ножа.
Когда я открыла глаза, палач держал в руках голову. Лицо было бледным, большие глаза широко открыты, и мне показалось, что он смотрит прямо на меня. Сердце мое остановилось. Рот на бледном лице отрубленной головы был открыт, и мне почудилось, что голова сейчас закричит. Этот беззвучный крик не кончался.
Кругом смущенно переговаривались люди, кто-то всхлипывал, какая-то женщина истерически смеялась. Потом все звуки отошли от меня, и все стало как в тумане, на глаза мне опустилась черная вуаль… а потом меня вырвало.
Пришла в себя я оттого, что меня ругают, так как я запачкала чьи-то ботинки. Однако я опять закрыла глаза, так как не могла видеть эту ужасную голову, это бледное лицо, кричащее немым криком.
Мари была очень сконфужена моим поведением и вывела меня из толпы. Надо мной смеялись.
А вечером я не могла заснуть и теперь часто, перед тем, как заснуть, я опять вижу так ясно эти мертвые глядящие на меня глаза и представляю этот беззвучный крик.
А тогда, когда мы вернулись домой, я расплакалась и долго не могла успокоиться. Папа взял меня на колени и сказал:
- Французский народ веками жил под тяжелым гнетом. Его страдания зажгли два пламени: пламя справедливости и пламя гнева. Пламя гнева погаснет, залитое волнами крови, но другое пламя, священное пламя справедливости, дочурка, никогда не погаснет.
- Ведь правда, папа, Права человека никогда не будут отменены?
- Никогда. Они не могут быть отменены. Даже если они будут запрещены, они все равно будут жить в сердцах народа. Те же, кто пытается их отменить, будут самыми большими преступниками в глазах истории, и все равно, когда-нибудь, может быть в другом месте и в другую эпоху, люди вновь скажут эти слова, вновь потребуют свои права на свободу и равенство.
Когда папа говорил это, его голос звучал как-то особенно. Мне показалось, что я слышу голос самого Бога. И чем больше времени проходит с тех пор, как я слышала от папы эти слова, тем больше начинаю я понимать, что хотел сказать мне мой добрый папа. Сегодня ночью я чувствую его так близко к себе!
Я очень боюсь за Этьена, я боюсь завтрашнего визита в Дом Коммуны. И вообще, ночью всегда все кажется страшнее, чем днем.
Мне так хотелось бы знать, как сложится моя судьба и какую историю свою запишу я в эту тетрадь. Если бы я только знала, какова будет моя судьба, грустная или веселая?.. Мне так хочется, чтобы в моей жизни случилось что-нибудь необыкновенное!
Но прежде всего мне придется заняться поисками жениха для Жюли. А еще прежде мне нужно освободить Этьена из тюрьмы.
Спокойной ночи, папа! Я начала писать мой дневник в подаренной тобой тетради!
Глава 2
Сутками позже
(За это время произошло так много!)
Я - позор нашей семьи! За эти сутки произошло столько всего, что я просто не знаю, с чего начать.
Во-первых, Этьен опять на свободе, он сидит в столовой между мамой и Сюзан, а рядом - я. Этьен ест так, как будто в течение месяца не имел ничего, кроме хлеба и воды. А он пробыл в тюрьме всего три дня!..
Во-вторых, я познакомилась с молодым человеком, который очень красив в профиль, но у которого совершенно невозможная фамилия: Буонапат… Бонапарт или что-то в этом роде. В третьих, вся семья на меня сердита, мне объявили, что я - позор нашей семьи, и услали спать.
Внизу они празднуют возвращение Этьена, а я, я - первая, кто посоветовал идти к Альбиту, я получила выговор, и мне не с кем поделиться моими мыслями и планами, касающимися этого Буонапара (господи, какая невозможная фамилия! Я никак не могу ее запомнить!), и не с кем поговорить об этом молодом человеке.
Да, папа предвидел, что в моей жизни будут ситуации, когда окружающие не будут понимать меня, и для того чтобы я могла говорить только с самой собой, он подарил мне эту тетрадь.
День сегодня начался весьма бурно. Жюли объявила мне, что мама велела надеть надоевшее серое платье, да еще накинуть на плечи косынку из старых кружев. Я отказалась от косынки, но голос Жюли задрожал от гнева:
- Не воображаешь ли ты, что можешь идти туда декольтированной, как одна из этих ничтожных девчонок из портового квартала? Неужели ты воображаешь, что мы отпустим тебя одетой кое-как?
Когда Жюли вышла из комнаты, я потихоньку взяла ее губную помаду. Мне тоже подарили помаду в день рождения, но это был такой бледно-розовый цвет, что не отличался от натурального цвета моих губ… Я нахожу, что вишневый цвет помады Жюли мне идет гораздо больше.
- Ты намазалась моей помадой! Сколько раз я говорила тебе, чтобы ты не смела трогать мою косметику! Хотя бы спросила разрешения! - закричала Жюли, возвращаясь в комнату.
Я быстренько попудрилась и провела пальцами, смоченными слюной, по ресницам и бровям. Я замечала, что слюна очень хорошо склеивает волоски, а брови и ресницы начинают блестеть. Жюли, усевшись на кровать, критически рассматривала меня. Тогда я начала вынимать папильотки из своих волос. Но они запутались в длинных прядях, и я вся растрепалась. Волосы у меня от природы вьются, кроме того, они очень густые, и моя прическа постоянно доставляет мне массу хлопот.
Послышался голос мамы:
- Жюли, готова ли девочка, наконец? Нужно поесть, чтобы Сюзан и Эжени могли пораньше придти в Дом Коммуны.
Я все еще распутывала свои волосы.
- Жюли, помоги мне!
Нужно отдать ей справедливость: у Жюли руки феи. В пять минут я была причесана.
- Я видела в газете портрет молодой маркизы де Фонтеней, - сказала я. - Она носит короткую прическу и букли, немного опущенные на лоб.
- Ей пришлось обрезать волосы, когда ее приговорили к гильотине. Депутат Тальен увидел ее в тюрьме в первый раз с длинными волосами, - пояснила Жюли. И тоном старой тетушки: - Я не советую тебе, Эжени, интересоваться подробностями жизни маркизы де Фонтеней, а особенно, из газет.
- Ты напрасно читаешь мне нотации, Жюли. Я уже не маленькая и прекрасно знаю, каким путем Тальен освободил прекрасную Фонтеней из тюрьмы и чем все это кончилось.
- Ты невозможна, Эжени! Кто тебе все это рассказывает? Мари на кухне?
- Жюли, где же девочка? - мамин голос звучал раздраженно.
Я накинула косынку, успев потихоньку подложить носовые платки в корсаж пониже декольте. Но Жюли заметила и потребовала, чтобы я вынула платки.
Я сделала вид, что не слышу и ищу в ящиках трехцветную розетку. Все носили такие розетки. Мужчины в петлицах сюртуков, женщины прикалывали к корсажу, Потом я спустилась в столовую.
Мама и Сюзан уже начали завтракать. Сюзан тоже приколола розетку. После завтрака мама принесла бутылку портвейна. Вчера она налила только в стакан Сюзан, но сегодня она наполнила два стакана. Один она дала Сюзан, а другой - мне.
- Выпей-ка это. Портвейн придает силы.
Я пила большими глотками, вино было сладким и терпким, и мне стало жарко. Я сразу почувствовала, что мне очень весело, улыбнулась Жюли и с удивлением увидела на ее глазах слезы. Она вдруг обняла меня и прошептала мне на ухо:
- Эжени, будь осторожна, веди себя хорошо, прошу тебя!
Я так развеселилась от портвейна, что, потеревшись носом о щеку Жюли, шепнула в ответ:
- Уж не боишься ли ты, что депутат Альбит может меня соблазнить?
- Ты невозможна, Эжени! - сказала Жюли сердито. - Для тебя, по-видимому, поход в Дом Коммуны - просто увеселительная прогулка, в то время, как Этьен… - она остановилась.
Я допила свое вино. Потом, глядя ей в глаза, сказала:
- Я знаю, Жюли, что ты хочешь сказать. Иногда арестовывают и близких родственников тех, кто находится в тюрьме; Сюзан и я, конечно, в опасности. Но ты не волнуйся. Мне кажется, что кончится хорошо!
Ее губы дрожали.
- Я должна была бы сопровождать Сюзан, но если с вами что-нибудь случится, я, как старшая, должна остаться с мамой.
- Ничего с нами не случится, а если уж действительно нас задержат, ты будешь опорой мамы и постараешься освободить нас. Не правда ли, Жюли?
До самого центра города Сюзан шла молча. Мы шли очень быстро, и даже проходя мимо магазинов, мимо нарядных витрин, мы не смотрели в ту сторону. На площади Ратуши Сюзан протянула мне руку. Там и сейчас пахло свежими опилками и кровью.
Мы встретили гражданку Ренар, которая много лет шьет маме шляпы. Гражданка Ренар оглянулась по сторонам и только после этого ответила на наш поклон. Нас боятся. По городу уже разнесся слух, что Этьен арестован.
У подъезда Дома Коммуны стояла толпа. Мы попытались протиснуться. В это время кто-то схватил Сюзан за руку. Она вздрогнула и побледнела.
- Что вы хотите, гражданка?
- Мы хотим поговорить с гражданином Альбитом, депутатом, - сказала я быстро и громко.
Человек, державший Сюзан за руку, вероятно был привратником, он отпустил ее руку и указал:
- Вторая дверь направо.
Мы вступили в темный коридор и ощупью нашли вторую дверь направо. Когда мы открыли ее, нас почти оглушил гул голосов. Огромный зал ожидания был переполнен людьми. Мы с трудом втиснулись внутрь. На другой стороне зала была маленькая дверь, и возле нее стоял молодой человек, одетый в костюм Клуба якобинцев: стоячий воротник, огромная трехцветная розетка, шелковый камзол с кружевными манжетами. В руке - трость.
"Это, наверное, один из секректарей Альбита", - подумала я. Вместе с вцепившейся в мою руку Сюзан я стала протискиваться сквозь толпу к маленькой двери. Рука Сюзан была холодна и дрожала. Я же, наоборот, чувствовала, как капельки пота заливают мне лицо и смачивают носовые платки в моем корсаже.
- Не можем ли мы поговорить с гражданином Альбитом, депутатом, - сказала Сюзан очень тихо, когда мы очутились возле молодого человека.
- Что? - прокричал он.
- Депутат Альбит, - прошептала Сюзан еще тише.
- Все собравшиеся здесь хотят попасть к нему на прием. Вы уже записались, гражданка?
Сюзан покачала головой.
- А как это сделать?
- Нужно написать свое имя и сущность дела на листке бумаги. Если не умеете писать, то обращайтесь за помощью ко мне. Это стоит… - он смотрел на нас оценивающим взглядом.
- Мы умеем писать, - сказала Сюзан.
- Вон на том подоконнике гражданки найдут листки бумаги и гусиные перья, - сказал якобинец, показавшийся мне архангелом, стерегущим двери рая.
Когда мы пробрались к окну, Сюзан быстро заполнила начало листка: "Имена - Сюзан и Бернардин-Эжени-Дезире Клари". Повод нашего прихода сюда… Мы растерянно посмотрели друг на друга.
- Напиши все, как есть, - сказала я.
- А вдруг он нас не примет, - прошептала Сюзан.
- Вероятно, прежде, чем нас принять, он наведет справки. Здесь, мне, кажется, все не так просто.
- Да. Здесь все не просто, - выдохнула Сюзан и написала: "Повод гражданина Этьена Клари".
С листком в руках мы двинулись вновь к якобинцу-архангелу. Он окинул листок быстрым взглядом, проворчал: "Подождите" и исчез за дверью. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он вернулся.
- Вам придется подождать. Депутат вас примет. Вас вызовут.
Вскоре дверь приоткрылась, и кто-то сказал что-то в щель нашему архангелу. Он повернулся к толпе и прокричал: "Гражданин Жозеф Пети". Я увидела, как со скамейки в глубине комнаты поднялся пожилой человек, державший за руку маленькую девочку. Мы с Сюзан заняли освободившиеся места на скамье.
- Посидим, - сказала я. - Нас могут позвать еще не скоро.
Места, которые мы заняли, были не так уж удобны, но мы хоть могли опереться о стену и дать отдых спине и ногам. Я огляделась. Невдалеке от себя я увидела нашего сапожника, старого Симона. Я сразу вспомнила его сына, молодого Симона с его кривыми ногами. Как он ковылял еще недавно! Недавно, всего полтора года…
Всего полтора года тому назад я видела это и не забуду до самой смерти. Наша страна была осаждена со всех сторон армиями неприятеля. Соседние державы не желали признавать Республику. Поговаривали, что армия Республики не сможет долго удерживать неприятеля. Однажды утром я проснулась от того, что под окном раздавалась песня. Я выскочила из кровати и выглянула в балконную дверь. И я увидела!.. Они шли с песней мимо нашего дома, эти парни! Марсельские добровольцы! Они тащили с собой три пушки из нашей крепости. Они не хотели явиться с пустыми руками к военному министру Республики.
Кое-кого из них я знала: два племянника нашего аптекаря, Леон - приказчик из нашего магазина, который всегда так красиво упаковывал купленный товар… В конце колонны ковылял Симон-младший на своих кривых ногах. Он так старался не отстать и даже шагать в ногу со всеми!
Он ковылял вслед за тремя сыновьями нашего банкира Леви, которые пошли вместе со всеми сыновьями Франции отстаивать Права человека и которые надели для этого свои воскресные костюмы.
- До свиданья, граждане Леви, - крикнула я, и все три брата обернулись и помахали мне.
А за ними шли еще и еще парни. Сын нашего булочника, рабочие из портовых кварталов. Я увидела их синие блузы и услышала стук их деревянных башмаков.
Они пели новую песню, которая возникла однажды у нас в городе, и я запела вместе с ними: "Вперед, сыны Отчизны!.."
Рядом со мной появилась Жюли, мы рвали розы, которые вились по балкону, и бросали в толпу. Мы слышали доносившиеся до нас слова песни: "День славы пришел", и слезы текли по нашим щекам.
Внизу, портной Франшон поймал две розы и улыбнулся нам. Жюли помахала рукой и крикнула со слезами в голосе: "К оружию, граждане, к оружию!"
Они имели еще совсем гражданский вид в своих темных костюмах и цветных сорочках, в штиблетах и галошах.
В Париже им выдали форму, но не всем, потому что военной формы на всех не хватило. Но в форме или в штатском платье, они отогнали неприятеля и выиграли битвы под Вальми и Ватиньи. Они: Симон, Леон, братья Леви и другие…
Песня, с которой они шли в Париж, сейчас поется всеми французами и называется "Марсельеза", потому что ее пронесли по стране наши марсельские парни…
Старый сапожник протиснулся к нам. Он протянул нам руку с сочувствующим видом. Потом он сказал нам, что пришел к депутату узнать о сыне, от которого давно нет вестей. Вскоре выкрикнули его фамилию.
Мы очень долго ждали. Минуты и часы текли медленно. Я закрыла глаза и прислонилась к плечу Сюзан. Когда я вновь открыла глаза, солнце уже клонилось к закату и заливало комнату красноватыми лучами,
Народу в зале стало меньше. Альбит, видимо, решил принять всех, и "архангел" выкрикивал имена все чаще. И все-таки, впереди нас было много народа.
"Я хочу найти мужа для Жюли, - думала я. - В романах, которые она читает, героини, едва достигнув восемнадцати лет, влюбляются".
- Как ты познакомилась с Этьеном, Сюзан?
- Не болтай! Я хочу сосредоточиться и подготовить то, что я скажу депутату, - ответила она, не спуская глаз с заветной двери.
- Если когда-нибудь я буду давать аудиенции, я не буду заставлять людей ждать столько времени. Я буду назначать им час приема, чтобы они не изнывали в моей приемной. Это ожидание мучительно.
- Что за глупости ты болтаешь, Эжени! Как это ты вдруг будешь "давать аудиенции"? Что за дикие мысли!
Я замолчала. Мне так хотелось спать! "Портвейн сначала дает веселье, потом делается грустно, а потом чувствуешь себя такой усталой! И вовсе портвейн не прибавляет сил", - бормотала я.
- Заткнись! - уже раздраженно сказала Сюзан.
- Мы живем в свободной Республике, - начала я шепотом, но в это время выкрикнули чье-то имя, и я вздрогнула. Сюзан взяла меня за руку.
- Это еще не наша очередь.
Ее рука была очень холодна.
Я все-таки заснула и так крепко, что мне казалось, будто я дома, в своей постели.
Свет ударил мне в глаза, и, еще не проснувшись, я пробормотала: "Жюли, дай мне поспать. Я очень устала!"
Чужой голос проговорил:
- Проснитесь, гражданка! Здесь нельзя спать!
Я все еще не могла проснуться. Тогда кто-то потряс меня за плечо.
- Оставьте меня в покое! - сказала я и проснулась окончательно. Скинув чью-то руку с плеча, я выпрямилась. Я не могла понять, где я нахожусь. Темная комната и какой-то человек с лампой в руке. - Господи, где я?
- Не пугайтесь, гражданка, - сказал незнакомец. У него был приятный голос и легкий иностранный акцент. Все это походило на сон.
Однако я сказала:
- Я не испугалась, но я не знаю, где я и кто вы.