Томас выступил вперед, странным образом готовый разрешить ситуацию, которая странным образом вышла из–под контроля. – Позвольте мне сказать?
Джек кивнул в его сторону, – Прошу Вас.
– Миссис Одли, – начал Томас, – если существуют доказательства того, что Ваша сестра вышла замуж, то Ваш племянник – истинный герцог Уиндхэм.
– Истинный герцог… – миссис Одли закрыла рот, пребывая в замешательстве. – Нет. Это невозможно. Я помню мистера Кэвендиша. Он был… – Она махнула руками, пытаясь описать его жестами. Наконец, после нескольких попыток что–то сказать, она вымолвила, – Он не стал бы скрывать подобное от нас.
– В то время, он не был наследником, – пояснил Томас.
– О, мой Бог, Но если Джек – герцог, тогда Вы…
– Им не являюсь, – сухо закончил он. Он посмотрел на Амелию и Грейс, которые наблюдали за этим разговором внутри дома, возле входной двери. – Я уверен, что Вы понимаете наше нетерпение, что мы хотим поскорее это выяснить.
Миссис Одли могла только смотреть на него с выражением шока.
Томас точно знал, что она испытывала.
Амелия была не уверена, который теперь был час. Определенно после полуночи. Грейс и ее проводили в комнату несколько часов назад, и хотя прошло много времени с тех пор, как она умылась и надела ночную рубашку, но она все еще не спала.
Долгое время она лежала под одеялом, представляя, что ровное посапывание Грейс - это своего рода музыка. Потом она прошла к окну, решив, что если она не могла уснуть, то хотя бы насладится видом попривлекательнее, нежели зрелище потолка. Луна была почти полной, и ее свет заставлял звезды меньше мигать.
Амелия вздохнула. Она не хотела еще выделять созвездия.
Рассеянно, она отметила Большую Медведицу.
Потом ветер нагнал на нее облако.
– О, это имеет смысл, – пробормотала она.
Грейс начала храпеть.
Амелия сидела на широком подоконнике, прижавшись головой к стеклу. Она так делала, когда была моложе и не могла заснуть, - шла к окну, считала звезды и цветы. Иногда она даже выбиралась наружу, прежде чем ее отец спилил величественный дуб за ее окном.
Это было чудесно.
Она хотела этого снова. Сегодня ночью. Она хотела избавиться от этого мрачного уныния, этого ужасного чувства страха. Она хотела выйти наружу, почувствовать, как ветер дует в лицо. Она желала петь для себя там, где ее ни кто не мог услышать. Она хотела вытянуть ноги, которые все еще болели от долгой езды в экипаже.
Она спрыгнула со своего нашеста и надела свое пальто, на цыпочках прошла мимо Грейс, которая что–то бормотала во сне. (Но, к сожалению, ничего нельзя было разобрать. Она определенно осталась бы и послушала, если бы речь Грейс имела хоть какой–то смысл.)
В доме было тихо, как она и ожидала, принимая во внимание время. У нее был опыт прохождения через спящие дома, хотя ее прошлые вылазки были всего лишь проказами или местью сестрам в ответ на их выходки. Она продолжала тихо идти, ровно дышать, и прежде чем она осознала это, она оказалась в холле, открыла входную дверь и выскользнула в ночь.
Воздух был бодрящим и покалывающим от росы, но был просто великолепным. Сильнее запахнув пальто, она прошла через лужайку к деревьям. Ее ноги замерзли, - она не хотела рисковать тем, какой шум могли вызвать ее туфли, - но она не беспокоилась. Она с удовольствием будет завтра чихать, если сегодня получит свободу.
Свобода.
Улыбаясь и смеясь, она принялась бежать.
Томас не мог уснуть.
Это его не удивило. На самом деле, после того, как он смыл пыль с тела, переоделся в свежую рубашку и бриджи. Ночная рубашка этой ночью была ему не нужна.
Его провели в красивую спальню, вторую рядом с той, которую отвели его бабушке. Эта комната была небольшой, и мебель была явно ни новой, ни дорогой, но хорошего качества, за ней хорошо ухаживали, теплая и гостеприимная. На столе были миниатюры, искусно поставленные в уголке, чтобы их можно было рассматривать, и одновременно писать письмо. В гостиной на каминной полке стояли еще миниатюры, мило расставленные в ряд. Рамы были несколько изношены, краска стерлась там, где за них брались и любовались.
Эти миниатюры, - эти люди на миниатюрах, - были любимы.
Томас попытался представить похожую экспозицию в Белгрейве и чуть не рассмеялся. Конечно, портреты всех Кэвендишей были нарисованы, некоторые даже больше одного раза. Но эти картины висели в галерее, формальные представления величия и богатства. Он никогда не смотрел на них. Зачем ему это? Там не было никого, кого бы он хотел увидеть, никого, чью улыбку или чувство юмора он желал бы вспомнить. Он прошел к столу и взял один из миниатюрных портретов. На нем был изображен Джек, но на десяток лет моложе.
Он улыбался.
Томас обнаружил, что улыбается, хотя был не уверен, почему. Ему понравилось это место. Оно называлось Кловерхилл. Милое название. Подходящее.
Наверно, расти здесь, было приятно.
Становиться мужчиной.
Он поставил миниатюру на место, прошел к ближайшему окну и облокотился обеими руками на подоконник. Он устал. И испытывал беспокойство. Это была гибельная комбинация.
Он хотел с этим покончить.
Он хотел двинуться вперед, узнать, - нет, знать, кто он.
И кем он не являлся.
Он постоял там несколько минут, глядя на ухоженную лужайку. Там не на что было смотреть, не в такую глухую ночь, и все же он не мог заставить себя уйти. И потом… Его глаза уловили движение, и он подошел поближе к стеклу. Кто–то был снаружи.
Амелия
Это не могло быть, но это была определенно она. Больше ни у кого не было волос такого цвета.
Какого дьявола она там делает? Она не убегала, она была слишком чувствительной для этого, и к тому же, у нее не было сумки. Нет, похоже, она решила прогуляться.
В четыре часа утра.
А вот это определенно нечувствительность.
– Глупая женщина, – пробормотал он, схватив халат, чтобы накинуть на собственную тонкую рубашку, выбегая из комнаты. Что у него была бы за жизнь, если бы он женился на ней? Гонялся бы он за ней среди ночи?
Менее через минуту, он вышел через входную дверь, которая, как он отметил, была открыта на дюйм. Он прошел по дорожке и через лужайку, где он ее видел в последний раз, но ничего. Она ушла.
О, ради любви, он не хотел выкрикивать ее имя. Он разбудит весь дом.
Он двинулся вперед. Где к дьяволу, была она? Она не могла уйти далеко. Больше того, ей не следовало уходить далеко. Амелия.
Амелия.
– Амелия? – прошептал он.
Ничего.
– Амелия? – Он проговорил ее имя так громко, как решился.
И вдруг она оказалась тут, сидя в траве.
– Томас?
– Вы лежали?
Ее волосы свисали вдоль ее спины, заплетенные в косу. Он даже не мог припомнить, видел ли он ее так когда–нибудь. Он не мог себе представить, когда он так делал. – Я смотрела на звезды, – ответила она.
Он посмотрел наверх. Он просто не мог сдержаться после такого утверждения.
– Я ждала, пока пройдут облака, – объяснила она.
– Зачем?
– Зачем? – переспросила она, глядя на него, как будто именно он только что заявил нечто непонятное.
– Сейчас середина ночи.
– Да, я знаю, – он подтянула ноги под себя и встала. – Но это моя последняя возможность.
– Для чего?
Он беспомощно пожала плечами.
– Я не знаю.
Он попытался что–то сказать, чтобы поругать ее, качая головой над ее глупостью. Но затем она улыбнулась.
Она выглядела так прекрасно, что он почти застыл.
– Амелия. – Он не знал, почему произнес ее имя. Он не мог ничего особенного сказать ей. Но она была здесь, стоя перед ним, и он никогда так сильно не хотел женщину, - нет, он никогда так сильно не хотел ничего, - сильнее, чем хотел ее.
На мокрой лужайке, посреди Ирландии, среди ночи он желал ее.
Полностью.
Он не мог себе позволить думать о ней. Он желал ее; он уже давно перестал претворяться, что это не так. Но он не позволял себе мечтать об этом, не мог позволить себе видеть это в сознании, - его руки на ее плечах, скользящие по ее спине. Ее платье, снятое его жадными пальцами, под ним ее идеальное…
– Вам нужно зайти внутрь, – хрипло ответил он.
Она покачала головой.
Он вдохнул глубоко и устало. Знала ли она, что это рискованно, оставаться здесь с ним? Он собрал всю свою силу, - больше, чем когда–либо считал, что у него есть, - он остался на месте, оставаясь на приличествующем расстоянии. Близко…так близко, и все же она была вне его досягаемости.
– Я хочу побыть на воздухе, – сказала она.
Он встретился с ней глазами, что было ошибкой, потому что все, что она испытывала, - всю боль, неправильность и беззащитность, - он видел это, в ее изумительных глазах.
Это его раздирало.
– Я была наверху, – продолжала она, – было душно и жарко. Только жарко не было, но я чувствовала себя так.
Это была самая проклятая ситуация, но он понял.
– Я устала от чувства, что я в ловушке, – грустно сказала она. – Всю жизнь мне говорили, где быть, что говорить, с кем говорить…
– За кого выйти замуж, – мягко сказал он.
Он слегка кивнула.
– Я просто хотела чувствовать себя свободной. Хотя бы на часок.
Он посмотрел на ее руку. Было так просто потянуться и взять ее в свою руку. Только один шаг вперед. Этого было бы достаточно. Один шаг, и она оказалась бы в его объятиях.
Но он сказал: – Вам нужно зайти внутрь. – Потому это то, что ему следовало сказать. А от нее требовалось послушаться.
Он не мог поцеловать ее. Не сейчас. Не здесь. Не тогда, когда он не был уверен, что сможет остановиться.
Закончить поцелуй, еще одним поцелуем. Он не думал, что способен на это.
– Я не желаю выходить за него замуж, – сказала она.
Что–то в нем перевернулось и сжалось. Он это знал; она ясно дала ему понять. Но все же…теперь…когда она стояла здесь в лунном свете…
Это было невероятные слова. Их невозможно было вытерпеть. Невозможно было проигнорировать.
Я не хочу, чтобы он владел Вами.
Но он этого не сказал. Он не мог позволить себе сказать это. Потому что он знал, утром все откроется, Джек Одли практически наверняка окажется герцогом Уиндхэмом. И если он сказал бы это, если бы он сказал ей прямо сейчас, - будь со мной…
Она сделала бы так.
Он мог увидеть это в ее глазах.
Вероятно, она даже подумала, что любила его. И почему бы и нет? Ей говорили всю жизнь, что она обязана любить его, подчиняться ему, быть благодарной за его внимание и за то, что везение связало ее с ним так много лет назад.
Но она никогда не знала его на самом деле. В настоящее время он не был уверен, что знал сам себя. Как он мог попросить ее быть с ним, когда ему нечего ей предложить?
Она заслуживала большего.
– Амелия, – он прошептал, чтобы только что–то сказать. Она ждала этого, его ответа.
Она покачала головой. – Я не хочу этого делать.
– Ваш отец… начал он, но запнулся.
– Он хочет, чтобы я стала герцогиней.
– Он хочет того, что лучше для Вас.
– Он не знает.
– Вы не знаете.
Ее взгляд был опустошающим. – Не говорите так. Скажите что–нибудь другое, но не говорите, что я не в состоянии понять, что у меня на сердце.
– Амелия…
– Нет.
Это был ужасный звук. Просто один слог. Но он зародился глубоко внутри нее. И он чувствовал все это. Ее боль, ее гнев, ее растерянность, - они проходили через нее с ужасной точностью.
– Извините, – сказал он, потому что не знал, что еще сказать. И ему действительно было жаль. Он не был уверен почему, но это ужасная боль в груди, - это определенно было скорбь.
И, вероятно, сожаление.
Она ему не принадлежала.
Она никогда не будет его.
Он не мог избавиться от того маленького кусочка себя, который знал, что является порядочно и истинно. Он не мог сказать, к чертям все это - и просто взять ее, прямо здесь, прямо сейчас.
Это, к его великому удивлению, оказалось, что он не герцог Уиндхэм, который всегда поступал правильно.
Это был Томас Кэвендиш.
Эту часть себя он никогда не потеряет.
Глава восемнадцатая
Какая ирония, Амелия не раз думала во время поездки в Кловерхилл, что она не так давно восхищалась составлением карт. Потому что только сейчас начала понимать, как тщательно ее жизнь была спланировала другими. Даже с разрушением ее планов, ее новая карта, какими бы не были корни ее жизни, их тянули другие.
Ее отец.
Вдова.
Даже Томас.
Казалось, каждый приложил руку к ее будущему, кроме нее. Но не сегодня ночью.
– Поздно, – тихо сказала она.
Его глаза были расширены, и она могла увидеть его замешательство.
– Но не слишком поздно, – прошептала она. Она посмотрела наверх. Облака исчезли. Она не чувствовала ветра, - она не почувствовала ничего, кроме него, и он даже еще не коснулся ее. Но каким–то образом, небо стало чистым. Появились звезды.
Это было важно. Она не знала почему, но это было важно.
- Томас, - прошептала она, а ее сердце прыгало. Билось.
Разбивалось.
– Том…
– Не надо, – сказал он хриплым голосом. – Не произноси моего имени.
– Почему?
Этот вопрос вертелся на кончике языка, она отчаянно желала задать его, но не делала этого. Каким–то образом она знала, что не стоило этого делать. Каким бы не был ответ, она не хотела его знать. Не сейчас, не тогда, когда он смотрел на нее с такой жаркой, унылой настойчивостью.
– Здесь никого нет, – прошептала она. Это было верно. Все спали. И она не была уверена, почему сказала что–то столь очевидное. Может быть, она просто хотела дать ему понять…не говоря это явно. Если бы он склонился, если бы он поцеловал ее…
Она бы не сопротивлялась.
Он покачал головой.
– Кто–то всегда здесь есть.
Но он был неправ. Стояла середина ночи. Все спали. Они были одни, и она хотела…она хотела…
– Поцелуй меня.
Его глаза зажглись, и на минуту он выглядел так, как будто испытывал боль.
– Амелия, не надо.
– Пожалуйста, – она дерзко улыбнулась, как только смогла. – Ты мне обязан.
– Я… – сначала он выглядел удивленным, потом забавляющимся. – Я обязан тебе?
– За двадцать лет помолвки. Ты обязан меня поцеловать.
Он улыбнулся с неохотой. – За двадцать лет помолвки, я должен поцеловать тебя несколько раз.
Она облизала губы. Они стали сухими от резкого выдоха. – Одного будет вполне достаточно.
– Нет, – он тихо ответил, – этого не будет. Этого никогда не будет достаточно.
Она задержала дыхание. Он собирался это сделать. Он собирался поцеловать ее. Он собирался поцеловать ее, и, ради Бога, она собиралась ответить на поцелуй.
Она подошла.
– Не надо, – попросил он, но в его голосе не было твердости.
Она потянулась к нему, и ее рука была в дюйме от него.
– Амелия, не надо, – резко казал он.
О, нет. Он не станет ее отталкивать. Она ему этого не позволит. Он не скажет, что это ради ее же блага, или, что он лучше знает, или, что все знают, что лучше для нее, но не она сама. Это была ее жизнь и ее ночь, Бог свидетель, он был ее мужчиной.
Она бросилась к нему.
Или, скорее, на него.
– Ам…
Вероятно, он попытался произнести ее имя. Или, возможно, это был возглас изумления. Она не знала, ей было все равно.
Она слишком далеко зашла, чтобы волноваться насчет банальностей. Она взяла его лицо в ладони и поцеловала его. Вероятно, неуклюже, но со всей бешеной энергией, которая бурлила в ней.
Она любила его.
Она, в самом деле, любила его. Возможно, она никогда не говорила ему, и, возможно, никогда не будет иметь возможность сделать это, но она любила его. И прямо сейчас она собиралась поцеловать его.
Потому, что это именно то, что бы сделала влюбленная женщина.
– Томас, – сказала она, потому что собиралась сказать его имя. Если бы он ей позволил, она бы называла его так снова и снова.
– Амелия… – Он положил свои руки ей на плечи, готовясь оттолкнуть ее.
Она не могла ему это позволить. Она обняла его руками, прижавшись всем своим телом к нему. Ее руки скользнули в его волосы, прижимая его к ней, когда ее губы коснулись его губ.
– Томас, – простонала она, это слово скользнуло ему под кожу.
– Томас, пожалуйста…
Но он не пошевелился. Он стоял смирно, не проявляя никакой реакции на ее атаку, и затем…
Что–то смягчилось. Сначала это произошло в его груди, как если бы он, наконец, позволил себе дышать. А потом одна из его рук двинулась…медленно, практически робко…по ее стройной спине.
Она задрожала. Она простонала, прижимаясь к нему. Она позволила своей руке скользнуть по его волосам. А потом он попросила.
– Пожалуйста.
Если он оттолкнет ее теперь… Она думала, что не вынесет этого.
– Ты мне нужен, – прошептала она.
Он застыл. Настолько, что она подумала, что потеряла его. Но затем он взорвался энергией страсти. Его руки обняли ее с удивительной скоростью, а он не просто поцеловал ее в ответ…
Милостивый Бог, казалось, он пожирал ее.
И она желала, чтобы он это делал.
– О, да, – выдохнула она, и прижалась ближе к нему. Это было то, чего она желала. Она хотела его, но больше всего она хотела этого. Эта власть, это знание, что она что–то начала. Она целовала его.
И он хотел этого. Он хотел ее.
Это заставило ее задрожать. Это заставило ее растаять. Это заставило ее желать свалить его на землю и броситься на него, и…
Милосердный Бог, что с ней произошло?
Кем бы она ни была, кем бы она ни была несколько часов назад, - та женщина исчезла, а появилась какая–то распутница, которая двадцать один год обучалась, как стать порядочной леди.
Когда она поцеловала его, - нет, когда она бросилась на него, молясь, чтобы он ее не оттолкнул, - все дело было в ее эмоциях. Она была зла и в отчаянии, в унынии и тоске и она желала, всего однажды, почувствовать, как будто она это контролирует.
Но теперь, - эмоции ушли. Ее тело было охвачено, питалось этой потребностью, которую она только теперь ощутила. Чувствовалось, как будто что–то ее захватило изнутри. Что–то напрягалось, переворачивалось. Это находилось глубоко внутри нее, в тех местах, которые она никогда не обсуждала, никогда даже не знала про их существование.
И он, - Томас, - только ухудшал ситуацию.
И делал ее лучше.
Нет, хуже.
– Пожалуйста, – умоляла она, желая знать, о чем просит. Затем она застонала, потому что он снова сделал лучше то, что происходило. Его губы были у нее на горле, а его руки были везде, - в ее волосах, ласкали ее спину, обнимали ее попку.
Она желала, чтобы он был ближе. Больше всего, она желала большего. Она желала его жар, его силу. Она хотела его кожу, которая бы горела, прижимаясь к ее коже. Она хотела выгнуть спину и раздвинуть ноги.
Она хотела двигаться. Так, как она и не мечтала, что такое возможно.
Изогнувшись в его объятиях, она попыталась снять свое пальто, но то только оказалось у нее на локтях, прежде чем он простонал,
– Ты замерзнешь.