Он раздражительно вздохнул, потирая руками веки глаз и лоб. Проклятие, он был утомлен. Он не спал прошлой ночью, ни капельки, и как минимум час его бессонницы был проведен скорее из–за неудобного состояния от того, что он хотел ее. И сейчас она действовала таким способом?
- Не проси моего прощения, - сказал он, изнуренный всеми событиями.
Она открыла свой рот, но потом закрыла его. Он подозревал, что она хотела извиниться за извинение.
Он взял другую выпивку.
И снова она не поняла намека.
- Что ты будешь делать?
- Сегодня днем? - пробурчал он, зная, что она не это имела в виду.
Она одарила его раздраженным взглядом.
- Я не знаю, - ответил он в раздражении. - Прошло только несколько часов.
- Ну, да, но ты думал об этом уже около недели. На корабле ты был вполне уверен в таком исходе.
- Это не одно и тоже.
- Но …
- Ради Бога, Амелия, перестань.
Она отступила, и он мгновенно пожалел о своем взрыве. Но недостаточно, чтобы извиниться.
- Я лучше пойду, - сказала она ровным голосом.
Он, конечно же, не собирался останавливать ее. Не пытался ли он освободиться от нее? Она выйдет за дверь, и он наконец–то обретет мир и покой, ему не придется только сидеть здесь, с трудом пытаясь не смотреть на ее лицо.
На ее губы.
На ту крапинку на губах, которой ей нравилось касаться языком, когда она волновалась.
Но когда она встала, что–то сжалось у него внутри – та раздражающая маленькая частичка чистоты, которая отказывалась дать выход его остальным индивидуальным качествам.
Черт возьми.
- Тебя кто–то сопровождает? - спросил он.
- Мне никто не нужен, - ответила она, явно не впечатленная его тоном.
Он встал, его стул громко процарапал пол.
- Я провожу тебя обратно.
- Я уверена, что сказала…
Он взял ее руку, немного грубее, чем намеревался.
- Ты – незамужняя женщина, одна на чужой земле.
Она с недоверием посмотрела на него.
- Я приехала на лошади, Томас. Если бы не она, неужели я бы путешествовала по дорогам одна.
- Я провожу тебя, - повторил он.
- Ты будешь воспитан?
- Воспитанность – единственная вещь, которую я не могу потерять, - сухо сказал он. - Кроме того, я был бы счастлив оставить тебя в покое.
На мгновение он подумал, что, возможно, она бы поспорила с этим, но ее врожденный здравый смысл взял вверх.
- Очень хорошо, - сказала она, дыша с нетерпением. - Ты можешь чувствовать себя спокойно и провести меня до конца пути, если захочешь.
- Ты отваживаешься на это, леди Амелия?
Она повернулась к нему с такими грустными глазами, что он почти почувствовал себя так, как будто его сильно ударили.
- С каких пор ты снова начал называть меня леди?
Он смотрел на нее несколько мгновений, прежде чем, в конце концов, ответить, мягко и низко.
- С тех пор как я перестал быть лордом.
Она ничего не ответила, но он видел, как она сглотнула. Черт, ей лучше не плакать. Он не сможет вынести, если она заплачет.
- Тогда давай возвращаться, - сказала она и освободила свою руку, быстро шагнув вперед. Он расслышал запинку в ее голосе, хотя, когда она пошла к двери, он увидел, что ее походка была нетвердой.
Она выглядела очень жесткой и не держала свои руки так, как она обычно это делала. Ее рука не раскачивалась при этом очень маленьком, грациозном движении, которое он так обожал.
Кроме того, он не осознавал, что обожает это.
Он даже не знал, что знает, как покачивается она при ходьбе, пока не увидел, что она не делает этого.
Это было так ужасно некстати, что сейчас на полпути ко всему этому падению, когда он ничего не хотел предпринимать, а только сидеть и сожалеть, что причинил ей боль.
- Амелия, - сказал он, как только они вышли из гостиницы. Его голос казался резким, но он не намеревался кричать на нее. Это просто…случилось.
Она остановилась. Дотронулась своими пальцами до лица, а потом снова их опустила, прежде чем развернуться.
- Извини, - сказал он.
Она не спросила за что, однако вопрос повис в воздухе.
- За то, что был груб. Ты не заслужила этого.
Она посмотрела вверх, а затем в сторону, пока, наконец, не встретилась с его пристальным взглядом.
- Ты ведешь себя намного лучше, чем большинство мужчин в твоей ситуации.
Каким–то образом он улыбнулся.
- Если тебе посчастливится встретить кого–то другого в моей ситуации, то я любезно дам ему свое руководство.
Крошечное, подавленное хихиканье слетело с ее губ.
- Извини, - произнесла она. Только это.
- О, нет. Если кто–либо имеет право смеяться, так это – ты.
- Нет, - немедленно сказала она. - Нет. Я никогда не могла …
- Это не то, что я имел ввиду, - сказал он, прерывая ее, прежде чем она смогла сказать что–нибудь, что, возможно, вынудило бы его почувствовать себя даже большим дураком. - Просто вся твоя жизнь перевернулась.
Он помог ей сесть в седло, пытаясь не задерживать свои руки у нее на талии. Или не замечать, что она пахнет розами.
- Это недалеко на обратном пути в Кловерхилл, - сказала она, как только они направились в путь.
Он кивнул.
- О да, конечно же, ты знаешь об этом. Ты проезжал мимо на обратном пути от Магвайерсбриджа.
Он снова кивнул.
Она кивнула в ответ, а затем посмотрела вперед, ее взгляд спокойно сосредоточился на дороге. Она была довольно хорошей наездницей, отметил он. Он не знал, как бы она жила при менее сдержанных условиях, но ее поза и то, как она сидела, были совершенны.
Он представил себе, как ее осанка становится менее строгой, плечи расслабляются, она оборачивается и смотрит на него.
Но она не сделала этого. Каждый раз, когда он смотрел в ее направлении, он видел ее профиль. До тех пор, когда наконец–то они достигли поворота на Кловерхилл.
- Конец нашей поездки, я полагаю, что ты поняла, - пробурчал он.
- Ты войдешь? - спросила она. Ее голос не был уверенным, но в нем была какая–то душераздирающая забота о нем.
- Нет.
Она кивнула.
- Я понимаю.
Он сомневался, что она понимала, но не было никакой причины говорить об этом.
- Ты возвращаешься насовсем? - спросила она.
- Нет. - Он не думал об этом до этого момента, но нет, он не хотел ехать обратно в Англию с их путешествующими знакомыми. - Я направлюсь обратно в Белгрейв, - сказал он ей. После всего, он не мог не сказать. Он предполагал, что останется в особняке на неделю или что–то около того, чтобы рассказать Джеку, что к чему. Собрать свои принадлежности. Большая часть этого была лично его, а не принадлежащая герцогству. Будет довольно унизительно, если бы у него не было даже собственных ботинок.
Почему это было большим удручающим обстоятельством, чем потеря фамильного замка, он не знал.
- Тогда прощай, - сказала она и слегка улыбнулась. Но только слегка. В его понимании это была самая грустная улыбка, которую он когда–либо видел.
- Прощай, Амелия.
Она на минуту замолчала, затем повернула свою лошадь влево, останавливаясь.
- Подожди! - выкрикнул он.
Она обернулась в седле, ее глаза с надеждой сияли. Несколько ее локонов подхватил ветер, подняв в воздух извивающиеся дугой пряди, прежде чем она нетерпеливо заправила их за ухо.
- Я должен попросить помощи, - сказал он. В действительности это было правдой, хотя не совсем объясняло облегчение, которое он почувствовал, когда она развернула свою лошадь обратно к нему.
- Конечно, - сказала она.
- Мне нужно написать краткое письмо. Герцогу. - Он прочистил горло. Было трудно догадаться, как долго он будет раздумывать, прежде чем скажет. - Ты будешь моим посланником?
- Да, но я была бы счастлива только передать сообщение. Так тебе не придется сталкиваться с неприятностями… - Ее рука неловко рассекла воздух. - Что ж, проблема в том, чтобы написать это, как я полагаю.
- Если ты передашь мои слова, то они узнают, что ты видела меня.
Ее рот открылся, но она не ответила.
- Ты должна подумать о своей репутации, - спокойно сказал он.
Она сглотнула, и он понял, о чем она думала. До этого они никогда не волновались о ее репутации.
- Конечно, - резко сказала она.
- Ты встретишь меня прямо здесь? - спросил он. - После заката солнца.
- Нет.
Он моргнул в удивлении.
- Ты опоздаешь, а я не хочу ждать тебя на общественной дороге.
- Я не опоздаю, - сказал он.
- Я встречу тебя в беседке.
- Здесь, в беседке?
- Миссис Одли показала мне ее ранее. - Она объяснила ему, как туда добраться, а затем добавила, - это недалеко от дома. Если ты беспокоишься об этом, то могу сказать, что тебя не увидят.
Он кивнул.
- Спасибо. Я ценю твою помощь.
Затем она ускакала, а он ждал, наблюдая, как она становилась все меньше и меньше заметной. Он ждал, пока она проехала значительную часть пути и скрылась из виду. А затем подождал еще немного.
Потом, почувствовав сердцем, что она спустилась с лошади и направилась внутрь, он развернулся и направился обратно.
Глава двадцать первая
В это время года солнце заходит достаточно поздно, а поскольку миссис Одли придерживалась сельского расписания, Амелия направилась в сторону беседки уже после ужина. Она обратила внимание, что никто не заметил ее ухода. Отец вернулся в свою комнату сразу же после трапезы; его мысли все еще витали вокруг предложения, сделанного Джеком Грейс. Вдова даже не удосужилась спуститься вниз.
После ужина миссис Одли пригласила Амелию присоединиться к ней, Джеку и Грейс в гостиной, но девушка отказалась. Она уже провела целый час на одном и том же месте в компании одних и тех же людей, и главной темой разговора были подвиги юного Джека. Конечно, все это было увлекательно. Но все же в большей степени для того, кто был влюблен в Джека, а она не была. Никто не удивился, когда она пожаловалась на усталость и сказала, что поднимется к себе и почитает.
Она взяла книгу из маленькой библиотеки, зашла в свою комнату, на минутку прилегла на постель, чтобы создать видимость естественного беспорядка, а затем украдкой выскользнула наружу. Если Грейс вернется, пока ее не будет, – что казалось сомнительным, так как девушка ловила каждое слово миссис Одли, – все будет выглядеть так, словно Амелия просто ненадолго вышла из спальни. В библиотеку, за другой книгой. Ну, или чтобы найти, чем перекусить. Не было ни одной причины, по которой кто–либо мог бы догадаться, что она собирается встретиться с Томасом. Все, конечно, проявили любопытство относительно его местопребывания, но каждый понимал, что молодому человеку требуется время побыть одному.
Когда она направилась в сторону беседки, солнце опустилось почти до линии горизонта, и весь окружающий мир начал готовиться к сумеркам, – краски потускнели, тени начали вытеснять свет. Она убеждала себя, что эта их встреча ничего не значит; что она просто окажет ему услугу, забрав его письмо, чтобы незаметно оставить конверт на столе в холле и позже вместе со всеми выразить удивление. И, вероятно, это действительно мелочь. Она не собиралась снова набрасываться на него; в своей последней страстной попытке она испила столь большую чашу унижения, что этого хватило бы на всю ее жизнь. И Томас ни единым жестом не дал ей понять, что хочет продолжения их романа. Не теперь, когда он потерял Уиндхэм.
Он был чертовски горд. Она пришла к выводу, что это следствие его образа жизни, – образа жизни одного из двадцати самых могущественных людей в стране. Она могла бы вырвать свое сердце из груди и подарить ему, могла бы сказать, что будет любить его до последнего вздоха, и он все равно откажется от нее.
Ради ее же блага.
В этом и заключался весь ужас. Он сказал бы, что это для ее же блага, что она достойна лучшего.
Как будто для нее когда–либо имели значение его титул и богатство! Если бы все это произошло в прошлом месяце, до того их разговора, до их поцелуя.
Она бы не страдала.
О, она почувствовала бы себя сконфуженной, вернувшись в Лондон. Но, наверняка, нашлись бы многие, заявившие, что она счастливо отделалась, поскольку не вышла за него замуж до того, как он потерял титул. И она знала себе цену. Она была достаточно привлекательна, умна (но – спасибо тебе, мама – не слишком умна), хорошо обеспечена, и она была дочерью графа. Она не задержалась бы на ярмарке невест.
Все это было бы вполне реально, если бы она не влюбилась в него.
В него. Не в титул, не в замок. В него самого.
Но он никогда не поймет этого.
Она обхватила себя руками, спасаясь от вечерней прохлады, и торопливо пересекла лужайку. Она сделала большой круг, опасаясь, что кто–нибудь может заметить ее из окна гостиной. Ей пришла в голову мысль, что она научилась мастерски красться вокруг этого дома.
В этом было что–то забавное.
Или, на худой конец, ироничное.
А возможно, просто грустное.
Беседка была уже близко, в сумеречном свете были видны ее белые очертания. Еще минута, и она…
– Амелия.
– Ой! – от неожиданности она даже подпрыгнула. – Святые небеса, Томас, ты напугал меня.
Он криво улыбнулся.
– Ты не ждала меня?
– Не здесь. – До беседки все еще было достаточно много ярдов.
– Мои извинения. Я увидел тебя, и мне показалось невежливым не дать тебе знать, что я рядом.
– Нет, конечно, я только… – Она перевела дыхание и прижала руку к груди. – Мое сердце все еще не может успокоиться.
На какое–то мгновение воцарилась тишина, затем она продлилась еще на один миг.
И еще на один.
Это было ужасно. Она чувствовала пустоту и неловкость, и все те эмоции, что, казалось, уже давно остались позади, в прошлом, до того, как она узнала его настоящего. В том прошлом, когда он был герцогом, а она – его счастливой невестой. И им нечего было сказать друг другу.
– Вот, возьми, пожалуйста. – Он протянул ей клочок бумаги, сложенный и заклеенный воском. Затем он отдал ей свое кольцо с печаткой. – Я собирался запечатать его, – сказал он, – но затем подумал…
Она взглянула на кольцо, украшенное гербом Уиндхэмов.
– Это так нелепо и странно.
– Чертовски верно.
Она коснулась пальцами воска. Там, где должна была быть вмятина от печати, было гладко и пусто. Она подняла глаза и попыталась улыбнуться.
– Возможно, я подарю тебе еще. На твой день рождения.
– Новое кольцо?
О Боже, все вышло совсем неправильно.
– Нет, конечно, нет. – Она смущенно прочистила горло и пробормотала: – Это было бы слишком бесцеремонно.
Он подождал, затем слегка наклонил голову, чтобы дать понять, что все еще ждет от нее объяснения, что же она имела в виду.
– Печать. Для сургуча, – пояснила она, ненавидя интонации собственного голоса. Всего три слова, но они звучали так жалко. Так глупо и нервно. – Тебе все равно нужна будет печать для писем.
Он казался заинтригованным.
– А какой рисунок ты выберешь?
– Я не знаю. – Она снова взглянула на кольцо, затем для сохранности положила его в карман. – У тебя есть девиз?
Он покачал головой.
– А ты хочешь?
– Ты хочешь придумать мне девиз?
Она прыснула:
– О, не искушай меня.
– Что ты имеешь в виду?
– Я хочу сказать, что могу придумать что–нибудь более умное, чем "Mors œrumnarum requies".
Он приподнял бровь в попытке перевести услышанное.
– Смерть – это отдых от бед, – просветила она его.
Он засмеялся.
– Это геральдический девиз Уиллоуби, – добавила она, закатывая глаза, – со времен Плантагенетов.
– Мои сожаления.
– С другой стороны, мы доживаем до глубокой старости.
Довольная собой, она продолжила:
– Уверена, страдая при этом от артрита, одышки, хромоты.
– Не забудь еще про подагру.
– Там мило с твоей стороны напомнить мне об этом. – Она снова закатила глаза, а затем взглянула на него с любопытством. – Какой девиз у Кэвендишей?
– Sola nobilitus virtas.
– Sola nobili – она сдалась. – Моя латынь сильно хромает.
– Добродетель – единственное достоинство.
– Ох, – вздрогнула она, – как это нелепо.
– Да, не так ли?
Она не нашлась, что ответить. Очевидно, он тоже не знал, что сказать. Она неловко улыбнулась.
– Ладно. Хорошо. – Помахала письмом. – Я позабочусь об этом.
– Спасибо.
– Тогда, до свидания.
– До свидания.
Она повернулась, чтобы уйти, затем остановилась и обернулась назад, приподняв письмо до уровня плеч.
– Как я понимаю, ты не планируешь присоединиться к нам в Кловерхилле?
– Нет. Вряд ли из меня получится хороший собеседник.
Она коротко кивнула ему в ответ, ее губы выдавили неловкую, сдержанную улыбку. Рука с письмом опустилась, она понимала, что должна уйти. И даже попыталась, она действительно уже почти сделала шаг, по крайней мере, думала о том, чтобы его сделать, как вдруг…
– Там все написано, – сказал он.
– Прошу прощения? – Она даже слегка задержала дыхание, но, кажется, он не заметил.
– В письме, – пояснил он. – Я изложил свои намерения. Для Джека.
– Конечно, – кивнула она, стараясь не думать, насколько отрывистым получилось движение. – Уверена, ты все охватил.
– Добросовестен во всем, – буркнул он.
– Твой новый девиз? – она задержала дыхание, радуясь, что нашла новую тему для разговора. Она не хотела прощаться. Если она уйдет, это будет конец, разве не так?
Он вежливо улыбнулся и чуть кивнул.
– Буду с нетерпением ждать от тебя подарка.
– Тогда мы еще увидимся? – О, проклятье. Проклятье, проклятье, проклятье. Она не хотела, чтобы это прозвучало как вопрос. Это должно было быть утверждением, сухим и спокойным. И конечно, ей не следовало произносить это таким дрожащим, полным волнения и надежды голосом.
– Уверен в этом.
Она кивнула.
Он поклонился.
Они стояли все там же. И смотрели друг на друга.
И затем…
С ее губ…
Совершенно глупо…
– Я люблю тебя!
О Боже.
О Боже, о Боже, о Боже, о Боже. Как это вырвалось? Она не должна была говорить это. Это не должно было звучать так отчаянно. И ему не следовало смотреть на нее так, словно у нее вдруг выросли рожки. А ей не следовало дрожать, а следовало дышать и, – о великий Боже, – она сейчас заплачет, потому что она так несчастна…
Она вскинула руки. Сжала их. – Я должна идти!
Она побежала. О, проклятье, проклятье. Она обронила письмо.
Она кинулась назад.
– Прости. – Схватила конверт. И посмотрела на Томаса.