- Я должен с этим мириться. Ты сама видела, какое слепое повиновение умеет внушить этот Гартман; достаточно было одного его слова, чтобы нас беспрепятственно пропустили; никто не смел даже возразить, хотя все только и ждали знака, чтобы действовать против нас.
- Но он не подал им знака! - сказала Евгения с ударением на словах "не подал".
Артур опять устремил на нее странно долгий и изучающий взгляд.
- Нет! Сегодня не подал. Ему лучше знать, что удержало его. Но он может сделать это завтра, если мы встретимся; я совершенно готов к этому.
Достигнув опушки леса, они пустили лошадей крупной рысью и через четверть часа остановились у террасы своей виллы. Артур спрыгнул с седла чрезвычайно легко и грациозно, в его движениях не осталось и следа прежней вялости! Он протянул руку, чтобы помочь жене сойти с лошади. Ее лицо все еще было покрыто бледностью. Она слегка вздрогнула, когда он обнял ее талию, и дрожь пробежала по всему ее телу, когда она почувствовала, что рука мужа задержалась дольше, чем требовалось при подобной услуге.
- Ты очень испугалась? - тихо спросил он, взяв ее за руку, чтобы отвести в дом.
Евгения не отвечала. Конечно, она была страшно напугана той сценой, но скорее согласилась бы показаться трусливой, чем позволить ему заподозрить, что она боялась и дрожала только за него… Однако он, похоже, уже догадался об этом.
- Ты очень испугалась, Евгения? - повторил он нежно, все крепче прижимая ее руку к своей груди.
Она взглянула на него и снова увидела в его глазах загадочный блеск, но более сильный и яркий, чем прежде… Он так низко склонился к ней, как будто боялся упустить хотя бы один звук из ее ответа.
- Артур, я…
- Барон Виндег и его старший сын прибыли полчаса тому назад! - доложил быстро вошедший лакей.
Едва он успел это проговорить, как появился молодой барон, вероятно, увидавший из окна приехавших хозяев и сбежавший с лестницы с живостью, свойственной восемнадцатилетнему возрасту, чтобы поздороваться с сестрой, которую не видал со дня ее свадьбы.
- А, это ты, Курт!
Молодая женщина почувствовала какой-то странный неприятный укол в сердце, когда ей доложили о приезде отца и брата, которых обычно ждала с большим нетерпением.
Как только было произнесено имя Виндегов, Артур выпустил руку жены. Лицо его тотчас же приняло холодное выражение, он поздоровался со своим молодым шурином сдержанно и вежливо, как с чужим.
- Ты разве не пойдешь с нами наверх? - спросила Евгения, когда он остановился у лестницы.
- Извини, пожалуйста, но я попрошу тебя принять своего отца. Я совсем забыл об одном деле… только сейчас вспомнил. Постараюсь справиться как можно скорее, чтобы поздороваться с бароном.
И он повернулся, чтобы уйти. Евгения с братом стала подниматься по лестнице. Курт был, по-видимому, несколько удивлен этим, но, заметив бледность сестры, не решился задать вопроса, который вертелся у него на языке. Конечно, он знал, как шли тут дела. Может быть, этот "выскочка" посмел во время прогулки нанести новое оскорбление своей жене? Молодой барон бросил грозный взгляд вниз, потом с горячей нежностью обратился к сестре:
- Как я рад, Евгения, что вижу тебя опять! А ты?
Молодая женщина вынуждена была улыбнуться.
- Я тоже очень рада, Курт, бесконечно рада!
Она взглянула вниз, но в передней никого не было.
Артур, очевидно, уже ушел. Оскорбленная Евгения гордо выпрямилась.
- Пойдем к отцу! Он ждет.
Глава 11
Из всех обитателей владений Берковых только один человек смотрел на разгоревшуюся между хозяином и рабочими борьбу не только с точки зрения опасности - это был Вильберг. В его белокурой голове громоздилось столько возвышенных и туманных романтических идей, что он находил интерес и в опасности положения, и в глухом брожении, готовом ежеминутно разразиться катастрофой. Его благоговение было перенесено с Ульриха на молодого хозяина с тех пор, как тот внезапно и так уверенно принял бразды правления, что этого никто не ожидал, считая его изнеженным и слабым. Артуру, стремившемуся как можно быстрее войти в курс дел и предотвратить возможные потери и опасности, в его напряженной работе требовалась помощь только старых опытных служащих, которые и трудились вместе с ним; остальной же персонал наслаждался теперь вынужденным отдыхом, так как контора бездействовала. Вильберг воспользовался досугом, чтобы раздувать пламя своей страсти к госпоже Берков и чувствовать себя в связи с этим несчастнейшим человеком в мире.
Откровенно говоря, последнее давалось ему с трудом, потому что, несмотря на безнадежную страсть, он чувствовал себя прекрасно, но, по его мнению, только несчастная любовь могла быть поэтичной… со счастливой же он положительно не знал бы, что делать. Это обожание издали полностью удовлетворяло его, да и из-за сложившихся обстоятельств ему ничего другого и не оставалось, потому что теперь он совершенно лишился возможности приблизиться к предмету своей страсти. С того дня, как он проводил госпожу Берков через парк, ему только один раз удалось поговорить с ней. Встретившись с ним случайно, Евгения пыталась разузнать, насколько значительна и серьезна начавшаяся борьба с рабочими. Поскольку Берков категорически запретил всем служащим тревожить его супругу, Вильберг умолчал о настоящем положении дел и об отношениях между хозяином и рабочими, но не мог удержаться, чтобы не изобразить ей как можно правдивее сцену, разыгравшуюся в зале совещания между ее мужем и Гартманом; а так как он всегда во все вносил романтику, то и эта сцена в его описании приобрела такой драматический оттенок, а молодой хозяин со своей вдруг проявившейся энергией предстал таким героем, что ему показалось совершенно непонятным, отчего великолепное описание не произвело никакого впечатления на госпожу Берков.
Правда, Евгения слушала, похоже, с большим вниманием, сильно побледнела и даже как будто замерла, но рассказчик напрасно ждал одобрения. Она с холодной вежливостью поблагодарила его, не обмолвившись больше ни словом на эту тему, и отпустила его, поклонившись с той же холодной вежливостью; молодой человек ушел чрезвычайно удивленный и несколько оскорбленный таким равнодушием. Итак, госпожа Берков, как и остальные, не понимала всей поэзии подобных положений! Или, может быть, не хотела понять, потому что тут роль героя играл ее муж? Другой на месте Вильберга ликовал бы при этой мысли, но его поэтические фантазии обычно тем и отличались, что извращали самые естественные ощущения. Он чувствовал себя оскорбленным, потому что восторженный рассказ, - его рассказ, - не произвел никакого впечатления, и вообще рядом с Евгенией он ощущал холодное дыхание ледника. Она казалась ему такой далекой, стоящей на недосягаемой высоте, и это бывало в основном тогда, когда она милостиво снисходила к нему, в результате чего ему действительно не оставалось другого выбора: или безусловно обожать издали, или признать себя наиничтожнейшим существом. Но так как последнее Вильбергу вовсе не подходило, то он предпочел первое. Погруженный в свои мысли, он дошел до жилища шихтмейстера, и так как обычно смотрел себе под ноги, то на мосту столкнулся с молодой девушкой, шедшее ему навстречу. Она вскрикнула и отскочила в сторону, Вильберг только теперь поднял глаза и начал смущение извиняться:
- Простите, фрейлейн Мелания. Я не видел вас. Я так задумался, что ни на что не обращал внимания.
Мелания была дочерью главного инженера, куда Вильберг иногда приходил, но так как мысли молодой человека всегда парили где-то в облаках, то он мало обращал внимания на молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, причем очень стройную, грациозную, с миловидным личиком и плутовскими глазками. Она, в свою очередь, тоже до сих пор не интересовалась белокурым молодым человеком, который казался ей довольно скучным. Теперь Вильберг счел необходимым загладить свою невольную невежливость несколькими любезными словами:
- Вы, вероятно, возвращаетесь с прогулки, фрейлейн Мелания? Далеко ли вы ходили?
- Нет, совсем недалеко. Папа запретил мне дальние прогулки и вообще бывает очень недоволен, если выхожу теперь одна. Скажите, господин Вильберг, неужели эта история с рудокопами так опасна?
- Опасна? Что вы под этим подразумеваете? - дипломатично спросил Вильберг.
- Я, право, не знаю, но папа бывает иногда так суров, что мне делается страшно; он даже поговаривал о том, чтобы отправить меня и маму в город.
Молодой человек состроил печальную мину.
- Тяжелые времена, фрейлейн Мелания, очень тяжелые! Я не могу осуждать вашего отца за то, что о хочет, чтобы его близкие были в безопасном месте, в т время, как мы, мужчины, все до единого должны оставаться здесь и бороться.
- Все до единого? - с ужасом вскричала молодая девушка. - Боже мой! Мой бедный папа!
- Да ведь это я только так фигурально выразился! - успокаивал ее Вильберг. - О его личной опасности тут не может быть и речи, и если бы дело действительно дошло до борьбы, то, принимая во внимание годы вашего батюшки и его положение как супруга и отца, его, безусловно, избавили бы от этого. Тогда пошли бы мы, молодежь!
- И вы? - спросила Мелания, с недоверием глядя на него.
- Конечно, фрейлейн Мелания, я впереди всех!
Чтобы придать больше веса этому торжественному заверению, Вильберг даже прижал руку к груди, но вдруг отскочил назад и в мгновение очутился на другой стороне дороги, куда так же быстро последовала за ним и Мелания. Они внезапно увидели рядом исполинскую фигуру Гартмана, который только что перешел мост и остановился сзади них; презрительная улыбка скользнула по его лицу, когда он заметил явный испуг молодых людей.
- Вам, господин Вильберг, не стоит так бояться меня! - сказал он спокойно. - Вам я ничего дурного не сделаю.
Вильберг, казалось, почувствовал всю комичность своего прыжка и сообразил, что в качестве спутника и защитника молодой девушки ему следовало вести себя иначе. Собрав все свое мужество, он загородил собой не менее испуганную Меланию и возразил решительным тоном:
- Я вовсе и не думаю, Гартман, что вы можете напасть на большой дороге.
- Другие служащие, очевидно, боятся этого, - насмешливо сказал Ульрих. - Они бегут, как только завидят меня, точно я разбойник с большой дороги. Только господин Берков не бежит, - в голосе Гартмана слышался гнев, как будто он не мог спокойно произнести ненавистного ему имени: - он один смело идет мне навстречу, хоть бы толпа рудокопов стояла за мной.
- Господин Берков и его супруга единственные из всех жителей колонии не подозревают… - начал неосторожно Вильберг.
- Чего не подозревают? - перебил его Ульрих, медленно устремляя на него угрожающий взгляд.
То ли Вильберг не выдержал беспощадной насмешки, то ли решил показать себя героем перед Меланией, только на него вдруг напала храбрость - причем у трусливых людей это часто доходит до крайности, - и он быстро возразил:
- Мы бегаем от вас, Гартман, не потому, что вы подстрекаете рабочих и исключаете всякое соглашение с ними, совсем не потому. Мы избегаем встречи с вами потому, - тут он понизил голос, и Мелания ничего не поняла, - что веревки-то ведь были оборваны, когда вы спускались с господином Берковым в шахту! Вот почему, если вам угодно знать, все в таком ужасе бегут от вас!
Слова эти были слишком необдуманны и смелы, особенно для такого человека, как Вильберг, и он совершенно не подозревал, какое они произведут действие. Ульрих вздрогнул, из уст его вырвался приглушенный стон, и он побледнел, как мертвец. Сжатая в кулак рука опустилась, и он судорожно ухватился ею за перила моста. Он стоял перед ними, тяжело дыша и крепко стиснув зубы, стремясь, казалось, испепелить молодых людей взглядом.
Это было жестокое испытание их на мужество. Кто из них побежал первый, увлекая за собой другого, они и сами не знали, но только оба неслись изо всех сил и замедлили шаги только тогда, когда убедились, что их не преследуют.
- Скажите, ради Бога, господин Вильберг, что с ним случилось? - все еще с испугом спросила Мелания. - Что вы сказали этому ужасному Гартману, чем так рассердили? Как вы решились разозлить его!
Молодой человек улыбнулся побледневшими от страха губами. Первый раз в жизни его упрекали в смелости, причем он сознавал, что вполне заслуженно. Только теперь он понял, как рисковал.
- Оскорбленная гордость! - сказал он, едва переводя дух. - Обязанность защищать вас, фрейлейн… вы видите, он не посмел нам ничего сделать.
- Нет, мы убежали вовремя! - наивно заметила Мелания. - И слава Богу, что мы это сделали, а то, пожалуй, распрощались бы с жизнью!
- Я побежал только из-за вас! - с обидой возразил Вильберг. - Один-то я, во всяком случае, устоял бы против него, пусть бы это стоило мне жизни.
- Это было бы очень печально! - сказала девушка. - Вы сочиняете такие прекрасные стихи.
Вильберг даже покраснел от столь приятной неожиданности.
- Вы знаете мои стихи? Я не думал, чтобы в вашем доме… Ваш батюшка несколько предубежден против моего поэтического дарования.
- Папа недавно говорил об этом с директором, - сказала Мелания и вдруг запнулась. Ведь не могла же она признаться поэту, что его стихи, которые ей, шестнадцатилетней девушке, показались такими трогательными, ее отец прочитал своему коллеге с язвительными насмешками и резкими комментариями: "может же человек заниматься теперь такими пустяками". Она тогда же сочла подобный отзыв о молодом человеке в высшей степени жестоким и несправедливым - он перестал ей казаться скучным с тех пор, как у него появилась несчастная любовь, о чем он недвусмысленно говорил в своем стихотворении. Это объясняло и извиняло все его странности. Она поспешила уверить его, что находит стихи прекрасными, и с искренним участием, хотя и несколько робко, принялась утешать его в мнимом несчастье.
Вильберг охотно слушал утешения; ему было невыразимо приятно встретить, наконец, родственную душу. К несчастью, они дошли уже до дома инженера, который как раз стоял у окна и удивленно, с подозрением смотрел на эту парочку. Вильберг не имел желания выслушивать неизбежные насмешки своего начальника в случае, если бы Мелания вздумала рассказать о встрече с Гартманом и об их бегстве взапуски; поэтому он простился с девушкой, уверяя ее, что она влила в его сердце целительный бальзам, а Мелания, поднимаясь по лестнице, ломала себе голову, стараясь отгадать, кто, собственно, был предметом этой в высшей степени интересной несчастной любви молодого человека.
Когда Ульрих вошел в комнату, шихтмейстер Гартман сидел у стола, подперев голову рукой; неподалеку у окна стояли Лоренц и Марта. Разговор тотчас оборвался, и он сразу догадался, что речь шла о нем, но, казалось, не обратил на это никакого внимания. Он запер за собой дверь, швырнул на стол шляпу и, не поздоровавшись ни с кем, бросился в большое кресло, стоявшее у печки.
- В добрый час! - сказал шихтмейстер, медленно поворачиваясь к нему. - Ты что, не хочешь утруждать себя, чтобы поздороваться с нами? Мне кажется, тебе не следовало бы этим пренебрегать!
- Не мучь меня, отец! - раздраженно бросил Ульрих, откидывая голову еще больше назад и сжимая руками лоб.
Шихтмейстер пожал плечами и отвернулся; Марта отошла от окна и села рядом с дядей, чтобы приняться за работу, которую прервала во время разговора с Лоренцом. Несколько минут в комнате царила тишина; наконец, молодой рудокоп подошел к своему другу.
- Штейгер Вильмс приходил сюда, чтобы поговорить с тобой, Ульрих; через час он снова придет. Он побывал на всех соседних заводах и рудниках.
Ульрих провел рукой по лбу, как бы желая очнуться от какого-то мучительного сна.
- Ну, как же там дела? - машинально спросил он так равнодушно, как будто еще не вполне сообразил, о чем идет речь.
- Они присоединяются к нам! - объявил Лоренц. - Наш пример, кажется, придал им мужества. Теперь повсюду начнется борьба. Первыми выступят чугунные заводы в горах, за ними последуют все рудники, если немедленно не примут их требований, что, конечно, и случится. Таким образом, через неделю прекратятся работы на всех заводах и рудниках.
- Наконец-то!
Ульрих, как наэлектризованный, вскочил с места. Мгновенно равнодушия и апатии как не бывало: он снова был энергичным, как всегда.
- Наконец-то! - повторил он, вздохнув с облегчением. - Давно пора! Мы чересчур долго оставались одни.
- Потому что слишком поторопились.
- Может быть, но нам нельзя было ждать. У нас ведь не то, что на других рудниках. Каждый рабочий день подвигал Беркова вперед, а нас назад. Что же, Вильмс отправился по деревням? Надо поскорее сообщить об этом товарищам. Это поддержит их!
- Что очень необходимо! - спокойно сказал шихтмейстер. - Как видно, мужества у них и поубавилось. Вот уже две недели не слышно ударов молота. Вы все ждете, что к вам обратятся с просьбой или, по крайней мере, с предложением начать переговоры, которые должны окончиться согласием исполнить ваши требования, а хозяин и не думает об этом. Служащие избегают встречи с вами, а у хозяина такой вид, что он не уступит ни на волос. Да, Ульрих, поддержка давно необходима.
- Почему же так необходима, отец? - встревожено спросил молодой человек. - Мы не работаем всего две недели, а я предупреждал, что в крайнем случае они должны быть готовы прогулять два месяца, если хотят победить, а победить мы должны!
Старик покачал головой.
- Два месяца! Это выдержишь ты, выдержим я и Лоренц, но не те, у кого есть жена и дети.
- И они должны выдержать! - холодно парировал Ульрих. - Я ведь думал, что мы легче и скорее добьемся своего. Оказывается, я ошибся. Ну, уж если он хочет довести дело до крайности, то и мы со своей стороны заставим его дорого поплатиться за это.
- Или он нас! - вмешался Лоренц. - Если хозяин действительно…
Ульрих яростно топнул ногой.
- "Хозяин" да "хозяин", только и слышишь! Неужели у вас нет другого названия для этого Беркова? Вы его не называли так до тех пор, пока он не сказал вам в глаза, что он такое и чем хочет быть. Говорю вам, если мы поставим на своем, то хозяевами будем мы; он останется хозяином только по имени, а власть будет принадлежать нам! Он это отлично понимает и оттого так упорствует! Потому-то мы и должны добиться во что бы то ни стало исполнения наших требований!
- Попробуй! - сказал шихтмейстер. - Да разве ты один можешь перевернуть весь свет вверх ногами? Я уже давно молчу!
Лоренц взял шляпу, висевшую на оконной задвижке, и, прежде чем уйти, сказал Ульриху:
- Тебе лучше знать, что из этого выйдет: ты ведь наш вожак.
Лицо Ульриха омрачилось.
- Да, это так, но я думал, что мне легче будет поддерживать среди вас согласие. На самом деле это очень трудная задача.
Молодой рудокоп обиделся.
- Ты не можешь на нас жаловаться - все подчиняются каждому твоему слову.
- Подчиняются! - повторил Ульрих, мрачно и пытливо глядя на своего друга. - Да, ты прав, в повиновении недостатка нет, я не могу пожаловаться; но наши отношения совершенно изменились, даже с тобой, Карл, теперь не то, что было прежде. Вы все стали холодны ко мне, как-то чуждаетесь меня, и иногда мне даже кажется, как будто боитесь меня и только.
- Нет, нет! - горячо возразил Лоренц, но именно горячность подтвердила, что Ульрих не ошибся. - Мы вполне доверяем тебе, только тебе. Что бы ты ни сделал, ты сделал это для нас, а не для себя; все это знают, и никто не забудет этого!