Ему был приятен взгляд Гермии, полный благодарности. Молодые люди сдвинули свои чаши. Глухой звук ударившихся друг о друга чаш скрепил их союз, отозвавшись в сердце мелодией старинной песни. Констанс глубоко вдохнул, прежде чем отправиться в мир веселья и шутовства. А потом закрыл глаза и выпил чашу до дна.
- А теперь - поцелуй? - игриво спросила Гермия.
Констанс не успел опомниться, как их губы соприкоснулись. Жаркой волной скользнуло по венам желание. В считанные секунды он позабыл и о том, что Гермия без пяти минут замужем, и о том, что еще совсем недавно она готова была отказаться от поездки, лишь бы не лететь с ним одним самолетом, и о том, что ее привлекают красивые мужчины, а он… Он позабыл обо всем, отдавшись обжигающему поцелую, текущему, как горячая сахарная патока, по его губам. Констанс не очень-то верил в сказки. Но сейчас, в этот поистине волшебный миг, он готов был поверить всему, чему угодно. Алое небо падало на его голову, сухая земля уходила из-под ног. А его глаза, серые глаза цвета пасмурного неба, открывались На встречу усыпанной звездами Вселенной… Неужели эта волшебная земля, земля Индонезии, подарит ему то, о чем он так долго мечтал?
Наконец он заставил себя открыть глаза. Ее черные зрачки, окольцованные золотым обручем, были расширены. Они казались бездонными, такими же, как звездная Вселенная, которая открылась ему несколько секунд назад. Констанс хотел что-то сказать, но мысли спутались, как клубок ниток, а в горле пересохло. Как же глупо он сейчас выглядит в ее глазах! Совсем как мальчишка, который впервые пригласил девушку на свидание и не знает, что сказать после первого поцелуя… И действительно, что он может сказать? То, что любит ее всем сердцем, что ни на секунду не забывал о ней после того, как они разошлись, что думает только о ней да о том, как скрыть от нее эти мысли? Что от желания и невозможности его реализовать он сейчас взорвется, как Везувий? Что сил больше нет слушать о Пойте? Что на фоне тех мужчин, на которых она обращает внимание, он кажется себе жалким заморышем? Готова ли Гермия услышать все это?..
- Теперь я буду называть тебя Конни, - пропела она своим медовым голоском, которого Констанс не слышал уже, наверное, тысячелетие. - Мы же выпили "на брудершафт"…
Лишь бы ты не забыла об этом завтра, заметил про себя Конни. Его удивило, что Гермия так легко и непринужденно поцеловала его.
Наверное, это последствие миринго. Жаль, что на него миринго еще не успел подействовать. Уйти бы в эту сладкую сказку, романтическое забытье индонезийской ночи, расплавиться бы, как сыр, под лучами этих глаз, этих изумрудов в сочетании с золотом. Уйти и никогда не возвращаться в реальность, где есть Поит, его поиски, ее неприязнь. Забыть обо всем…
Гермия увлекла его танцевать. На этот раз танец носил эротический характер. Гермия обвивалась вокруг его торса, как зеленоглазая змея, ускользала из его рук, ласкала его лицо атласными движениями. Он никогда не видел, чтобы она танцевала так. Впрочем, Гермия вообще танцевала редко. Врожденная стеснительность мешала ей отдаться танцу целиком и полностью, погрузиться в него, как в сон, как в транс. Сейчас Констанс наблюдал, и не только наблюдал, но и участвовал в этом погружении. Если так продолжится и дальше, он просто сойдет с ума. И никакого Пойта они не найдут. Потому что каждое движение Гермии, каждое сексуальное па, которое она выписывала, прижимаясь к его пылающему телу, отдавалось внутри него болезненно-сладким стоном. Наваждение, сумасшествие, безумие этого вечера плавно вливалось в его голову, уже одурманенную миринго.
И наконец Констанс не выдержал. Пробормотав что-то вроде "пора покончить с этим безумием", он оставил недоумевающую Гермию одну и побежал сломя голову в ближайший перелесок. Ему нужно охладиться, ей богу, охладиться… Иначе страшно подумать о том, чем закончится эта ночь…
Небо, усыпанное крупным жемчугом, словно было создано для влюбленных. Кто-то, наверное, повесил эту синюю ткань, расшитую звездами, специально, чтобы поиздеваться над ним, отчаявшимся безумцем. Констанс сел, опершись спиной о толстый ствол дерева, и закрыл глаза. Но и с закрытыми глазами он по-прежнему видел Гермию. Зеленые глаза, бликующие золотом и страстью, чуть приподнятая влажно-атласная губа, обнажающая ряд белоснежных зубов, овал лица, ровный и ясный, словно отражение луны в тихих водах хрустального озера.
Господи! Когда же кончится это наваждение! - Констанс чуть не застонал от сладкой боли, разрывающей его душу на две половинки. Одна - воплощение рассудительности и хладнокровия - вещала, что нужно непременно взять себя в руки и сделать это как можно скорее. Другая - отчаянная авантюристка, страстная, романтичная и вместе с тем жестокая - заставляла его мучиться, терзаться сомнениями и дикой, почти первобытной страстью. И посередине между этими рвущими его на части половинками была любовь. Гармоничная и несуразная, ласковая и безжалостная, как разъяренный пчелиный улей, терпкая и сладкая, как нектар. Но, возможно, любовь - это единственное, что не позволяло ему разорваться надвое и сойти с ума. Именно она, несмотря на всю свою неоднозначность, склеивала эти половинки, умудрялась сдерживать лед и огонь, несовместимые друг с другом.
Как можно жить с таким хаосом внутри? - спрашивал себя Констанс. - Как можно удержаться, постоянно шагая, по краю безумия? Как? Он снова взглянул на небо. Звезды были так близко, что, казалось, можно вытащить их из подола ночи. Луна, наполовину спрятанная за синей тканью небес, подмигивала Констансу: мол, расслабься, все будет хорошо. Вдруг уши Констанса уловили шорох, раздавшийся позади него. Он обернулся.
Перед ним стояла Гермия. Ее лицо было освещено таинственной улыбкой, палевую тунику легкий ветерок относил назад, и Констансу показалось, что за спиной у Гермии мелькают крылья. Ох… "Миринго" дает о себе знать. Мир ассоциаций, конечно, богат, но не до такой же степени, чтобы Гермия из Горгоны Медузы превратилась в ангела?
- Почему ты ушел? - поинтересовалась она сладким голосом. - Я тебя обидела?
- Ну что ты, - смущенно пробормотал Констанс. Этот ее голосок действовал на него, как музыка гипнотизера на змею. - Ничего подобного. Просто… Просто неважно себя почувствовал.
- А-а, - понимающе кивнула Гермия и, качнувшись, протянула Констансу злополучный кувшин с драконьей пастью. - Попробуй, это поможет…
Констанс взял сосуд и взглянул в рубиновые огни драконьих глаз. На секунду ему показалось, что глаза мифического животного действительно светятся. И правда, наваждение… Он поднес сосуд ко рту и сделал несколько глотков.
- Панацея от всех бед, - улыбнулся он Гермии. - Ты утащила его с праздника?
- Ага. Благодаря ему я чувствую себя великолепно.
Чтобы подтвердить свои слова, Гермия начала кружиться среди деревьев.
- Мне хорошо! Мне сказочно хорошо! - кричала она не то Констансу, не то деревьям, молчаливо следящим за ее танцем. - Мне так хорошо! Хочешь, поиграем в прятки? - Она наконец прекратила кружиться, остановилась перед Констансом и кинула на него взгляд, полный лукавства.
- Почему бы и нет? - бодро отозвался Констанс, а, точнее, уже не Констанс, а тот, чей дух откликнулся на зов миринго. - Только не уходи далеко, а то я тебя не найду.
- Постараюсь, Конни, - улыбнулась Гермия и повелительным жестом указала на ствол дерева. - Становись и считай до… до… двадцати. А потом будешь меня искать.
Констанс зажмурил глаза и начал считать. Сбился, рассмеялся, услышал раздавшийся в ответ серебристый смех Гермии где-то неподалеку, и начал снова. А потом вновь сбился и опять начал счет. Сколько это продолжалось, Констанс не смог вспомнить даже на следующий день. И только когда разум, разбившийся на осколки, подсказал ему, что "двадцать" давно уже было, а сейчас уже "шестьдесят" или "семьдесят", Констанс оторвался от дерева, в которое за это время успел врасти, и отправился на поиски Гермии.
Поиски длились недолго. Пока Констанс шарил руками в разлапистом кусте, росшем под пальмой, на него, со звонким колокольчиковым смехом, прыгнула невесть откуда взявшаяся Гермия. Легкая девушка с силой, о которой Констанс и не подозревал, повалила его в траву. Они катались по земле и смеялись, как озорные дети. Парочка первобытных людей, впервые постигшая смысл и радость игры…
А потом их губы встретились снова, второй раз за этот сказочный вечер. Дыхания смешались, и Констансу показалось, что от Гермии пахнет сладкими лесными ягодами. Руки переплелись, и была заново открыта радость прикосновений. И все было впервые - так, как будто раньше с ними ничего не происходило: и музыка ночного ветерка, и душная прелесть объятий, и тягучий вкус поцелуев, и отрывистый, страстный шепот деревьев. И ласковые имена… Наслаждение, нежность, почти первобытная гармония с природой - все это накрыло их волной, противостоять которой было невозможно. Гермия растворялась в Констансе, а Констанс - в Гермии. Они переливали друг в друга свои души, свое тепло с щедростью людей, которым до сих пор некому было делать подарки… И не было силы, которая могла бы заставить их остановиться. Потому что любая сила сгорела бы в огненной стене любви и желания, которая укрыла их от мира…
7
Оторвав голову от жесткого плеча Констанса, Гермия оторопело огляделась вокруг. Спокойно, спокойно… Только не начинай паниковать, подсказывал ей внутренний голос. Где же ты был вчера?! - возмущенно поинтересовалась у голоса Гермия. - Уж точно не со мной. Иначе я не натворила бы тех глупостей, о которых сейчас и вспоминать-то страшно… Вчера ты и не думала меня слушать, прошипел голос. Делала все, что взбредет в голову. Пила этот, как его, миринго. А миринго и я попросту несовместимы. Так что, дорогуша, вини во всем себя…
Глаза Констанса были плотно закрыты. Он все еще спал. Гермия с нежностью, которую тщетно пыталась подавить, смотрела на него, спящего. И все-таки он такой красивый… Конечно, не эталон красоты, но для нее… Для нее Конни - самый красивый мужчина на свете…
Что за дурацкие мысли, тотчас же шикнул внутренний голос. Вместо того чтобы встать и бежать прочь от этого места, ты любуешься человеком, с которым вчера изменила своему жениху. А Поит, между прочим, сейчас неизвестно где и с кем…
О-о! Только сейчас она поняла, как болит голова… Чудовищный напиток продолжал добивать ее. Слайды ее вчерашних "подвигов" крутились в голове, и Гермия очень жалела, что первые лучи солнца не стерли ее память. Она и Констанс. Констанс и она… В бешеном танце, в поцелуе "на брудершафт", в ядовитых каплях миринго, в траве, освещенной бледными лучами луны… Помнится, кто-то говорил ей о том, что человеческий организм с похмелья близок к смерти. Пожалуй, так оно и есть. О том, что она жива, ей напоминают лишь головная боль да измятые клочки воспоминаний…
Конни, Конни, ну как же ты мог допустить такое? Ты же знал, что я проснусь и сойду с ума от боли и угрызений совести… Гермия вспомнила огонь миринго в его бокале и рубиновый свет драконьих глаз в лесу. Значит, он тоже пил миринго… Что ж, тогда нечего удивляться тому, что они оба сошли с ума. Остается, правда, надежда, что Конни ничего не вспомнит о том, что случилось под пальмовым деревом. Но это такая тонкая и слабая ниточка…
Гермия выпросталась из объятий Констанса и принялась очищать тунику, усыпанную травинками и иголками неизвестного происхождения. Внутри пульсировал и извивался безотчетный страх. Страх, что ей не хватит сил признаться в содеянном Пойту - если, конечно, она его найдет. Страх первого взгляда Конни, первых слов, которые они должны будут сказать друг другу… И, самое важное, страх снова потерять его…
Занятая своими страхами и перепачканной туникой, она не заметила, как проснулся Конни. Следя за ее торопливыми, нервными движениями, он догадался: ее напугало то, что произошло между ними вчера. Ведь у нее есть жених, красивый, между прочим, жених, у нее есть жизнь, размеренная и спокойная. Точнее, была, пока она снова не встретила его… Получается, он кругом виноват. Получается, он коварный соблазнитель и источник всех бед… Наверное, так и есть. Только лучше услышать это от Гермии. Пусть будет еще больнее. Клин вышибают клином, а боль - еще большей болью…
- Ты меня ненавидишь, Герми? - пытаясь казаться спокойным, спросил он.
Она вздрогнула, как девочка, которую суровый отец застал врасплох за разглядыванием журнала сомнительного содержания, и медленно повернулась к Констансу. Все верно, с горечью отметил Конни, она боится. Боится меня и того, что произошло ночью. А от страха до ненависти всего лишь пара шагов…
- Ну что ты, Конни, - мягко возразила она, - конечно же, нет.
Ее голос, мягкий и чуть дрожащий, поверг его в изумление. Что все это значит? Тонкая ирония, чтобы ударить его побольнее, защитная реакция или настоящее понимание?
- Нет? - удивленно переспросил он. - Но ведь я… То есть мы… - Он запнулся, и в глубине души затеплилась надежда, что Гермия попросту не помнит…
- Нет. Мы были оба хороши. Я тоже виновата. Ты предупреждал меня о миринго, но я… Я, как обычно, не захотела слушать. Не беспокойся, я не виню тебя. Просто… - Ее голос срывался, и Констанс почувствовал: вот-вот, и она заплачет. - Просто… Мне очень стыдно. И я понимаю, что лучше обо всем забыть.
Вот как? Забыть? Констансу показалось, что его окунули в какую-то скользкую и холодную жижу, и эта жижа льется ему в рот, глаза, уши. Забыть… Наверное, она может забыть. А вот он? Никогда… Как можно забыть о том, что есть солнце, небо, трава, вода? Так же нельзя забыть и о любви. Почему Гермия не понимает такой простой истины? Ответ прост: она любит. Но не его, а Пойта, своего незабвенного пропавшего жениха. А что остается ему, Констансу? Ответ: смириться и делать вид, что ничего не произошло. Все просто. Настолько просто, что хочется умереть. Удавиться на ближайшей пальме… Только Гермия не даст. Из гуманных соображений…
- Конни?
Он вздрогнул. Его имя, произнесенное этим голосом, этими губами, солнечным лучиком прорезало мрачные мысли.
- Да, Герми. Все будет так, как ты скажешь.
Деревня Мамиро осталась позади. В прошлом остались Китали и Бола, веселая свадьба, миринго и сумасшедшая ночь… Гермия не могла забыть фразу Констанса "все будет так, как ты скажешь". Что это означало? Он перекладывал на нее всю ответственность за происходящее или давал ей возможность выбора? А может быть, ему было попросту все равно, и он обрадовался тому, что Гермия приняла именно такое решение? Хотя, на радостного он не очень-то похож… Темные брови сдвинулись к переносице, нависли над глазами, как утесы над морем, тонкие губы плотно сжаты… Нет, ему не все равно. Констанс переживает. Только из-за чего? Гермия боялась, что объяснение будет трудным, но оно прошло гладко. Тогда почему ей так больно, как будто душа исколота тысячей иголок?
Джамбата не переставал удивляться молчанию своих спутников. Еще вчера они были такими задорными и так смешно ругались, а сегодня повесили носы и даже не глядят друг на друга… Что такого случилось этой ночью? Они оба пропали с праздника и появились только утром. А на празднике вели себя так, как будто это была их свадьба… Не поймешь этих европейцев. Странные люди, странные обычаи. И странный способ выяснять отношения - молчание. Как же они наивны, если думают, что это может помочь…
Чтобы хоть как-то посодействовать перемирию, Джамбата начал рассказывать забавные истории из жизни семей в их рыбацкой деревушке. Истории, бесспорно, были познавательными и интересными, но Констанс и Гермия слушали их только из вежливости. Он делал вид, что смеется, она - что улыбается. На деле же, из всех многочисленных "семейных хроник", рассказанных Джамбатой, оба запомнили только одну: о том, как муж перепутал впотьмах жену с бревном и долго рассказывал бревну о том, как оно, такое-разэдакое, плохо справляется с жениными обязанностями. На беду, эту пламенную речь услышал сосед, который, естественно, разнес ее по всей деревне. Уже на следующий день над неудачливым супругом потешались все рыбаки и их жены. Вывод: жену надо узнавать даже впотьмах, и, если ругать, то только дома. Вот, например, Джамбата следует именно этому правилу. А потому все уважают его, и дом стоит крепко…
Выслушав десяток таких историй и периодически подбадривая Джамбату улыбками, кивками и поддакиванием, Констанс и Гермия почувствовали, что им необходимо отдохнуть в теньке. Джамбата, привыкший к жаре и духоте, переносил дорогу со стойкостью настоящего солдата, чем его спутники не могли похвалиться.
В Мамиро их щедро снабдили провизией, поэтому ни в еде, ни в воде они не нуждались. Устроив привал под одним из широколистных деревьев, Джамбата извлек из сумки еду, на которую, к его огромному удивлению, никто даже не посмотрел.
Ни Гермия, ни Констанс не могли даже думать о еде. Жара, вчерашний миринго и волнения настолько измотали молодых людей, что единственным их желанием был сон. Уснуть и хотя бы на время позабыть обо всем, что произошло за эти два дня, которые казались обоим вечностью…
Сделав пару глотков воды из фляги, протянутой ей Констансом, Гермия оглянулась на уже пройденный путь. Мамиро давно уже скрылся из поля зрения, но на дороге, дрожащей в глазах от зноя, мелькали два каких-то пятна. Интересно, что это? Может быть, птицы, а может, какие-то звери? Для птиц пятна двигались слишком низко. Звери обычно выбирают дорогу, по которой не ступает нога человека… Что, если это люди? Да, скорее всего, так и есть. Наверняка кто-то из деревни Мамиро. Ведь она находится в той стороне…
- Смотри, Джамбата. - Гермия проткнула пальцем раскаленный воздух. - Кто-то идет… Наверное, из Мамиро…
Джамбата и Констанс вгляделись в приближающиеся точки.
- Не Мамиро, - покачал головой Джамбата. - Не Мамиро…
Интересно, откуда он знает? - удивилась Гермия. - Не иначе зрение, как у коршуна. Или волчий нюх…
Но все оказалось куда проще и прозаичнее.
- Ты перепутала, - улыбнулся Констанс. - Мамиро в другой стороне.
Господи, какая же она идиотка! Все правильно. Мамиро в другой стороне. Просто, занятая мыслями о сегодняшней ночи, она совершенно позабыла, что сели они лицом к невидимой Мамиро, а не наоборот… Констанс оказался куда внимательнее нее. Видимо, воспоминания об их ночном "приключении" терзают его куда меньше. Оно и понятно… У него ведь нет невесты, которой он изменил. Да и Гермия дорога ему не настолько, чтобы изводиться из-за какой-то ночи любви. Она раздосадовано сжала губы. Поделом тебе, поделом, издевался внутренний голос. Не хотела учиться на чужих ошибках, будешь учиться на своих…
- Откуда эти люди? - поинтересовался Конни у Джамбаты.
Индонезиец напряженно вглядывался в силуэты, приобретавшие потихоньку четкость очертаний.
- Не знать… - не отрывая взгляда от дороги, произнес Джамбата. - Не знать… Китали сказать - белые люди уйти туда.